Из комиссариата я выхожу с безразличным, скучающим видом. С видом человека, озабоченного лишь тем, как убить оставшееся время.

На самом деле я думаю вовсе не об этом, а как скорее и незаметнее пробраться к патрульной службе береговой охраны.

От оглушительного рева над головой в какой-то мере спасают наушники, но от вибрации — постоянной и равномерной, от которой сотрясается все тело, ничего не спасает. Но это с непривычки — пилот и лейтенант патрульной службы, сидящий за моей спиной, не обращают на это никакого внимания. Они беседуют друг с другом по внутренней связи: в наушниках я слышу их измененные электроникой голоса.

Мы летим над заливом, с небольшой высоты хорошо виден город, его картина впечатляет. В самолете человек чувствует себя как в купе поезда, из-за большой высоты на земле почти ничего нельзя разглядеть. С вертолета все видится иначе — как будто сам летишь, словно птица.

Дождь кончился, ветер угнал тучи на запад, вода залива отливает перламутром. Море совершенно гладкое, с высоты оно кажется разделенным на широкие темно-синие и голубые полосы, близко стоящие друг к другу острова похожи на мост, перекинутый через залив. Вдали видны утесы, окутанные бородатым туманом. Суровая северная красота, печальная и холодная.

Мы летим над городом, и только теперь я понимаю, что Кронсхавен — это на самом деле несколько городков. На холме раскинулся средневековый город, островерхие дома жмутся друг к другу, до шпилей церквей кажется можно коснуться рукой. Над портом висит облако дыма, из которого торчат верхушки однообразных унылых зданий, архитектура которых одинакова во всем мире. Они блестят вымытыми дождем стеклами окон. Справа и слева — пригороды с широкими лентами шоссейных дорог, по которым ползут игрушечных размеров автомобили. Пригородная часть Кронсхавена застроена нарядными особняками, окруженными по-северному скромными парками.

Больше всего меня интересует Бергстаден — район за холмом.

Я припадаю к окулярам телеобъектива и сразу же попадаю в другой мир, теряюсь в хаотическом нагромождении крыш, зданий, широких перекрестков. Стараюсь сориентироваться. Наконец мне удается обнаружить площадь с бронзовым памятником.

Я поднимаю руку, давая сигнал. Лейтенант подает пилоту команду, и вертолет, сбавив скорость, зависает над берегом.

Мне нужно всего несколько минут, нельзя висеть здесь чересчур долго — это может кое у кого вызвать подозрения. Конечно, местные жители привыкли к патрульным вертолетам, но не настолько, чтобы совсем не обращать на них внимания.

Площадь, памятник, улица, ведущая к дому, снятому Петером Гроотом. Все как на ладони — только неестественных размеров и непривычно четкое. В телеобъективе я вижу даже лица отдельных прохожих.

Дом. Теперь я могу спокойно рассмотреть его. Массивный двухэтажный особняк с террасой, выходящей во двор. Напротив дома — гараж. Двустворчатые ворота открыты, внутри горит свет. По всему видно, что Петер Гроот не теряет времени даром и занимается машиной, которую недавно приобрел со склада.

Осматриваю соседние улицы. Одну, другую. Работать с прибором трудно, это новая модель, раньше мне не приходилось иметь с ней дело.

Снова даю знак, чтобы мы поднялись чуть выше. Лейтенант дублирует мой сигнал, бросает пилоту команду. И тут же я замечаю знакомый “пикап” — тот самый, что видел утром, тот, который разыскиваю. Мне нужно еще несколько секунд, всего несколько. Я максимально увеличиваю изображение, теперь я отчетливо вижу даже номер “пикапа”. Да, ошибки нет, это тот самый “пикап”, он стоит в каких-нибудь ста метрах от особняка Гроота, на сидящем в нем мужчине — огромный шоферский тулуп.

Больше мне здесь делать нечего, достаточно, что я убедился: в гараже горит свет, а “пикап” на своем посту.

Я оглядываю все в последний раз, и вертолет продолжает полет по маршруту патрулирования. Только после этого я отрываюсь от телеобъектива. Не хочу, чтобы кто-то знал, каким именно объектом я интересовался.

В оставшиеся полчаса я пытаюсь убедить себя в том, что у береговой охраны свои задачи и что она вовсе не обязана немедленно доставить меня в город.

В конце концов я же увидел то, что мне было нужно. По окончании своих воздушных приключений я на такси возвращаюсь в пансион.

Я позволяю себе роскошь пообедать, хотя добропорядочные граждане Кронсхавена отводят это время для чашки кофе. Мне остается одно — как следует играть свою роль и готовиться к схватке. А желудок напоминает, что продолжать диету больше не следует.

Выбрав неподалеку приличный ресторан, я погружаюсь в царящую в нем атмосферу спокойствия: в дверях меня встречает, словно постоянного посетителя, обер-кельнер. Он сопровождает меня до самого столика, затем тактично поясняет смысл написанного в меню. На его руках — перчатки безукоризненной белизны.

Я нарочно позволяю себе и этот ресторан, и безмятежность его тишины, и неимоверно долгий обед. Все это для того, чтобы поиграть на нервах своего невидимого противника. Время теперь работает против него.

Но и переигрывать не следует. Я допиваю свой кофе, оставляя на подносе крупную банкноту. Обер-кельнер почтительно провожает меня до двери.

Посмотрим, что делается на улице.

Дождя нет, но улицы все еще тонут во влаге, несущиеся по ним автомобили заляпаны грязью. Небо прояснилось, в разорванных облаках виднеется молочная синева неба.

В институте у меня остались кое-какие дела. “Вольво” с утра оставлено перед комиссариатом, и я надеюсь, что у моих соглядатаев не нашлось достаточно смелости познакомиться с ним поближе.

А сами они здесь, рядом. И даже не стараются особенно маскировать свое присутствие — очевидно, долгое ожидание совсем их доконало. Как только я включаюсь в поток машин, синий “форд” срывается со стоянки за площадью. Похоже, терпение у них кончается, и не только у них, но и у тех, кому они посылают свои доклады. Так что помариновать их пару часиков перед институтом будет совсем нелишним.

Медленно двигаясь по улицам, я у каждого светофора проверяю, что делается сзади. “Форд” не обнаруживает признаков того, что жаждет обогнать меня, хотя это мощная, тяжелая машина, явно выбранная специально для того, чтобы служить мне эскортом.

Но пока что не возникает никаких осложнений. “Форд” добросовестно провожает меня до стоянки возле университета. Шагая по аллеям парка, замечаю, что и здесь не обходится без сопровождения. За мной чуть ли не по пятам идет приличного вида мужчина в плаще, в руках у него саквояж, с каким обычно ходят врачи, но я догадываюсь, что содержимое его — вовсе не ампулы и спринцовки.

Размышляю я об этом как-то отчужденно, словно меня это вовсе не касается. Даже инстинкт самосохранения не может заставить меня ускорить шаги. На ходу я рассеянно поглядываю по сторонам — на грузные от влаги кусты, на дорожки, по которым стайками проходят студенты.

Я понимаю, что этот человек опасен. Когда он приближается, мне удается рассмотреть его получше. Он еще молод, ему наверное нет еще и тридцати, выглядит он намного интеллигентнее “Медведя”. Узок в кости, темнолик. Глаза живые, но близко посаженные, поэтому выражение лица не очень приятное. Он идет спокойной, неторопливой походкой, в какой-то момент мы даже оказываемся рядом, и он бросает на меня беглый, равнодушный взгляд, слишком равнодушный, чтобы не быть заученным. У “Медведя” это получилось бы лучше.

В голове мелькает безумная мысль — остановить его. Вот здесь, у дерева. И сказать, что он проиграл и я хочу узнать у него одно имя. Можно поторговаться насчет условий.

Но мне нечего ему предложить, незачем останавливать. Он всего лишь исполнитель — пусть хитрый и злой, но всего лишь исполнитель. Может быть даже, что это именно он убил Женю. Вмонтировал ампулу со смертельным ядом, рассчитал время, когда машина Жени появится у поворота, ждал в темноте, не терзаясь угрызениями совести готовил убийство. Теперь ему просто указали следующую жертву.