«Насколько я мог слышать и понять, заговор Нечаева был некоторого рода насилием над молодежью. Идти так далеко никто не намеревался, а потому система Нечаева — шарлатанство, надзор, насилие, — была неизбежна. Чистым, открытым путем нельзя было навербовать приверженцев. Поэтому с разгромом нечаевцев наступила «реакция», т. е. среди молодежи не было (почти) революционно действующих людей, самая мысль о революционном действии была скомпрометирована».[483] Далее он писал, что многие считали Нечаева «просто шпионом, агентом-подстрекателем».

После процесса над нечаевцами в российском революционном движении наступило затишье. Показания подсудимых, публикация документов, подробности убийства Иванова, ложь, вскрывшаяся во время прений сторон, пошатнули популярность революционных идей и повлияли даже на западных революционеров, но не на Сергея Геннадиевича Нечаева. Он как ни в чем не бывало носился по Женеве, Цюриху, Лондону, Парижу и другим европейским городам и делал все от него зависящее, чтобы начатое им, не угасло, лишь публикация материалов процесса и откликов на него несколько обескуражили его отсутствием сочувствия со стороны русских эмигрантов.

В продолжение всей нечаевской истории и частично процесса Ф. М. Достоевский с семьей безвыездно жил в Дрездене. В Петербург он возвратился в начале суда над первой группой нечаевцев. Возможно, автор «Бесов» спешил застать «Процесс нечаевцев» в разгаре, поприсутствовать на судебных заседаниях, увидеть участников убийства в Петровском парке.

Начало работы над романом «Бесы» относится к первым числам января 1870 года,[484] подробный план романа был закончен задолго до начала суда над нечаевцами.[485] А. Г. Достоевская вспоминала:

«На возникновение новой темы повлиял приезд моего брата (Ивана Григорьевича Сниткина. — Ф. Л.). Дело в том, что Федор Михайлович, читавший разные иностранные газеты (в них печаталось многое, что не появлялось в русских), пришел к заключению, что в Петровской земледельческой академии в самом непродолжительном времени возникнут политические волнения. Опасаясь, что мой брат, по молодости и бесхарактерности, может принять в них деятельное участие, муж уговорил мою мать вызвать сына погостить у нас в Дрездене. Приездом моего брата Федор Михайлович рассчитывал утешить как меня, уже начавшую тосковать по родине, так и мою мать, которая уже два года жила за границей (то с детьми моей сестры, то выезжая к нам) и очень соскучилась по сыну. Брат мой всегда мечтал о поездке за границу; он воспользовался вакациями и приехал к нам. Федор Михайлович, всегда симпатизировавший брату, интересовался его занятиями, его знакомствами и вообще бытом и настроением студенческого мира. Брат мой подробно и с увлечением рассказывал. Тут-то и возникла у Федора Михайловича мысль в одной из своих повестей изобразить тогдашнее политическое движение и одним из глав-мыл героев взять студента Иванова (под фамилией Шатова), впоследствии убитого Нечаевым. О студенте Иванове мой брат говорил как об умном и выдающемся по своему твердому характеру человеке и коренным образом изменившем свои прежние убеждения. И как глубоко был потрясен мой брат, узнав потом из газет об убийстве студента Иванова, к которому он чувствовал привязанность! Описание парка Петровской академии и грота, где был убит Иванов, было взято Федором Михайловичем со слов моего брата».[486]

И. Г. Сниткин приехал в Дрезден в середине октября 1869 года[487] и, поселившись вблизи Достоевских, ежедневно у них бывал. Интересные подробности о И. И. Иванове и И. Г. Сниткине имеются в воспоминаниях Л. Ф. Достоевской, дочери Федора Михайловича. «У моего дяди Ивана, — писала Л. Ф. Достоевская, — был в Академии товарищ-студент по имени Иванов. Мой дядя очень любил и уважал его. Иванов, который был старше его, покровительствовал моему дяде и смотрел за ним, как за младшим братом. Когда Иванов узнал, что моя бабушка хочет видеть своего сына, он очень настаивал, чтобы мой дядя тотчас принял приглашение своих родственников. Так как Иванов знал несколько нерешительный характер своего молодого товарища, то отправился сам к директору Академии и убедил его дать моему дяде разрешение прервать занятия на два месяца, сделал все необходимое для скорейшего получения заграничного паспорта и проводил своего молодого товарища на вокзал».[488]

Таким образом, из бесед с шурином Федор Михайлович получил представление о топографии местности и некоторых участниках московских событий осени 1869 года. Как только обнаружилась связь Бакунина с Нечаевым, все солидные западные газеты принялись помещать на своих страницах материалы расследования драматической истории, происшедшей в парке Земледельческой академии, и сразу же провозгласили Бакунина виновником всего происшедшего. Так, газета «Kolnische Zeitung» 21 декабря 1869 года сообщила: «Твердо установлено, что Бакунин — зачинщик и руководитель этого заговора, который распространился на всю страну и ставит своей целью уничтожение государственной власти, отмену частной собственности и создание самостоятельного коммунистически организованного общества».[489] Ежедневно после обеда Федор Михайлович заходил в русскую читальню и там просматривал множество русских и западных газет, доставлявших автору «Бесов» некоторые подробности нечаевской истории. Но присматриваться к теме о радикалах, нигилистах, революционерах Достоевский начал задолго до убийства строптивца из «Народной расправы». Возможно, великого писателя побудило к этому покушение Д. В. Каракозова, ишутинские «Организация» и «Ад». Слухи о следствии и процессе Каракозова (он был закрытым) широко распространились по столице. Достоевский был полон личных впечатлений и переживаний от покушения на цареубийство; он жил в этой атмосфере. Поэт и переводчик П. И. Вейнберг, посетивший 4 апреля 1866 года близкого друга Достоевского, поэта А. Н. Майкова, вспоминал: «На этот раз <…> мы мирно беседовали о чисто литературных, художественных вопросах, когда в комнату опрометью вбежал Федор Михайлович Достоевский. Он был страшно бледен, на нем лица не было и он весь трясся, как в лихорадке.

— В царя стреляли! — вскричал он, не здороваясь с нами, прерывающимся от сильного волнения голосом.

Мы вскочили с мест.

— Убили? — закричал Майков каким-то — это я хорошо помню — нечеловеческим голосом.

— Нет… спасли… благополучно… Но стреляли… стреляли… стреляли…

И повторяя это слово, Достоевский повалился на диван в почти истерическом припадке…

Мы дали ему немного успокоиться, — хотя и Майков был близок чуть не к обмороку — и втроем выбежали на улицу».[490]

Размышляя об истории создания «Бесов», П. Е. Щеголев писал: «Непосредственные и глубокие переживания даны Достоевскому несомненно процессом Каракозова».[491] Не следует забывать, что Федор Михайлович входил в кружок Петрашевского, видел в Спешневе предшественника Нечаева и уже к 1856 году принципиально изменил свои взгляды. Возможно, еще на каторге Достоевский задумал писать роман о революционерах. Сообщения, поступившие в Дрезден о драме, действующими лицами которой были однокашники шурина Федора Михайловича, легли на вполне подготовленную почву. В письме к Н. Н. Страхову от 24 марта 1870 года он сам признался в этом: «На вещь, которую я теперь пишу в «Русский вестник» («Бесы». — Ф. Л.), я сильно надеюсь, но не с художественной, а с тенденциозной стороны; хочется высказать несколько мыслей, хотя бы погибла при этом моя художественность. Но меня увлекает накопившееся в уме и в сердце; пусть выйдет хоть памфлет, но я выскажусь».[492] Трудно предположить, что о четырех месяцах, прошедших со дня убийства Иванова, или. точнее, о трех месяцах с начала публикаций его подробностей, Достоевский мог писать как о времени, в течение которого могло «накопиться в уме и в сердце», — так выражаются, подразумевая более длительный процесс.