— Что слышно о твоем красавце брате, Фейт? — спросила Стелла.

Фейт бросила крошки стайке воробьев.

— Он в отпуске, гостит у родителей в Норфолке. Потом приедет сюда, но когда именно — не знаю.

Гай встал и побрел куда-то в сторону.

— Бруно снова устраивает вечеринку.

Слова лениво порхали под ветвями липы.

— Ты пойдешь, Руфус?

— Не знаю, где он достает продукты. Наверное, у него есть друзья в высших кругах.

— Или в низших.

— Даже Линда израсходовала весь свой запас лососевых консервов.

— Мне говорили, у нее страстный роман.

— Не могу представить, что Линда способна на страсть.

— А кто он? Расскажи.

— Она скрывает…

Гай стоял в стороне, засунув руки в карманы пиджака, и смотрел на выжженную зноем траву. Когда к нему подошла Фейт, звуки разговора и граммофона стали неслышны.

— Что случилось? — в лоб спросила она. — У тебя неприятности на работе? Был тяжелый день?

— Да нет, не особенно. Как обычно. — Он протянул Фейт пачку сигарет, приглашая присоединиться к нему, но она помотала головой. — Иногда я даже почти сожалею о том, что бомбежки кончились. — Он коротко усмехнулся. — По крайней мере, они не давали расслабиться.

— На станции «скорой помощи» тоже стало скучно. Только и делаем, что играем в покер. — Фейт подняла глаза. — Ты поссорился с Элеонорой?

— Мы… не сошлись во мнениях.

Он бросил на лужайку окурок. Высохшие листья травы начали тлеть, вспыхивая алым. Гай смотрел, как они горят.

Фейт хотелось прикоснуться к нему, но она не посмела. В нем чувствовалась какая-то отчужденность и угрожающее напряжение. Если она сейчас до него дотронется, хрупкая оболочка, сдерживающая его гнев, разлетится на тысячи острых осколков, один из которых может ранить ее.

Наконец-то начался дождь: темные тяжелые капли погасили тлеющую траву.

— Ты об этом хотел поговорить со мной? — спросила Фейт.

Гай посмотрел на часы и покачал головой.

— Может быть, в другой раз. Я опаздываю в больницу.

Он зашагал прочь. Подзывая собак, Фейт чувствовала, как ее охватывает тревога, почти страх, как в мгновения между ревом воздушной сирены и первыми ударами бомб. Погода меняется, решила она, глядя, как дождь стучит по пыльной почве. Барабанная дробь капель заглушила шаги Руфуса; услышав его голос, Фейт вздрогнула.

— Вряд ли ему понравилась эта веселая компания.

Взгляд Руфуса был направлен вслед Гаю, который быстрым шагом приближался к воротам парка.

— Как у вас с ним?

Фейт наклонилась, чтобы пристегнуть поводки к собачьим ошейникам. Приподняв голову, она улыбнулась.

— Все хорошо.

— Ты была влюблена в него.

Слова Руфуса звучали как обвинение.

— С этим покончено, — твердо сказала Фейт. — Теперь мы хорошие друзья.

Он помолчал, потом спросил:

— Ты действительно веришь в это?

— Да. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что любовь такого рода не может перейти в дружбу.

— Что за чушь! — Фейт подобрала с травы корзинку и коврик.

Стелла и Джейн давно убежали, спасаясь от дождя.

— Да ну?

— Конечно, чушь! И потом, что ты имеешь в виду, говоря о «любви такого рода»?

— Страстную любовь. По твоему собственному признанию, Фейт, ты любила Гая Невилла девять лет.

Фейт пошла по направлению к воротам, не обращая внимания на струи дождя, которые текли по лицу и насквозь пропитывали ее тонкое хлопчатобумажное платье.

— Я была ребенком. У меня не было страсти к Гаю. Никогда! — крикнула она, обернувшись.

И тут же вспомнила свой сон о том, как ее ужалила гадюка. Хорошо, что дождь хоть немного смог охладить ее вспыхнувшее лицо.

У ворот ее нагнал Руфус.

— Разумеется, он тоже тебя безумно любит, — с горечью сказал он.

И ушел прочь, оставив ее одиноко стоять под дождем.

Две большие порции джина с тоником немного охладили Элеонору. Выглянув из окна спальни, она увидела, что бронзовый лик солнца затянули серые облака, а по стеклу потекли первые капли дождя. Она сняла измятую одежду, умылась и расчесала волосы, потом достала из гардероба красное крепдешиновое платье. Отыскав в ящиках туалетного столика остатки помады и пудры, Элеонора слегка подкрасила губы и припудрила лицо. Потом посмотрела на часы. Семь. Время ужинать. Она не знала точно, дежурит ли сегодня Гай в больнице, но даже в дни дежурства он обычно приходил на ужин домой.

Вернувшись в кухню, Элеонора убедилась, что пирог в духовке хорошо поднялся и приобрел золотистый цвет, а овощи как раз сварились. Она накрыла на стол и зажгла свечи. Дождь барабанил по камням, покрывавшим внутренний дворик, и стекал по ступенькам, ведущим в цокольный этаж. Элеонора знала, что вспышки гнева у Гая не бывают долгими, что его раздражение — результат того, что он слишком много работает и слишком мало спит. Она знала и то, что, поразмыслив, Гай поймет, что она права и Оливеру лучше остаться в Дербишире. В конечном итоге Гай неизменно соглашался с ней. С его горячностью всегда можно было справиться. Он был упрям, но не любил конфликтов. Надо лишь суметь убедить его и проявить достаточную твердость.

В четверть восьмого Элеонора убрала пирог обратно в духовку, чтобы он не остыл. В половине восьмого она задула свечи. В восемь налила себе еще порцию спиртного и села в гостиной, сжав губы. Когда в двадцать минут девятого раздался звонок в дверь, Элеонора подумала, что Гай забыл ключи, а по пути из гостиной в прихожую решила, что, если он раскается в достаточной степени, она его простит.

Она распахнула входную дверь. На крыльце стоял Джейк Мальгрейв. Элеонора уставилась на него слегка затуманенным от спиртного взглядом.

— Гай дома? — спросил Джейк.

Она покачала головой.

— А Фейт? Я подумал, что, может быть, она ужинает у вас. Я был на Махония-роуд, но там никого нет.

Элеонора сжалась от ужасного подозрения. Куда мог уйти Гай после ссоры, как не к этой женщине — искать утешения? Она невольно вздрогнула.

— Гай скоро вернется. — Ей пришлось сконцентрировать усилия, чтобы слова прозвучали отчетливо. Джин и бурлящие внутри эмоции грозили нарушить ее обычную манеру держаться. Она заставила себя улыбнуться и продолжила: — А вашу сестру я уже давно не видела. Может быть, вы войдете в дом, Джейк?

Провожая гостя в гостиную, она мысленно представляла Гая и Фейт вместе. Гай изливает свои жалобы, Фейт утешает его, пользуясь его слабостью.

— Хотите выпить, Джейк?

Элеонора налила ему виски, а себе — еще джина. Она считала, что взяла себя в руки, и была довольна тем, как невозмутимо звучит ее голос, однако, когда она закрывала бутылку, рука ее дрожала.

— Я провел несколько дней в Норфолке, у родителей, — объяснил Джейк. — А с Гаем я хотел посоветоваться насчет мамы. Я беспокоюсь о ней — поэтому и вернулся в Лондон так рано. Мне кажется, она нездорова. К врачу обращаться не хочет. Я подумал, что, может, она согласится поговорить с Гаем.

— Возможно, ваша матушка просто переутомилась и перенервничала, как и все мы, — предположила Элеонора. На самом деле она слушала невнимательно; картина, на которой Гай и Фейт были вместе, упорно не исчезала из ее мыслей. — Я уверена, что вам не о чем беспокоиться. Дождь так и льет, — сказала она, выглянув в окно, и посмотрела на Джейка.

Его светлые, по-армейски коротко стриженые волосы слегка курчавились от дождя, а глаза казались ярко-синими на фоне загорелой кожи. Элеоноре всегда нравились мужчины в форме. Как жаль, что Гай не носит форму.

— Будете ужинать, Джейк?

— Спасибо, но я…

— Вы не возражаете, если мы поужинаем на кухне? Там гораздо уютнее.

Он начал отказываться, но она не стала слушать. В кухне было жарко и душно. Дождь беспрестанно барабанил в окна. Элеонора испытывала удовольствие, подавая Джейку Мальгрейву ужин, приготовленный для Гая. Сама она пила, но не ела. Она не могла есть, кусок не полез бы ей в горло. Вместо этого она наблюдала за Джейком. У него такое лицо, думала Элеонора, удивляясь нехарактерному для нее всплеску воображения, что достаточно лишь кое-что стереть или добавить несколько мазков кистью, и получится изображение ангела эпохи раннего Возрождения.