— Да... Здравствуйте. Индивид забренчал связкой ключей, поднимаясь на этаж. На дверях горчичного цвета висели две таблички.

— Там еще кто-то живёт? — довольно резко спросил Пётр, пока мужик возился с тремя замками.

— Только коридор общий! — торопливо заверил хозя­ин.— Сами понимаете, квартира довоенная, поделённая на две. Посмотрите, понравится — возьмёте, не подойдёт — так нет. А мне так всё равно.

И в самом деле, за стальной дверью оказался узкий ко­ридорчик, который одновременно служил складом для не­нужных вещей. Там стояла секция старой «стенки», пустой цветник и какие-то коробки. Чуть повыше стены пытались украшать низкопробные репродукции, пришпиленные бу­лавками,— Пётр внутренне даже содрогнулся от отвраще­ния. На коричневых дверях в глубине коридора явственно виднелась надпись К+М+Б 2007[14], а ту, перед которой оста­новился неряшливый мужичонка, украшало деревянное распятие, старательно прикреплённое с помощью клейкой ленты.

— Охренела баба! — со злостью рявкнул хозяин, срывая крестик. Замахнулся, будто хотел треснуть распятием о сте­ну, но в последнее мгновенрте изменил намерение и поло­жил его на шкафчик.

— Во дурная! — ворчал он.— Только и делает, что в костёл таскается, верно, от этого уже совсем крыша Поеха­ла.

Соседство фанатички, быть может слушающей Радио Мария[15] на полную громкость, совершенно не улыбалось Петру, но он решил всё-таки осмотреть квартиру.

Она была однокомнатная, что соответствовало описа­нию в объявлении, зато обещанная ванная оказалась клеткой с поддоном, насилу втиснутым рядом с туалетом, и ободранным бойлером посредине стены, напоминавшим угасший адский котёл.

В кухонной нише теснились жестяная раковина и двух­конфорочная плита.

Комната была квадратная, потолок очень высокий даже для необузданных довоенных стандартов. Помещение ка­залось довольно просторным, возможно, потому, что меб­лировано было прямо по-спартански. Стол, два стула, уз­кий шкаф, стоявший ни к селу ни к городу точно посредине стены, а напротив — не первой молодости раскладная тах­та. Паркет привычно скрипел под ногами.

Однако квартирка производила вполне милое впечатле­ние, наверное, оттого, что была очень светлой. Пётр по­дошёл к высокому окну — посмотреть, где находится солн­це. Как он и предполагал, окно выходило на восток, это означало, что тут будет хорошее освещение, по крайней мере до полудня.

— Сколько? — спросил он.

— Две сотни в месяц, и живите себе,— сообщил хозяин, почуяв, что рыбка попалась.—А та за стенкой — невредная. Если что — звякните мне, я её пошлю, она и отцепится.

— Послать я и сам умею. И не только бабульку,— сухо ответил Пётр с завуалированным предостережени­ем.— А оплаты?

Двести злотых — это дёшево. Даже подозрительно дёшево. Где-то должен был быть укрытый подвох, но Пётр пока ничего не заметил, за исключением религиозной ма­ньячки за стеной. Три с половиной сотни в месяц вместе со всеми оплатами он мог себе позволить, а к примитивным условиям привык ещё в старом общежитии. В конце кон­цов, Ван Гог тоже не в роскоши творил, а Пётр его обогнал уже на четыре проданных картины.

Они заключили сделку, деньги и ключи перешли из рук в руки.

Разогревшись слегка трубочкой с травкой, Пётр при­нялся осваивать свою новую обитель. На тахте он быстро нашёл уютную, высиженную ложбинку, как бы специаль­но созданную для многочасового сидения, отслеживания взглядом струек сигаретного дыма и укладывания в голове новых картин. Все его скромные пожитки разместились посредине комнаты на полу. Набитый рюкзак, старый че­модан, небольшая коробка, в которой сотни репродукций, газетных вырезок и открыток с изображениями картин. Кроме того, ещё мольберт и папка с набросками. На старых гвоздях, вбитых в стены, уже висело несколько маленьких пейзажей, а около дверей Пётр уважительно повесил оправленный в рамочку собственный детский рисунок. Выцветшая акварелька представляла красного кота со все­ми присущими кошмарненькому детсадовскому вкусу по­следствиями. Автор, теперь уже повзрослевший на два­дцать лет, много раз пробовал повторить на новых полот­нах невероятную, сюрреалистическую и слегка зловещую морду котяры. Пока безуспешно. Молотка у Петра не было, поэтому пару новых гвоздей пришлось вбить с помощью старого разводного ключа, найденного в шкафчике под ра­ковиной. Он собирался устроить небольшую личную гале­рею. Держать картины в штабелях под стенами он считал противным природе.

В процессе устройства появилась соседка. Сама манера её стука уже свидетельствовала об определённых претензи­ях, но, когда Пётр открыл дверь, женщина — высохшая, лет шестидесяти, как успел он заметить,— молча отступила и поспешно ретировалась на свою территорию. Интересно, что её больше испугало: разводной ключ в руке нового жи­льца или скорпион, вытатуированный на его обнажённой груди.

Пётр, которого это происшествие скорее рассмешило, чем рассердило, снова занял облюбованную ложбинку на тахте, созерцая дымовые спирали и глядя прямо перед собой — а конкретно, на шкаф. Постепенно он осознал, что ему что-то мешает. А именно: шкаф.

Эта гнусная махина оскверняла белое пространство сте­ны. Она высилась, точно угрызения совести, точно кучка экскрементов на белой скатерти. Символ паскудного, низ­кого мещанства как раз посредине того, что могло предо­ставить свою поверхность для новой «Тайной вечери» или хоть копии Шагала.

— Прочь с моих глаз, мерзкая мебель! — изрёк Пётр, но шкаф, естественно, даже не шелохнулся. Художнику ниче­го не оставалось, как только встать и приналечь плечом на упёртый предмет обстановки. Он легко сдвинулся с места, тем более что внутри были только пустые полки и вешалки.

— Ну да, теперь всё понятно...

Загадка странного расположения шкафа разъяснилась. Шкаф отправился в угол — самой природой предназначен­ное место для такого рода предметов обстановки, а на стене открылся рисунок огромной двери. Видимо, хозяин, желая сэкономить на краске, попросту заслонил то, что, с его точ­ки зрения, было неприличной мазнёй, снижающей стои­мость квартиры.

Художник вернулся на прежнее своё место и, заинтри­гованный, принялся разглядывать набросок. Он не ожидал увидеть ничего подобного. Трудно было это назвать фрес­кой — просто рисунок карандашом по белой побелке, но выполненный очень старательно, так, что каждая чёрточка излучала целенаправленность этого произведения. Пётр отслеживал взглядом каждую линию. Таинственный рисо­вальщик не использовал линейки, но обладал твёрдой ру­кой и точно знал, что хочет сотворить. Он тщательно вос­произвёл на стене все подробности: неровные края двер­ной рамы, овальный глазок сучка и гвозди. Сама дверь по-старинному была разделена тремя массивными перего­родками. Рисовальщик изобразил даже дверную ручку в форме листа аканта, с нарядным медальоном, не забыл он и о дырке для ключа. Только вот пропорции слегка подкача­ли, поскольку чуть наклонённая «кнаружи», приоткрытая дверь как-то неправильно сужалась, точно шириной была метра четыре, и край её терялся в глубине перспективы. А за дверью таились млечная пустота и седые тени.

Соседка, видно, сторожила, прильнув к глазку, потому что появилась она тут же, едва Пётр ступил за порог. Воз­можно, ей придало смелости отсутствие убийственных орудий и то, что мужчина на сей раз был полностью одет. Пётр вежливо ответил на её «добрый день», хотя тон его был скорее холодным. Лучше не допускать до излишнего сближения, а то кончится тем, что будешь выносить ста­рушке мусор и снимать кошку с дерева или, что ещё хуже, разглядывать семейные фотографии за чаем. Он уже ждал вопросов вроде: кто он, откуда, где работает. Но уж навер­няка не ожидал того, что услышал.