Одновременно с конфирмацией доклада император 2 марта 1812 года утвердил «Инструкцию Смотрителю над Алексеевским Равелином», подписанную Балашовым и содержавшую подробное развитие основных положений его доклада, и «Инструкцию офицеру при команде Алексеевского равелина»,[692] составленную графом С. К. Вязмитиновым, помощником Балашова. Приведу из нее лишь один пункт:

«3. В каждую комнату, где к содержанию помешен будет арестант, поставлять следует караульного солдата без оружия, которого обязанность будет смотреть бдительно, чтобы содержащийся никуда не выходил и не делал себе вреда, и быть тут со сменою неотлучно день и ночь, наблюдая все его поступки; долг его по сему случаю будет доносить о поведении арестанта вам, а вы рапортуете об оном смотрителю каждое утро и вечер. Сим караульным между прочим особенно внушать должно, чтобы они не пересказывали содержащимся никаких вестей и вообще не разговаривали с ними ни о чем, кроме касающейся до них потребности, и никаких записок ни просьб от них не принимали, а дабы не могло вкрасться и тут злоупотребление, то в случае дозволения отлучиться солдату за надобностью из равелина, о чем однако же каждый раз докладывать смотрителю, должно вам его смотреть, не имеет ли чего от арестанта и строжайше подтверждать, чтобы по словесным иногда просьбам содержащихся не исполнять ничего, а для лучшей тут осторожности, при возвращении, к тому же арестанту не допускать, а наряжать другому».[693]

Кроме инструкций к докладу Балашова был приложен «Штат чиновникам и команде при Алексеевском Равелине в С.-Петербургской крепости состоящим [с указанием годового содержания]:

На содержание, лечение и прочее арестантов назначать будет суммы С.-Петербургский Военный Губернатор по своему усмотрению.

Из остатков отпускаемых ежегодно сумм покупаться будут книги для чтения арестантам.

Подлинный подписал: Министр Полиции А. Балашов».[694]

Многое из заведенного Балашовым в 1812 году действовало при Нечаеве и сохранило силу до последних дней существования Секретного дома как тюрьмы.

Новый шаг к ужесточению содержания заключенных в Алексеевском равелине был сделан вслед за разгромом восстания декабристов. Комендант крепости генерал-адъютант А. Я. Сукин 31 декабря 1825 года утвердил новую инструкцию для обер-офицера,[695] более жесткую в сравнении с предыдущей, и уведомил первого смотрителя равелина Лилиенанкера об «утверждении особого наставления караулу».[696] Инструкция предписывала одевать подследственных в арестантское белье и обувь. Без письменного распоряжения смотрителя узники не имели права пользоваться принадлежавшим им имуществом. Если погода и число заключенных позволяли, подследственных выводили на прогулку во внутренний сад Секретного дома. При посещении раз в неделю бани, расположенной на территории равелина, каждого арестанта неотлучно сопровождал унтер-офицер с двумя солдатами. Нахождение охранника в камере с заключенным было заменено круглосуточным наблюдением за узниками через маленькие застекленные окошки в дверях камер. Караул посещал арестантов только в присутствии унтер-офицеров. Без свидетелей к ним входил лишь комендант крепости или кто-либо с его позволения.

И все же, несмотря на увеличение строгостей к заключенным, декабристам удавалось наладить переписку.[697] Записки были слишком опасны — они вовлекали в преступление стражу, кроме того, всегда недоставало бумаги, и тогда декабрист М. А. Бестужев изобрел перестукивание,[698] давно известное в Западной Европе средство общения между заключенными. Помог случай. Михаил постучал в стену, чтобы узнать, есть ли у него сосед и не брат ли находится рядом. Убедившись, что ему отвечает Николай, Михаил решил каждой букве придать то количество ударов, которое соответствует ее номеру по алфавиту. Но его не понимали, как ему казалось, из-за монотонности стука и большого количества ударов. Например, буква «я» соответствовала 32 ударам. Михаил попробовал расположить весь алфавит в таблицу, имеющую вертикальные и горизонтальные ряды, и каждую букву обозначил двумя цифрами, соответствовавшими ее месту в таблице по горизонтали и вертикали. Количество ударов резко уменьшилось, а монотонность пропала, гак как частые удары обозначали вертикальные ряды, а редкие — горизонтальные. Но и тогда Николай не понял Михаила. И снова помог случай: братья получили письма от матери. «В эту минуту у меня блеснула счастливая мысль, — вспоминал М. А. Бестужев. — Попытаюсь в последний раз дать знать моему брату, что я хочу объясниться с ним через стенку, как наша мать объясняется с нами через бумагу. Я подошел к стенке и начал шаркать письмом и услышал то же от брата. Тогда я начал стучать в стену азбуку и уже не пальцами, а болтом моих браслетов (наручных кандалов. — Ф. Л.). Слышу, брат отодвигает свою кровать от стены и что-то чертит по ней; я повторил азбуку пальцами. Слышу, брат записывает на стене. Слава Богу! — он понял в чем дело».[699]

Бестужевская таблица совершенствовалась следующими поколениями узников. Вся революционная Россия знала технику перестукивания, народники обучались ей еще на свободе. Вскоре тюремщики поняли, что означают удары в стену. Именно поэтому заключенных по возможности размешали так, чтобы со всех сторон соседние камеры пустовали.

В связи с реорганизацией Николаем I политической полиции и образованием III отделения в 1826 году Секретный дом поступил в ведение Второй экспедиции этого нового учреждения. Первый смотритель равелина семидесятивосьмилетний Лилиенанкер ушел в отставку, на его место временно назначили плац-адъютанта крепости, штабс-капитана Трусова, которого 28 марта 1828 года сменил С. И. Яблонский, занимавший эту должность более 22 лет. Петрашевец И. Л. Ястржембовский писал о нем:

«Не могу здесь не вспомнить, что этот Яблонский, полковник по армии, произвел на меня неимоверно удручающее впечатление. Высокий ростом, кривой на один глаз, седой как лунь, в то время, как я привык видеть самых старых генералов черноволосыми (как известно, тогда красить свои куафюры военным было обязательно), он единственным своим глазом всматривался в меня так пристально, что мне казалось, он так и хотел сказать: «знаю я тебя, голубчик… лучше сознайся».

Не могу допустить, что это впечатление явилось у меня вследствие того, что он был тюремный смотритель. Ведь был же там и другой офицер, инвалидный поручик, но он на меня ни мало не производил отталкивающего впечатления. То был обычный служака, который исполнял свою должность бессознательно, не сознавая решительно всей ее неприглядности. Напротив, Яблонский, видимо, знал, что делает, он сознавал всю подлость своей обязанности и все-таки ради разных выгод исполнял ее con amore (с любовью. — ит.). В единственном взгляде ясно отражались кровожадность кошки и хитрость лисицы!».[700]

Смотрителями равелина подбирались люди, беспредельно преданные престолу, ограниченные, жестокие, слепо исполнявшие инструкции, от которых не отступали ни при каких обстоятельствах.

В феврале 1838 года встал вопрос о необходимости капитального ремонта Секретного дома, быстро разрушавшегося после наводнения 1824 года. «В арестантских комнатах и занимаемых жительством чиновников полы пришли в ветхость и опустились со своих гнезд, отчего в покоях делается великий холод».[701] Стены покрылись трещинами, зимой в углах многих камер выступал иней, крыша постоянно протекала. В том же году здание тюрьмы было капитально отремонтировано, но в «отдельных покоях» продолжал свирепствовать холод.