Итак, король послал за священным елеем, а мы ждали. Без него коронация, мне думается, была бы не настоящая.

Для получения сосуда с елеем требовался особый старинный церемониал, иначе настоятель аббатства Сен-Реми, наследственный хранитель елея на вечные времена, не мог его выдать. И вот, согласно обычаю, король послал пять знатнейших вельмож на конях и в пышном убранстве, чтобы они служили почетной свитой реймскому архиепископу и его каноникам, которые должны были идти за елеем. Прежде чем отправиться в путь, вельможи преклонили колени, сложили ладонями вместе руки в стальных рукавицах и поклялись своей жизнью в целости доставить королю священный сосуд и в целости возвратить его в Сен-Реми после обряда помазания. С этой пышной свитой архиепископ и его духовенство отправились в Сен-Реми. Архиепископ был в полном праздничном облачении, в митре и с крестом в руках. У врат аббатства они остановились и построились, готовясь принять священный сосуд. Послышались мощные звуки органа и пение хора, и из глубины темного храма показалась длинная вереница зажженных свечей. Это шествовал аббат в праздничном одеянии, неся священный сосуд, а за ним — весь причт. Он торжественно вручил сосуд архиепископу, и тот отправился обратно, тоже с большой торжественностью: на всем его пути толпа падала ниц и молилась в безмолвии и благоговейном трепете, пока мимо нее несли сосуд, ниспосланный с небес.

Процессия приблизилась к западным вратам собора; как только архиепископ вошел, все здание огласилось благолепным пением хора. В соборе толпились тысячи людей. Свободным оставался только проход посередине. По этому проходу шествовал архиепископ со своими канониками; за ними следовали пять статных рыцарей в великолепных доспехах, каждый со своим знаменем, — и верхом! Это было красивейшее зрелище. Конная процессия под высокими сводами храма, в косых разноцветных лучах, пробивавшихся сквозь витражи, живописнее этого мне ничего не случалось видеть.

Всадники подъехали к самому алтарю, а от дверей до него, говорят, четыреста футов. Там архиепископ отпустил их, и они простились с ним низким поклоном, так что перья их шлемов коснулись конских грив, а потом заставили горячившихся коней пятиться к дверям-это тоже было удивительно красиво, — там они подняли их на дыбы, круто повернули и ускакали.

Несколько минут царило молчание, и все словно ждали чего-то; молчание было так глубоко, точно вся огромная толпа погрузилась в сон, — можно было различить малейшие звуки, вроде сонного жужжания насекомых. Потом из четырехсот серебряных труб грянул торжественный марш, и под стрельчатым сводом западного портала показались Жанна и король. Они медленно шли рядом, а кругом гремели приветствия, мощные взрывы «ура» сливались с рокотом органа и ликующим пением хора. За Жанной и королем шел Паладин с развернутым знаменем, — это была очень величественная фигура, и до чего же гордо и высокомерно он выступал! Он знал, что много глаз смотрят на него и разглядывают роскошный церемониальный наряд, надетый поверх его доспехов.

Рядом с ним шел сьер д'Альбрэ, представлявший на коронации особу коннетабля Франции, и нес государственный меч. Затем, в порядке старшинства, шли светские пэры Франции — три принца королевской крови, Ла Тремуйль и молодые братья Лавали. За ними шли представители духовных пэров — архиепископ Реймский, епископы Лаона, Шалона, Орлеана и еще один.

Затем следовал Большой штаб — все наши славные полководцы, все громкие имена, — и всем хотелось взглянуть на них. Двоих из них сразу можно было заметить — так громко кричал народ им вслед: «Да здравствует Дюнуа!», «Слава Сатане Ла Гиру!»

Королевское шествие достигло назначенного ему места, и коронация началась.

Церемония была долгая и внушительная — с молитвами, гимнами, проповедями и всем, что положено в таких случаях. И Жанна все время стояла рядом с королем, а с ней — ее Знаменосец. Но вот настала великая минута: король произнес присягу и был помазан священным елеем; после этого к нему подошел роскошно одетый придворный в сопровождении пажей, несших его шлейф, и, преклонив колено, поднес ему на подушке корону Франции. Король, казалось, заколебался — да, заколебался: он уже протянул руку к короне, но рука замерла в воздухе. Это длилось только миг, — но как заметен бывает миг, когда он останавливает биение двадцати тысяч сердец! Да, только миг, но король встретил взгляд Жанны и прочел в нем восторг ее великой души; тогда он улыбнулся, принял корону и возложил ее на себя подлинно королевским жестом.

Что тут поднялось! Радостно кричала толпа; громко ликовал хор и гудел орган; а за стенами собора звонили колокола и грохотал пушечный салют.

Сбылась мечта — фантастическая и, казалось, несбыточная мечта крестьянской девушки: английская мощь была сломлена, и король Франции вступил на свой престол.

Жанна словно преобразилась: вся сияя святой радостью, она упала на колени перед королем и смотрела на него сквозь слезы; губы ее дрожали, а голос прерывался:

— О милостивый король, наконец-то свершилась воля Божья! Вы пришли в Реймс и возложили на себя корону, принадлежащую вам по праву. Мой труд окончен; отпустите меня с миром, дозвольте вернуться к матери — она старая и хворая и нуждается во мне.

Король поднял ее и перед всеми собравшимися воздал ей хвалу в восторженных словах; он вновь подтвердил дарование ей титула, равного графскому, и назначил свиту, подобающую ее достоинству. Потом он сказал:

— Ты спасла королевство. Требуй же себе награду, и она — твоя, хотя бы мне пришлось для этого разорить мое королевство.

Вот это была истинно королевская щедрость. Жанна снова опустилась на колени и сказала:

— Тогда, милостивый король, прошу вас, освободите вашим королевским велением мою деревню от податей — она бедна и вконец разорена войной.

— Будет исполнено. Что еще?

— Это все.

— Все? И ничего больше?

— Это все. Других желаний у меня нет.

— Но это же ничто-менее, чем ничто! Проси же, не бойся!

— Нет, милостивый король. Не понуждайте меня. Мне ничего не надо, кроме этого.

Король был озадачен и на мгновение умолк, стараясь уяснить себе это диковинное, невиданное бескорыстие. Затем он поднял голову и сказал:

— Она отвоевала королевство и венчала короля на царство. И она ничего не хочет просить в награду — только эту малость, да и ту не для себя, а для других. Так и подобает: она показала, что ее сердце и разум полны таких сокровищ, к которым не может ничего прибавить ни один король, хотя бы он отдал ей все свое достояние. Да будет так: объявляем, что деревня Домреми, родина Жанны д'Арк, Освободительницы Франции, прозванной Орлеанской Девой, отныне и навечно освобождается от всех поборов и податей.

Тут серебряные трубы издали звонкий, радостный звук.

Вот о чем она мечтала в тот день в лугах Домреми, когда мы спросили ее, какую награду она попросит у короля, если он когда-нибудь скажет ей: проси! Предвидела ли она, что этот день наступит? Как бы то ни было, ее просьба показала, что после всех почестей, какие выпали ей на долю, она осталась такой же простодушной, как тогда, и так же мало думала о себе.

Итак, Карл VII «навечно» отменил подати. Благодарность королей и государств часто бывает недолговечна, их обещания забываются или намеренно нарушаются; гордитесь же, дети Франции, что это свое обещание Франция не забыла. С тех пор прошло шестьдесят три года. Шестьдесят три раза собирали с тех пор подати в округе — со всех деревень, кроме Домреми. Сборщик податей никогда не появлялся в Домреми. Деревня давно позабыла этого вестника беды и разорения. Заполнены уже шестьдесят три податных книги; они хранятся среди прочих государственных документов, и всякий может в них заглянуть. Вверху каждой страницы всех шестидесяти трех книг значится название деревни, а внизу — сумма налогов, которую она платит. И так — на каждой странице, кроме одной.

Да, именно так. В каждой из книг есть страница, озаглавленная: «Домреми». Но на этой странице не проставлено ни одной цифры. На их месте написаны три слова. Они вписываются туда из года в год. На белой странице, как трогательное напоминание, стоят благодарные слова: