- Эллис стал героем для позабывших о том, чем он занимался на могиле Ньюлы Эндрюс. Тебя же не отпускало тревожное чувство, и вот какое: будь Эллис столь же красноречив несколько лет назад, он, вместо того чтобы провоцировать тюремные потасовки, пожалуй, не один народ в войну бы втянул.

Ты не мог этого вынести; ты чуть не бегом побежал в туалет и сделал себе кокаиновую дорожку.

Пришло — и сохранилось до самого участка — хладнокровие. Ты возвращался на работу с ощущением, что раскусил Хорсбурга. В комнате для допросов тебе удалось произнести бесстрастным тоном:

— Ты делал вид, что починяешь какую-то фигню в своем фургоне, а сам из окна отслеживал Бритни. Ждал, пока она приблизится — и окажется отгорожена фургоном от возможных свидетелей. Ты схватил девочку, затолкал в фургон, запер, пожалуй, заклеил ей рот скотчем, а может, воспользовался рогипнолом или хлороформом и забрался в кабину. Так было дело?

— И рванул в свое жуткое логово, чтобы не спеша насладиться добычей. — Хорсбург расплылся в улыбке. — А вы не глупы, инспектор Леннокс. Вы случайно не на факультете информационных технологий учились? Не в Оксфорде, конечно, но все же в сравнительно приличном заведении. Может, вы даже и бакалавр...

— Заткнись, урод.

Хорсбург напустил на себя обиженный вид, через секунду сменил его на вид разочарованный, презрительно вскинул брови.

— Только вы кое-что проворонили. Небось не одну милю пленки с могилки просмотрели, все глаза сломали. Как у вас со зрением?

Ты почувствовал, что Хорсбург тебя провоцирует. Внезапно осознал: за вами сквозь зеркальный экран наблюдают твои коллеги.

-  Что?

—  Вы помните, где впервые появился человек в дождевике?

— В Уэлвине.

— А вот и нет. Я говорю о своем первом появлении в Эдинбурге. — Для пущего эффекта мерзавец выдержал паузу. Тебе показалось, что комната увеличивается в размерах, Хорсбург удаляется от тебя. — Ну же, Леннокс. Видеозапись с камер слежения в занюханном торговом центре, из бургер-бара. О ней-то вы и забыли.

Тебе стоило немало труда держать себя в руках.

— Дальше.

Мистер Кондитер обрушил, низверг на тебя хохот, долго сотрясался в фальшивых попытках успокоиться.

— Я, пожалуй, вас переоценил. Просмотрите запись из торгового центра. Ту, что сделана накануне похищений, вечером, когда мамаше вздумалось отвести дочек в грязную забегаловку.

Будь вы поприлежней, вы бы меня засекли. Я был в своем верном дождевике. Но вы, инспектор Леннокс, вели мое дело спустя рукава.

Ты ощущал на себе взгляды остальных — Тоула, Гиллмана.

Ложное зеркало усиливало эффект. Ты знал: смотрят не на Хорсбурга.

— Я бросил в урну самодельную бомбочку. Маленький взрыв отвлек всех троих, они уставились в окно. Дети так любят огонь! Тут-то я и подменил Тессе напиток. Вместо спрайта — я знал, она его любит, она всегда его просила — подсунул свой коктейль. Я рассчитывал, что назавтра Бритни пойдет в школу одна. И не зря рассчитывал. — Кондитер развалился в лучах самодовольства. — Остальное случилось примерно как вы сказали. Портфель и учебники я выбросил, главным образом чтобы вам интереснее было. Подразнить вас хотел. Меня заводила мысль, что в каждой моей шалости вам мерещится некий знак.

Но вы ведь... вы ведь и не подумали просмотреть запись из забегаловки, сделанную накануне похищения? Схалтурили, а, Ленни?

Ты вскочил, бросился к Мистеру Кондитеру и вцепился ему в горло. Но, хотя его тело не напряглось, не сделало попытки сопротивления, в выпученных глазах не было страха. Напротив, вялый резиновый рот сложился в гаденькую улыбочку; Кондитер походил на куклу в руках чревовещателя. Ты услышал придушенный, почти потусторонний голос:

— Приятно, да?

- А затем Гарет Хорсбург медленным, небрежным жестом взялся за твои гениталии. Ты застыл, похолодел от прикосновения выродка к твоему пенису, потому что внезапно с ужасом понял: у тебя эрекция. Ты разжал пальцы, попятился, тут в комнату для допросов ввалились Гиллман с Нотменом.

— Вот и до вас стало постепенно доходить, — прохрипел Мистер Кондитер, потирая шею.

И тебе показали, как такие дела делаются. Гиллман скользнул за спину Хорсбургу. Высокомерие в глазах извращенца сменилось предчувствием. Испуганный, он пытался вернуть себе присутствие духа, готов был заговорить, и вдруг Гиллман произнес ровным, спокойным голосом, будто речь шла о погоде:

— Теперь ты мой.

— Даг, Олли, только следов не оставляйте, — тихо сказал ты, тщась сохранить пресловутое лицо, и закрыл за собой дверь.

Увиденное и не озвученное — твоими коллегами висело между вами, рвалось наружу, как непереваренный обед, как служебный роман.

Ты прошел в смежный кабинет, рухнул на стул рядом с Тоулом. Убито уставился на экран. Существует множество способов причинить боль, не оставив синяков и ссадин. Всех следователей полиции во всем мире обучают этим способам, официально либо неофициально, в зависимости от природы правящего режима. Ты не сомневался: Гиллман, с белым полотенцем стоящий позади Мистера Кондитера, теперь скорчившегося от ужаса, знает их назубок.

— Что ты там нес насчет охоты и охотников? — хмыкнул Гиллман, затягивая полотенце. — Смех да и только, чесслово.

По молчанию следователя Гарет Хорсбург понял, что сейчас для него начнется настоящий кошмар, что за дело взялся человек действительно компетентный.

— А по-моему, нет тут никакого охотника, — продолжал Гиллман, качая головой. — Есть только перезрелый хмырь, который живет со своей мамашей.

Ты не мог этого вынести. Ты подскочил, бросился вон, вниз по лестнице. Ты снова испытывал стыд перед педофилом. Тоул побежал за тобой, нагнал на крыльце. Под порывами жалящего ветра босс разразился речью о хорошем парне, хорошо выполнившем свою работу. О том, что не надо следовать примеру Робертсона и скатываться по наклонной. А после прошептал:

— Тебя засекла камера видеонаблюдения — ты выходил из одного ньюкаслского бара, где наркоту продают.

— Босс, но я...

— Тихо, Рэй. — Тоул по-змеиному повел головой. — Я обо всем позабочусь. Никому ни слова. Я договорился с Мелиссой Коллингвуд, она ждет тебя на консультацию. Официально у тебя отгулы, до особого распоряжения. Иди-ка ты к Труди.

Ты кивнул, доплелся до конца Коумли-бэнк-авеню, взял такси до паба «Джини Дине». В голове вертелась одна мысль: и не принял в расчет видеокамеры в торговом центре, рядом с забегаловкой. А они там есть, возле туалетов и над кассами на случай ограбления или нападения на работников. Я вообще не думал о вечере накануне похищения. Почему? Потому что я думал об Анджеле — какая она грязная, ленивая корова, отравила родную дочь дерьмом из обжорки.

Вот ты и пошел в бар, в который нередко заглядывал с Роббо и парой-тройкой других измочаленных, циничных полицейских. Встретил знакомых и выпил много водки, а последней каплей стала сальная острота.

Леннокс едет назад, к Мексиканскому заливу, держит скорость восемьдесят миль в час, кондиционер выключен, стекла опущены, в салон врывается запах ночи, Леннокс сворачивает с фривея на сорок первый хайвэй, а с него — на узкое Шоссе, ведущее в Болонью.

В свои тридцать пять Леннокс остро чувствует бег времени, травлю лет. Период с двадцать восьмого по тридцать четвертый год теперь кажется статичным, этакой желанной передышкой после двух десятилетий потрясений на пределе, тридцать же пятый год ознаменовался квантовым скачком в пресловутый средний возраст. Взвинченный Леннокс вычисляет дату следующего катаклизма в одной отдельно взятой душе, против воли тешится подробностями. Теперь, наверно, надо поднять взгляд, сквозь темные кроны узреть усеянный звездами купол, проникнуться величием, но Леннокс предпочитает отслеживать многочисленные повороты шоссе — американские хайвэй, предательски просторные, заявляющие свои права на новую жертву, не вызывают у него доверия. Сосредоточенность появилась в ответ на усталость. Есть и другая причина. Здешние небеса вводят во искушение — звезды ближе, они словно застывшие гроздья фейерверка, они оценивают, щурятся, подмигивают.