Так закончилась первая часть революционной деятельности Мирского. Судя по приведенным выше документам, она выглядит следующим образом. Проживая осенью 1877 года в Петербурге, только что испеченный слушатель Медико-хирургической академии познакомился с членами партии «Земля и воля». Подпав под их влияние, он получил для прочтения и распространения кое-какую нелегальную литературу. С 23 декабря 1877 года по 3 января 1878 года, находясь у отца в селе Рубанов-Мост, Мирский вел какие-то противоправительственные беседы с крестьянами, о чем донос полицейским властям поступил незамедлительно. Однако надежное подтверждение распространения столичным студентом нелегальных изданий жандармам получить не удалось. 14 марта 1878 года Петербургская политическая полиция произвела на квартире Мирского обыск. Среди трофеев оказалась брошюра о чигиринской истории и ее героях Я. В. Стефановиче, Л. Г. Дейче и И. В. Бохановском. На этом основании Мирскому пытались приписать связь с ними и участие в подготовке их побега из Киевского тюремного замка. Побег состоялся 27 мая 1878 года в то время, как Мирский уже более двух месяцев находился под арестом. Сначала его поместили в Дом предварительного заключения в Петербурге, затем перевели в Киев, где у заносчивого и тщеславного арестанта имели место инциденты с тюремной администрацией и стражей. Осенью 1878 года Мирского вернули в столицу и заключили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, из коего выпустили на «благонадежное поручительство» Е. И. Утина, защищавшего на процессе нечаевцев Е. И. Беляеву[763] и имевшего стойкую репутацию человека неблагонадежного, многие годы состоявшего под гласным надзором полиции, старшего брата политического эмигранта Н. И. Утина. Странно? Да.

Из документов, имеющихся в нашем распоряжении, следует, что Мирский во время пребывания под арестом проявил себя человеком неуравновешенным, но держался стойко, никого не предал, откровенных показаний не дал. Далеко не всем революционерам была свойственна твердость, своих товарищей выдавали многие. Через несколько дней после освобождения Мирского вызвали к Дрентельну.[764] Шеф жандармов сделал предупреждение бывшему студенту и отклонил его просьбу «о дозволении продолжать курс в Медико-Хирургической Академии».[765]

В начале февраля 1879 года Мирский встретился с одним из руководителей Основного кружка партии «Земля и воля» А. Д. Михайловым и показался ему убежденным республиканцем, человеком смелым и решительным, умным и обаятельным. Молодой революционер сообщил опытному землевольцу, что намерен убить Дрентельна чрезвычайно простым способом: установив время и маршруты передвижения шефа жандармов, неожиданно приблизиться на хорошей лошади к его карете, выстрелить с кратчайшего расстояния и скрыться. Дерзкий план будущего террориста одобрило большинство членов Основного кружка.[766] Легкость, с которой выносились землевольцами и их последователями решения о жизни и смерти людей, поразительна. Александр Романович Дрентельн был не лучше, но и не хуже подобных ему царских администраторов. Он окончил Первый кадетский корпус, командовал лейб-гвардии Измайловским полком, Первой гвардейской дивизией, отличился в Балканскую кампанию. В сентябре 1878 года его назначали главноуправляющим III отделением и шефом жандармов, в феврале 1880 года — членом Государственного совета и Верховной распорядительной комиссии. После упразднения III отделения Дрентельн был одесским генерал-губернатором и командующим войсками Одесского военного округа, затем те же должности занимал в Киеве, где проявил себя крайне жестоким, реакционным администратором, но это было потом, не убивать же за совершенные впоследствии поступки…

Подготовкой покушения занялись А. Д. Михайлов и известный революционер Н. А. Морозов. Первый снимал квартиру на Кирочной улице, второй жил у литератора В. Р. Зотова на углу Пантелеймоновской улицы и Литейного проспекта. III отделение, Штаб Отдельного корпуса жандармов и казенная квартира их шефа находились на набережной Фонтанки, 16, рядом с Пантелеймоновской улицей. Слежка за главноуправляющим III отделением осуществлялась постоянным наблюдательным постом, устроенным на другой стороне реки Фонтанки в тени стен Инженерного замка. Морозов и Михайлов, сменяя друг друга, за несколько дней установили время выездов Дрентельна, пути следования и состав охраны.[767]

У Морозова сложилось крайне благоприятное впечатление от встречи с Мирским. Зайдя как-то к Михайлову, он «застал у него стройного красивого молодого человека с изящными аристократическими манерами».[768] Мирский показался ему исключительно смелым, решительным и идейным.

Чтобы не вызвать подозрение, Мирский записался в манеж и приобрел там лучшую лошадь. Он регулярно гарцевал на ней по центральным улицам столицы, чтобы приучить ее к городским условиям, а полицейских к себе. Сохранилось свидетельство Н. А. Морозова об одной из прогулок Мирского:

«Один раз, проходя по Морской улице, в те часы, когда толпится фешенебельное общество, я видел его проезжавшим под видом молодого денди на стройной, нервной английской кобыле. Он был очень эффектен в таком виде, и все светские и полусветские дамы, медленно проезжавшие в эти часы в своих открытых колясках, заглядывались на него в свои лорнеты».[769]

В период подготовки к покушению, опасаясь высылки из столицы в административном порядке, Мирский постоянно менял место жительства. Иногда он по нескольку дней оставался лишь в квартире Г. Г. Левинсона и его воспитанницы Елены Андреевны Кестельман, девятнадцатилетней стройной хорошенькой киевской мешанки, невесты Мирского, с которой он познакомился еще в гимназические годы. Морозов описал свой с Михайловым визит к Кестельман, изнеженной холеной барышне, расслабленной и томной, с французским романом в руках, голубой будуар, залы с золочеными рамами картин и хрустальными люстрами, кофейные сервизы XVIII столетия.

«— Значит, вы нам сочувствуете? — спросил Михайлов.

— Да, очень! — ответила она.[770]

Юная особа, делившая досуг между туалетным столиком и пустой болтовней, имела склонность к романтическим фантазиям. Ее героем нежданно-негаданно оказался Сергей Кравчинский, зарезавший среди белого дня в центре столицы шефа жандармов, главноуправляющего III отделением Н. В. Мезенцева, предшественника Дрентедьна. Кравчинскому удалось благополучно скрыться с места преступления и эмигрировать в Европу. Дерзкое хладнокровное убийство Мезенцева было выполнено столь артистично, что Кравчинский в один день превратился в кумира землевольцев. Этот кумир поселился в воображении невесты Мирского, и она желала видеть своего жениха таким же смелым и решительным, дерзким и мужественным. Вслед за Н. А. Морозовым и А. Д. Михайловым известный историк освободительного движения П. Е. Щеголев утверждал, что желание Мирского застрелить А. Р. Дрентедьна родилось под влиянием «романтическою восторга» Кестельман перед Кравчинским.[771] Сам же Мирский во время следствия о мотивах покушения заявил следующее:

«Выйдя из крепости, я был возмущен как всем тем, что предпринималось против членов этой партии и вообще против учащейся молодежи. Высылки целыми массами в Сибирь молодых людей, студенческая история здесь в Петербурге в конце, прошлого года, когда студентов Казаки били нагайками и кроме того слишком стеснительное содержание заключенных в тюрьмах лиц, принадлежащих к социально-революционной партии, все это возмутило меня как против подобного порядка вещей вообще, так и против личности Шефа Жандармов, которого я считал главным виновником этих явлений. Лично же против Генерала-Адъютанта Дрентельна я не имел ничего, хотя на просьбу о дозволении продолжить курс в Медико-Хирургической Академии, я получил от Генерала-Адъютанта Дрентельна отказ. Отказ этот не был для меня особенно важен, так как я не рассчитывал окончить курс собственно потому, что предполагал возможность высылки в Сибирь по тому делу, по которому содержался в крепости, но желал пользоваться званием и видом студента. Вследствие же высказанного у меня зародилась мысль так или иначе выразить свой протест какой-нибудь террористической мерой, с этой целью я и стрелял в Генерал-Адъютанта Дрентельна 13 марта сего года. Я не желал непременно убивать его. а хотел показать, что всякий Шеф Жандармов, поступающий таким образом как поступал Генерал-Адъютант Дрентельн, подвергает свою жизнь опасности. Мне как человеку, не как революционеру, было бы больно, если бы я причинил хоть малейший вред Г. Дрентельну, так как и он человек: я способен был только как революционер сделать выстрел в Шефа Жандармов, как очень задевшем интересы моей партии».[772]