Но ждать этого и надеяться на это было глупостью. Ведь Жанна д'Арк была совсем особенной, непохожей на других. Верность принципу, верность истине, верность своему слову — все это было у нее в крови и было от нее неотделимо. Она не могла изменить свою природу и отступиться от этого. Она была олицетворением верности, воплощением стойкости. Во что она верила того она держалась до конца, и самый ад не мог бы ее поколебать.

Голоса не разрешали ей подчиниться Церкви, как этого от нее требовали. Она повиновалась им и ждала своей участи.

Когда я вышел из темницы, на сердце у меня лежала свинцовая тяжесть, а она — она оставалась спокойной и безмятежной. Она выполняла то, что считала своим долгом, и этого ей было довольно. Будь что будет! Последние ее слова при этом свидании дышали безмятежностью и верой:

— Я христианкой родилась, крещена и христианкой надеюсь умереть.

Прошло две недели, наступило 2 мая, в воздухе потеплело, в долинах и на прогалинах расцвели полевые цветы, в лесах запели птицы; вся природа озарилась солнечным светом, у всех стало веселее на душе, ожила в мире радость и надежда. Равнина за Сеной ярко и нежно зазеленела, река струила прозрачные воды, на ней красовались одетые листвой островки, еще красивее были их отражения в светлой воде; с высокого обрыва, что повыше моста, Руан предстал во всей своей красе, радуя глаз, — самый прекрасный город под всем небесным сводом.

Когда я говорю, что все сердца радовались и ликовали, я говорю о людях вообще. Мы, друзья Жанны, не могли радоваться; не радовалась и она сама, бедняжка, запертая в хмурых стенах темницы. Как близки были щедрые лучи солнца, но для нее они были недосягаемы; как она томилась по ним, и как безжалостно лишили ее всего этого волки в черных облачениях, замышлявшие очернить и убить ее!

Кошон был готов продолжать свое гнусное дело. У него был теперь новый план. Надо попробовать убеждение — атаковать упорную пленницу доводами, красноречивыми проповедями искуснейших ораторов. Вот в чем заключался его план. Однако он не собирался читать ей Двенадцать Пунктов. Даже Кошон постыдился огласить эту чудовищную клевету — даже у него где-то на бесконечной глубине были запрятаны остатки стыда; и он не смог этого сделать.

В солнечный день 2 мая черная братия вновь сошлась в обширном помещении, примыкавшем к главному залу замка. Епископ Бовэ воссел на своем возвышении, а впереди него разместились шестьдесят два подчиненных ему судьи; писцы заняли свои места за столами, проповедник — на кафедре.

Вдали послышалось бряцанье цепей. Жанна вошла в сопровождении стражи и села на свою одинокую скамью. После двух недель отдыха от преследований она снова выглядела хорошо и была прекрасна.

Она огляделась и увидела человека на кафедре. Конечно, она догадалась, для чего он тут.

Речь оратора была написана заранее, и он держал ее в руке, стараясь не показывать. Рукопись была так объемиста, что походила на книгу. Он начал весьма бойко, но посреди какого-то цветистого периода память ему изменила, и ему пришлось украдкой заглянуть в рукопись, — это сильно испортило впечатление от его речи. Скоро это случилось с ним опять, а там и в третий раз. От смущения бедняга побагровел, а слушатели начали смотреть на него с сожалением, и от этого дело пошло еще хуже. Тут Жанна сделала замечание, окончательно его уничтожившее. Она сказала:

— Читай уж лучше по книжке, а потом я тебе отвечу.

Ветераны пергаментных боев рассмеялись самым жестоким образом, а у оратора был такой растерянный и беспомощный вид, что он невольно возбуждал жалость; я и сам готов был его пожалеть. Да, Жанна набралась сил во время этой передышки, и к ней вернулось присущее ей веселое лукавство. В ее последнем замечании оно было готово прорваться наружу.

Когда оратор несколько оправился от своего смущения, он поступил благоразумно: следуя совету Жанны, он больше не пытался произносить свои тирады якобы по вдохновению, а стал прямо «читать по книге». В этой речи двенадцать пунктов обвинения были сведены к шести; от них он и отправлялся.

Время от времени он останавливался и задавал вопросы, а Жанна на них отвечала. Ей разъяснили, что такое Воинствующая Церковь, и снова предложили подчиниться ей.

На это Жанна ответила то же, что и раньше.

Тогда ее спросили:

— Значит, ты считаешь, что Церковь способна заблуждаться?

— Нет, я этого не считаю; но за те мои слова и дела, которые были внушены мне Господом, я отвечу ему одному.

— Значит, на земле ты не признаешь над собою судьи? Ты и святого отца нашего папу не признаешь своим судьей?

— На это я отвечать не буду. Надо мной есть милосердный владыка Господь. Перед ним я готова за все нести ответ.

Тогда раздались страшные слова:

— Если ты не подчинишься Церкви, собравшиеся здесь судьи признают тебя еретичкой и осудят на сожжение.

Вас или меня эти слова поразили бы смертельным ужасом, но в Жанне д'Арк они лишь разбудили ее львиную отвагу, и в ответе ее прозвучала та воинственная нота, которая вдохновляла ее солдат, точно боевая труба:

— Я не стану отвечать иначе, чем уже отвечала. И я готова повторить свой ответ на костре!

О, как отрадно было снова услышать воинственный тон и увидеть в ее глазах боевой огонь!

Многие из присутствующих были взволнованы; такие слова должны были взволновать всякого настоящего мужчину — будь то друг или враг. Добряк Маншон снова рискнул своей жизнью; он храбро и четко написал на полях протокола: Superba responsio!

Эта запись видна и сейчас, спустя шестьдесят лет, и вы можете ее прочесть.

Superba responsio! Вот именно. И этот «великолепный ответ» мы услышали из уст девятнадцатилетней девушки, когда смерть и ад уже зияли неред ней.

Разумеется, вопрос о мужской одежде обсуждался вновь и, как всегда, очень пространно; снова ее пытались подкупить обещаниями, — если она добровольно снимет ее, то будет допущена к мессе. Но она ответила, как отвечала уже не раз:

— Я готова ходить в женском платье ко всем церковным службам, если меня к ним допустят, но в темнице я снова надену мужскую одежду.

Ей стали расставлять ловушки, задавая вопросы в форме предположений. Но она всякий раз разгадывала игру и не поддавалась.

Ее спрашивали примерно так:

— Готова ли ты сделать то-то и то-то, если мы это разрешим?

Она отвечала:

— Когда вы разрешите, тогда и увидите.

Да, 2 мая Жанна была в отличном расположении духа. Она все время была настороже, и поймать ее было невозможно. Заседание длилось бесконечно долго; все старые вопросы один за другим задавались сызнова; искусный оратор истощил все средства убеждения и все свое красноречие, — а результат был обычный: бой окончился вничью. Шестьдесят два законника отступили на свои прежние позиции, а их одинокий противник удержался на своих.

Великолепная, солнечная, теплая погода радовала все сердца. Руан был настроен беззаботно и весело и готов был смеяться по малейшему поводу. Когда разнеслись слухи, что молодая узница еще раз выиграла бой с епископом Кошоном, было много смеха среди горожан обеих партий, потому что епископа ненавидели все. Конечно, большинство населения, настроенное в пользу англичан, хотело увидеть Жанну на костре, но это не мешало им смеяться над ненавистным епископом. Смеяться над английским начальством или над большинством судей, пособлявших Кошону, было бы опасно; но можно было смело смеяться над Кошоном, или д'Эстиве, или Луазелером — никто бы на вас не донес.

Фамилия «Кошон» и слово «свинья» (cochon) произносятся одинаково — это давало отличные возможности для каламбуров, и ими, конечно, пользовались. За два-три месяца, пока длился процесс, некоторые шутки даже поистерлись от частого употребления. Всякий раз, когда Кошон назначал новое разбирательство, люди говорили: «Свинья опять опоросилась»; а когда он терпел неудачу, они повторяли то же самое с другим значением: «Опять наша свинья барахтается в луже».