— Огонь есть? — спросил Якуб. -Да.

— Ну тогда аста ля виста, бэйб,— сказал Якуб подслу­шанную из культового фильма фразу и бросил горящий свиток газеты на тело утопца.

Жёлтое пламя вспыхнуло мгновенно. Прошло добрых десять минут, прежде чем его языки окончательно справи­лись со своей трапезой. И монстр, прямо на глазах погло­щаемый геенной огненной, превратился в кучу угольков. Якуб растоптал сапогом остатки пепла и смешал их с землёй.

— Ну и что теперь будет с вашим неверием в потусто­ронние силы? — спросил, не скрывая улыбки, Вендерович.

— Раны Господни! Это было... невероятно... но — факт.

— На.— Якуб сунул в руки учителя флягу со спиртом.— Время спать. Идите уже к себе в комнату. А я здесь только кабель отключу и приберу немного. Да, и верните на место багор.

— А что, если в воде будет ещё один из них? Может, луч­ше не выходить на пристань...

— Кто не рискует, тот не пьёт горилки. Удаляющаяся фигура учителя медленно расплылась во

мгле. Якуб пошёл на пристань. Снял резиновые сапоги, связал их и положил рядом с собой. Он присел на корточки и начал раскручивать провода, которые тянулись от фона­ря. Именно в тот момент, когда Якуб пытался разобраться, какой именно провод несёт плюсовой заряд, а какой ми­нус, он услышал за своей спиной грозный голос:

— Что, током рыбки захотелось половить? А ну-ка предъявите документы!

Якуб обернулся. Их было двое. Здоровых, как гориллы, и злых, как собаки, полицейских. Ему предъявили обвине­ние в краже канистры бензина и пожарного топора со взло­мом сарая моторных лодок, а также в нанесении вреда ка­зенному имуществу, поджоге курортной зоны и браконьер­стве. По-другому его ночное сидение на пристани с оголённым проводом никто истолковать не мог.

К счастью, лечащий врач Вендеровича оказался нормальным человеком: в своих показаниях он списал все про­делки пациента на старческий склероз и симптомы луна­тизма. К тому же проверка отпечатков пальцев с канистры показала, что они принадлежат кому-то другому. Часть об­винений была снята, а приговор смягчён, что позволило восстановить его доброе имя. От остальных обвинений Якуб отбрехался сам — не впервой было. О браконьерстве также не могло быть и речи: постоянные отдыхающие под­твердили, что в заливе давненько не видывали никакой рыбы.

Прошло пять месяцев, прежде чем Якуб вспомнил одну очень важную вещь: на голове утопца, сожжённого той па­мятной ночью, не было никаких следов удара топором...

Онагры остановились у огромных ворот. Креол сошёл с колесницы и с хрустом потянулся, расправляя затёкшие плечи. Ему никогда не нравилось ездить в повозках.

Со второй колесницы сошёл Шамшуддин.

— Пошли,— махнул рукой Креол.

— А онагры?

— Это дело рабов.

У ворот, почтительно склонив голову, гостей встречали два раба — дряхлый старец и мальчишка лет восьми. По ис­стари заведённой традиции в привратниках всегда состоят самый старый и самый молодой рабы.

— Мир тебе, молодой хозяин,— надтреснутым голосом произнёс старик, низко кланяясь Креолу. — Добро пожало­вать домой, в благословенный богами Шахшанор.

— Кимульгу? — окинул его безразличным взглядом Креол.— Ты теперь здесь стоишь?

— Ничтожному рабу очень лестно, что молодой хозяин помнит такой малозначительный вздор, как моё имя,— по­клонился ещё ниже Кимульгу.— Возвращаясь к вопросу молодого хозяина, презренный должен с печалью ответить, что старый Кимульгу действительно теперь не годен ни на что большее, кроме как заменять привратный столб.

— А это кто такой? — посмотрел на мальчика-раба Кре­ол.— Как тебя зовут, крысёнок?

Раб сглотнул, с ужасом таращась в серые глаза ученика мага. Колени несчастного мальчика превратились в воду, из головы вылетели все наставления старших рабов. Креол недовольно нахмурился.

— Его зовут Ше-Кемша, если то угодно моему господи­ну,— поспешил на помощь старик Кимульгу.— Дитя одной из рабынь твоего батюшки, да согреет его Шамаш и да улыбнётся ему. Он только в прошлом месяце вошёл в подо­бающий возраст и...

— Да мне наплевать,— отмахнулся Креол.— Отец дома?

— Господин наш Креол пребывает в своих покоях, мо­лодой хозяин. Я буду счастлив лично препроводить тебя...

— Молчать, раб,— раздражённо поморщился Креол.— Твои велеречивые бредни меня утомляют.

— Как будет угодно моему господину. Выделить ли мне раба-провожатого, или же...

— Я прожил тут пятнадцать лет. Я знаю тут каждый за­коулок. По-твоему, я не найду дороги?

Кимульгу поклонился в последний раз, уже не произно­ся ни слова. Уголки губ старого раба чуть заметно припод­нялись. Креол-младший и в самом деле ничуть не изменил­ся за время своего отсутствия. Его не было почти три года — он вырос, возмужал, стал шире в плечах, но характер остал­ся в точности таким же.

На второго гостя Кимульгу лишь бросил быстрый взгляд. Молодой хозяин не счёл нужным представлять своего спутника, а рабу не следует проявлять досужее лю­бопытство. Хотя Кимульгу охотно бы спросил, кто этот юноша-кушит с безволосой, как у жреца, головой. Рослый, широкоплечий, того же возраста, что и Креол-младший... скорее всего, просто раб. Друзей у молодого хозяина никог­да не было.

Креол и Шамшуддин прошли через длинную тёмную га­лерею, разделяющую внешние и внутренние ворота. Кре­постная стена Шахшанора так толста, что по ней могут проехать в ряд три колесницы. Жизнь мага опасна, у него много могущественных врагов — нельзя пренебрегать средствами обороны. Кто знает, что случится завтра?

Войдя в сени, Креол едва не споткнулся о толстую белую кошку. Та даже не шевельнулась — лишь раздражённо дер­нула хвостом и окинула Креола презрительным взглядом.

Другому подобный взгляд обошёлся бы дорого, но кошки — священные животные. Им прощается гораздо боль­ше, чем людям.

Омыв в прохладных сенях ноги, Креол и Шамшуддин вновь оказались под открытым небом, на большом дворе, усаженном цветами. Слева и справа хозяйственные по­стройки — конюшня, амбар, мукомольня. В центре — ис­кусственное озеро, а рядом мраморная статуя богини, лью­щая воду из сосуда на плече.

Но главное — конечно же сам дворец. При виде этого чуда глаза Шамшуддина округлились, в них засветилось искреннее восхищение.

— Так это и есть ваш родовой дворец? — присвистнул он, задирая голову.

— Да, его дедушка построил,— с деланым равнодушием ответил Креол. Он и сам ужасно гордился этим дворцом. Дворцом, который однажды достанется ему.

Шахшанор, о Шахшанор! Дивный дворец старинного рода магов! Увидевший тебя хоть единожды может считать себя счастливцем, а не видевший ни разу пусть посыпает голову пеплом, ибо он напрасно прожил свою жизнь. Вели­чественное здание в форме усечённой пирамиды вздымает­ся на двенадцать человеческих ростов, каменные стены украшены искусной резьбой, а верхние этажи облицованы сверкающим на солнце золотом и орихалком, испускаю­щим огнистое блистание. Сразу видно, сколь богат хозяин этого дворца.

Этот Шахшанор был построен сорок лет назад — архи­магом Алкеалолом. А до него на этом месте стояли другие дворцы, другие Шахшаноры. Здания славного Шумера прекрасны и величественны, но — увы! — недолговечны. Глиняные блоки и сырцовый кирпич — вот основные стройматериалы. Стены всегда очень толстые, и подтачи­ваемый влагой фундамент под их тяжестью быстро начина­ет проседать. Обычный дом выдерживает полвека, дворец или храм — сто или даже сто пятьдесят лет. Но в конце кон­цов любое строение так ветшает, что его проще разрушить и выстроить заново, чем без конца ремонтировать.

Рабыни, стирающие белье, низко поклонились молодому господину. Креол растянул губы в довольной улыбке. В доме старого Халая рабы не выказывают никакого почте­ния — прекрасно знают, что их хозяин ценит своих учени­ков дешевле медного сикля. Дряхлый демонолог только порадуется, видя, что раб дерзит Креолу или Шамшуддину.