Академик Никитенко родился крепостным и получил вольную в семнадцатилетнем возрасте, что не могло не отразиться на взглядах этого достойного человека, поэтому небезынтересна его дневниковая запись, сделанная через месяц после начала судебных заседаний. «Катков в № 161 «Московских ведомостей» очень умно и талантливо говорит много дельного и правдивого относительно Нечаевского дела, но он все-таки не договаривает до всей правды. Да и нельзя договориться до нее публично. Что все эти заседания и агитации юношей есть бред полуобразования и т. п. — в этом нет сомнения. Но не следует забывать и того, какую грустную и скверную школу они проходят с детства».[462]
М. Н. Каткова, товарища Бакунина по кружку Станкевича, привыкли клеймить обидным термином «реакционер»; Катков действительно был реакционером. Но ради чего он встал на этот путь? Чтобы преградить дорогу такому явлению, как нечаевщина. Никто не осмелился столь резко высказываться против нее. Это Катков сказал, что кроме политических прав существуют политические обязанности, о коих революционеры вовсе не задумывались ни тогда, ни позже. Он взял на себя политические обязанности противостоять расшатыванию государственных устоев.
Правительство готовило образцовый политический процесс и желало его идеальной реализации. Эссен и Левашев, присутствуя на всех заседаниях, пристально следили за ходом слушания дела, и как только происходило нечто не предусмотренное сценарием, тотчас на это реагировали. «Во время перерыва вчерашнего (7 июля 1871 года. — Ф. Л.) заседания Судебной Палаты, — писал Левашев председательствующему, — около 3 1/2 часов пополудни, тотчас по выходе из залы Членов Суда, произошла суматоха и подсудимые, вызванные в Палату в качестве свидетелей, смешались с присяжными поверенными и разными лицами, выбежавшими к ним из мест, занятых публикою, так что без распорядительности жандармского офицера, воспрепятствовавшего дальнейшим последствиям этого беспорядка, легко могло бы случиться, что несколько арестованных нашли бы возможность бежать. До чего упомянутая суматоха дошла, и до какой степени подсудимые смешались в зале с другими лицами, видно из того, что вместо оставшегося в зале подсудимого рядовой отвел было в комнату, предназначенную на этот предмет одному из присяжных поверенных; арестант же стоял, окруженный публично, и смеялся, но тут же был выведен из зала жандармским офицером».[463]
И политические преступники, и охрана не имели опыта, пятью годами позже солдаты не допустили бы такого. Филиппеус, докладывая Левашеву о своих впечатлениях от публики в зале Судебной палаты, заметил, что бросается в глаза отсутствие разницы между публикой и подсудимыми. «Порядочная часть общества, — продолжает Филиппеус, — с любопытством, даже жаром читает газеты, но не интересуется делом настолько, чтобы спозаранку собираться у входа в здание суда, и придя уже поздно, она находит все места уже занятыми все тою же публикою».[464]
Петербургские студенты и приезжая молодежь с ночи осаждали здание, где происходило слушание дела нечаевцев, судили их товарищей. Но после завершения процесса по первой группе обвиняемых интерес к тому, что происходило в зале заседаний, заметно упал. 15 июля суд завершил рассмотрение дел по первой группе и объявил приговор:
«1. Подсудимых Успенского, Кузнецова. Прыжова и Николаева лишить всех прав состояния и сослать в каторжные работы: Успенского — в рудниках на 15 лет, Кузнецова — в крепостях на 10 лет, Прыжова — в крепостях на 12 лет и Николаева — в крепостях на 7 лет и 4 месяца, затем поселить в Сибири навсегда.
2. Подсудимого Флоринского заключить в тюрьму на 6 месяцев, с отдачею затем под строгий надзор полиции на 5 лет.
3. Подсудимых Ткачева и Дементьеву заключить в тюрьму: первого на 1 год и 4 месяца, а Дементьеву на 4 месяца.
4. Подсудимых Коринфского, Волховского, Томилову и Орлова признать по суду оправданными».[465]
По этому приговору Эссен составил всеподданнейший доклад, а Левашев отправил Шувалову телеграмму.[466]
Агенты (II отделения доносили начальству об услышанном по поводу объявления приговора, «что судебная палата чрезвычайно снисходительно решила участь преступников и что их следовало бы для примера другим непременно казнить, а не отдавать под надзор полиции, как некоторых суд приговорил, потому что полиция вовсе не отличается дальновидностью и серьезным уменьем и что, кроме протоколов по пустякам, которые она составляет на жителей города, ничего более не умеет порядочно сделать, Другие же, напротив, говорят, что мальчишек не судить следовало, а пороть розгами до тех пор, пока вся дурь не вышла бы из головы, а потом поселить порознь и навсегда в отдаленных местах Сибири; тогда бы они помнили, что не следует какой-нибудь ничтожной мрази идти против правительства, которое и так много сделало для них и в самое короткое время».[467] Сочувствия к подсудимым как участникам «Народной расправы» никто не выражал, сочувствовали заблудшим, не ведавшим, в чем участвовали, что творили. Появилось несколько анонимных рукописных листовок с призывами заступиться за «невинно осужденных».[468] Сочинителей отыскать не удалось.
Во время процесса секретарем суда зачитывались «Катехизис революционера», «Общие правила организации» и «Общие правила сети для организаций». «Катехизис революционера» в зашифрованном виде обнаружили у Успенского, а ключ для прочтения — у Кузнецова. Чиновники Министерства иностранных дел расшифровали текст. Публикация всех трех документов в «Правительственном вестнике» произвела тягостное впечатление. Члены «Народной расправы» заявили на суде, что «Катехизиса» не читали, и это была правда: Нечаев лишь пересказывал некоторые его параграфы. «Если задаться вопросом, — заявил Спасович, защищая Кузнецова, — почему этот катехизис, столь старательно составленный, никому не читался, то надо прийти к заключению, что не читался он потому, что если бы читался, то произвел бы самое гадкое впечатление. Даже молодежь, так критически относящаяся к делу, не могла не задуматься, когда прочла одиннадцатый параграф, в котором говорится, что каждый член организации рассматривается как капитал, состоящий в распоряжении организации, и если попадется, то организация озаботится его освобождением тогда, когда на это освобождение не потребуется особенно значительных затрат, в противном случае он предоставляется на произвол судьбы».[469]
Нечаев опасался, что после знакомства с «Катехизисом» некоторые члены «Народной расправы» могут пожелать покинуть сообщество. Достоверно известен лишь один человек, которому Нечаев давал читать свой «Катехизис», — Бакунин, высказавший, быть может, не вполне искренне, отрицательное к нему отношение. Возможно, именно поэтому творец «Катехизиса» предпочел повременить с его публикацией. Но в своих действиях Нечаев руководствовался положениями «Катехизиса», в этом документе он сформулировал свои убеждения и от них не отступал.
Защитники и обвиняемые без труда убедили судей и присяжных заседателей в том, что основной виновник всего происшедшего — Нечаев, втянувший молодых людей в революционное сообщество, придумавший грозный, таинственный Комитет и от его имени навязавший им сомнительные цели и недопустимые средства борьбы с самодержавием. Но, как это ни странно, большинство оказавшихся из-за Нечаева на скамье подсудимых отзывались о нем уважительно и без злобы. Александровская, Енишерлов и еще несколько человек составляли исключение. «Читались показания Енишерлова, — заявил присяжный поверенный Спасович, — который дошел до того, что подозревал, не был ли Нечаев сыщиком. Я далек от этой мысли, но должен сказать, что если бы сыщик с известною целью задался планом как можно больше изловить людей, готовых к революции, то он действительно не мог искуснее взяться за это дело, нежели Нечаев».[470]
