Читаю протоколы, слушаю ее лаконичные объяснения и начинаю понимать, что ничего нужного здесь мне не раскопать. Не знаю, силен ли Ленарт в науке, но от его записей так и веет посредственностью. Все чрезмерно определенно и точно, чрезмерно ясно. Одно подтверждается, другое отрицается, но выводы не выходят за рамки общеизвестного, общепринятого. А я этого терпеть не могу! Странные и по-своему интересные идеи Жени разбивались о стены этой лаборатории, скатывались вниз, к оберкуратору, и умирали… Женя же верил в чудо. А чтобы чудеса жили на свете, нужны одержимые.

— Фрекен Траугот, — наконец, говорю я и достаю половинки квитанций, — вы не могли бы растолковать мне эти вычисления? По-моему, они относятся к облучениям.

Она рассматривает цифры, но расшифровать текст не в состоянии.

— Попытаюсь. Но вы мне поможете?

Каким тоном это было сказано! — “но вы мне поможете?..” Ведь мой багаж знаний не превышает уровня университетского курса по радиологии, а она знает по крайней мере раза в три больше! Траугот достает из ящика письменного стола маленький калькулятор и начинает ловко орудовать им. На зеленом экранчике вспыхивают и с космической скоростью меняются цифры. Моя же высококвалифицированная помощь сводится к их записыванию, к чему она относится совершенно серьезно.

— Не понимаю, — говорит Траугот, глядя на выписанные мною колонки цифр. — Дозы великоваты.

— В каком смысле?

— Имея в виду вес животных, они почти вдвое превышают обычные.

Это для меня новость. Не на эту ли ошибку обратил внимание Манолов? И когда она была допущена?

Нужно будет проверить по копиям протоколов, оставленных мне Максом.

Пока же, не подавая вида, что они меня заинтересовали, кладу лист с колонками цифр в карман и встаю.

Фрекен Траугот подает мне на прощанье руку и приветливо улыбается. Я, со своей стороны, с трудом выжимаю из себя фразу о том, что было бы приятно встретиться, если она когда-нибудь решит посетить Болгарию. Пытаюсь быть любезным, но получается у меня это неуклюже, фразы звучат двусмысленно. Ей становится ясно, что я уже успел побеседовать со Стоименовым.

Внизу привратник почтительно распахивает передо мной дверь и сообщает:

— Отличная погода, господин инспектор!

Верно. Лучи послеполуденного солнца заливают университетский парк. Туман, еще недавно стелившийся над зданиями, исчез, на аллеях появились прогуливающиеся больные в халатах. Они прохаживаются в одиночку и группами по два—три человека, почти не разговаривая друг с другом. Попав в больницу, человек начинает размышлять о вещах, от которых в повседневной жизни обычно прежде отмахивался.

У меня же нет времени для таких размышлений. Я достаю записную книжку с адресами и телефонами, найденную в столе Манолова, и перелистываю ее. Нахожу то, что мне нужно: “Виллемстад”, 26, доктор Эрвин Ленарт.

Понимаю, что это почти бессмысленная затея, но наведаться нужно. В нашей профессии даже заведомо бессмысленные вещи иногда оказываются полезными.

“Виллемстад” 26 — опрятный трехэтажный дом на небольшой уютной площади, за которой начинается парк. Его внешний вид сообщает мне многое. В таких домах живут солидные люди, завоевавшие прочное положение в обществе. Строгие линии, дорогая облицовка, запирающаяся дверь в подъезде с переговорным устройством, связанным с каждой квартирой.

Пока я изучаю имена жильцов на табличках, прикрепленных под кнопками звонков, мне на помощь приходит счастливый случай. Дверь открывается, и из дома выходит пожилая женщина с собачкой на поводке. Я придерживаю дверь, любезно раскланиваюсь, и, как человек, не раз бывавший здесь, совершенно непринужденно прохожу внутрь.

Мраморная лестница с широкими пролетами покрыта мягкой ковровой дорожкой. Наружные строгие линии дома полностью отвечают солидной роскоши внутри. Доктор Ленарт знал, где выбирать себе квартиру. Очевидно, он не испытывает недостатка в средствах.

Нужная мне квартира оказалась на третьем этаже. На ее двери кроме таблички с именем Ленарта прикреплена еще одна, потемневшая от времени. На мой звонок, как и можно было ожидать, никто не отзывается.

Вокруг тихо. Через окно на лестничной площадке врываются красноватые лучи осеннего солнца. Я стою спиной к окну, освещенный его косыми лучами, и вряд ли мои действия могли бы вызвать у кого-нибудь подозрение. Но, на всякий случай, подождав немного, я звоню еще раз и принимаю небрежную позу, оперевшись рукой на ручку двери.

Это движение обдумано мною заранее и позволяет наблюдать за показаниями маленького прибора, покоящегося у меня на ладони. Он вовремя подскажет, если на расстоянии нескольких метров от меня в этом направлении находится живое существо. Затем я повертываю ладонь в другом направлении.

Стоп! Как мне показалось, стрелка чуть дрогнула. Почти неуловимое отклонение, значение которого пока не совсем ясно. Оно может означать и не то, что в данном случае меня интересует. К примеру, присутствие кошки, собаки, даже канарейки. Высокая чувствительность прибора — одновременно и его главный недостаток.

Да и косые лучи солнца мне мешают. Поэтому, подождав немного, я звоню третий раз. Разыгрывая роль нетерпеливого и нервного посетителя, я провожу рукой по двери.

Стрелка смещается. Немного, но и этого достаточно. Почти на границе возможностей моего прибора.

В квартире Ленарта находится человек. Не рядом с дверью, но и не так далеко от нее.

Ленарт? Или кто-то другой, интересующийся им?

Это тоже меня не удивило бы. Раз следили за Маноловым, то могли следить и за людьми, связанными с ним по работе. В том числе за Ленартом.

Я отхожу от двери и звоню в квартиру напротив. Проходит полминуты, минута и наконец я слышу где-то в глубине квартиры тихие шаркающие шаги. Шторка глазка на двери приоткрывается и я изображаю на лице приветливую улыбку, что после сделанного только что открытия дается мне не легко.

Мои старания, видимо, не произвели должного впечатления на человека за дверью, потому что шторка глазка падает и шаги начинают удаляться. Я вновь торопливо нажимаю на кнопку звонка. Это приносит свои результаты — старческий голос вопрошает, кто я такой и чего мне надобно.

Затем между нами завязывается мучительный разговор. Старик туговат на ухо, но двери не открывает, и кроме того — не владеет ни одним из языков, на которых я пытаюсь с ним объясниться. Я буквально кричу в дверь, что мне нужен доктор Ленарт и я не знаю, как его разыскать. Старик тоже не знает. Господин доктор, наверное, уехал, он часто бывает в отъезде. Да, живет один, владелец квартиры уже много лет находится за границей.

Это единственное сведение которое мне удалось заполучить от собеседника за дверью. Еще одно мне сообщает его почтовый ящик внизу, наполненный почти до отказа газетами и письмами. Доктор Ленарт действительно отсутствует.

Однако так просто от меня не отделаться. Я достаю блокнот и быстро набрасываю несколько строчек. Потом отрываю листок и опускаю его в почтовый ящик.

Вот так. Если кто-то скрывается наверху, он не устоит и заберет почту. Или хотя бы просмотрит ее. И мое краткое послание, намекающее на некие исчезнувшие материалы, заставит его призадуматься.

Мой визит подошел к концу. Пора отправляться восвояси.

Маленькая площадь погружена в тишину. Повсюду лежат опавшие желтые листья. Солнце уже клонится к закату; его лучи отражаются на оголенных влажных ветках кленов. Все как у нас в каком-нибудь старом софийском квартале, только осень здесь строже и в воздухе растворен непривычно густой запах смолы.

Нужно придумать, где бы перекусить посолиднее. На кофе и сандвичах долго не протянуть.

Обхожу площадь и решаю заглянуть в первое попавшееся на глаза бистро.

Пять—шесть столиков, буфет, стойки с холодными закусками и напитками. Чисто, как повсюду в этой стране. Заведение работает на самообслуживании. Посетителей почти нет, время ужина еще не подошло.