– Полный вперед, – покачала головой Тая, поднимаясь с кресла. – А нам с тобой еще "Руслан и Людмила" не понравилась, шедевр был, а не спектакль.

– Все познается в сравнении, – вздохнула я. – Попробуем прорваться в гримерку или подождем ее на улице?

– Давай попробуем прорваться, вдруг она в гримерке добавит и вообще двух слов связать не сможет.

Сказано – сделано. В фойе мы отловили тетеньку в форменном костюме и вежливо поинтересовались, в каких краях находятся гримуборные?

– А вам зачем? – напряглась форменная тетенька. – Туда зрителям вход воспрещен.

– Мы из Москвы, – доверительно сообщила Тая, – из газеты, хотим взять интервью у одной вашей актрисы, сестры Анастасии Серебряковой, она сегодня играла в спектакле.

– У Любки, что ли? – брезгливо поморщилась тетенька. – Батюшки, нашли звезду! Тьфу, алкашка! Гнать ее из театра надо и поскорей! Метлой поганой гнать! Вон туда, прямо по коридору идите, вторая дверь налево! Звезда, тьфу ты, господи…

И отвернулась, потеряв к нам интерес. А нам того и надо было. Мы скоренько двинули в указанном направлении.

– Хоть имя ее узнали, – Тайка неслась по коридору, успевая крутить по сторонам челкой, рассматривая театральное закулисье. У второй двери мы притормозили и деликатно постучали.

– Что еще?! – крикнул пьяный женский голос. – Пошли на…

И указала направление прямиком в центр композиции статуи Аполлона Бельведерского.

– Извините, пожалуйста, – вежливо произнесла Тайка, приоткрывая дверь, – мы хотели бы поговорить с Любовью Серебря…

В гримерную мы заглянули в тот момент, когда женщина снимала парик – длинные черные волосы. На голове у нее осталась маленькая шапочка розоватого цвета, а грим на лице размазан и почти стерт. Стоя на пороге, мы молча смотрели на сидевшую за гримерным столиком женщину в желтом халатике. Сходства с сестрой практически не осталось, зато проявилось сто процентное сходство совсем с другим человеком. С этой женщиной я неоднократно сталкивалась и на съемочной площадке "Захаров-студии", и рядом с костюмерными в павильонах, и даже при выезде "на натуру". Уборщица, черт побери, это была студийная уборщица.

А вот Тайка ее не узнала. Пока я стояла с раскрытым ртом, она молола чушь про Москву, газету и интервью. Внезапно я получила ощутимый толчок в спину – в гримерную ворвалась неудачно загримированная под молоденькую девушку артистка и, прямо с порога, не обращая внимания на присутствие посторонних, стала поливать гражданку Любу отборной площадной бранью.

– Что ж ты стерва делаешь?! – уперев руки в боки, орала она. – Чуть спектакль не сорвала! Нажралась опять, как свинья! И на сцену полезла! Сейчас же в дирекцию пойдем, требовать будем, что б тебя увольняли! Иди под забор и там пей свою водку! Вот там тебе самое место, а не в театре! Мерзавка! Пьянь!

На эту гневную отповедь Люба никак не отреагировала. Неотрывно глядя в зеркало, она закончила стирать грим, сняла с головы меленькую розовенькую шапочку и расчесала короткие пережженные прядки волос непонятного рыжевато-желтоватого цвета с сединою у корней. Затем встала и, по-прежнему не обращая внимания ни на нас, ни на свою коллегу по сцене, сняла халат и стала натягивать джинсы. Плюнув в сердцах, актриса выскочила из гримерки, от души бабахнув дверью, на что Любовь тоже не отреагировала. Шатаясь и спотыкаясь, она оделась, обулась, разыскала свою сумку, достала из нее початую бутылку водки формата "четвертушка", отхлебнула прямо из горла и только после посмотрела на наши столбом стоящие персоны.

– Закусить ничего нету?

Мы только руками смогли развести.

– Ну и ладно, – она допила водку и зачем-то сунула пустую бутылку обратно в сумку.

– А вы сейчас куда? – растерянно произнесла Тайка, не зная, как дальше общаться с женщиной, находящейся где-то далеко за гранью реальности.

– Д-домой. – Глядя стеклянными глазами куда-то внутрь себя, она потопала на выход, но в дверях мы ее задержали.

– Давайте мы вас на такси отвезем, – Тая взяла ее под левый локоток, а я под правый.

Женщине было все равно, куда и на чем мы ее повезем, поэтому мы беспрепятственно вывели ее из театра, поймали лихого частника и аккуратно затолкали Любу на заднее сидение. К счастью, она смогла озвучить свой адрес, и через десять минут мы подъехали к большому деревянному дому, неухоженному и старому. Судя по разномастным заборчикам, делящим землю вокруг на маленькие лоскуты, в доме насчитывалось не меньше десятка хозяев. Расплатившись с шофером, мы извлекли успевшую придремать Любовь из салона и повели ее к дому, ласково выясняя дальнейший маршрут. Надо отдать должное автопилоту Любаши, к правильной калитке привел он ее безошибочно. Пройдя по тропинке через замусоренный крошечный дворик с покосившейся сортирной будкой, мы общими усилиями нашли в сумке ключ, открыли дверь и зашли в дом. Увидав прямо с порога какой там фантастический свинарник, мы не стали разуваться, сняли только куртки. Пока выискивали, куда пристроить вещи, Люба успела пройти в комнату, завалиться на диван и заснуть. Прямо в считанные минуты управилась!

– Ну и что будем делать? – уныло произнесла Тая, глядя на похрапывающую Любу.

– Подождем, пока проспится.

А что еще оставалось делать? Приткнуться в крошечной захламленной комнатке было некуда, да нам и не очень-то хотелось касаться предметов, место которым на свалке. Скорее всего, именно оттуда их и принесли. Пока Люба отсыпалась, мы побывали на кухне и во второй крошечной комнатке, выглядевшей, как ни странно, гораздо лучше: не настолько убитая мебель, даже не сильно облезлая мебельная стенка имелась. Создавалось ощущение, что в эту комнату уже давным-давно никто не заходил, поэтому интерьер и сохранился более-менее в пристойном виде. За мутными стеклянными дверцами серванта в беспорядке громоздилась дешевая посуда. Пока я рассматривала выцветшие журнальные картинки-вырезки на стенах, Тайка выдвигала ящички в стенке и совала свой любопытный нос в их содержимое. Ничего интересного, кроме пары фотоальбомов ей не попалось. От скуки решили полистать. Начали с наиболее потрепанного. Перед глазами замелькали снимки совсем еще молоденьких сестричек, настолько похожих друг на друга, что не возможно было определить, где кто. Под фотографиями очень кстати были сделаны карандашные надписи, и мы без труда ориентировались в людях и лицах. Увидали и приемные семьи сестер – вполне приличные лица, утомленных нелегким российским бытом граждан, без каких-то заметных пороков и патологий. А если судить по интерьерам жилья, захваченных объективом, семьи не бедствующие, но и не купающиеся в роскоши, нормального, среднего достатка: ковер, сервант, телевизор. С фамилиями девочек оказалось не все так просто. Настя была Серебрякова – по фамилии приемных родителей, а Люба – Сомова, но она быстренько взяла фамилию сестры, о чем в альбоме была сделана соответствующая запись. Затем пошло поступление в театральный, однокурсники, а потом и молодые-интересные джентльменчики. Но, вот что странно, на студенческих фотографиях, обе сестры все время запечатлевались в компании одного и того же симпатичного юноши с лицом и взглядом неисправимого повесы. Прямо создавалось впечатление, что у них один любимый на двоих – везде они втроем, да еще и в таких двусмысленных позах, в коллективных объятиях, да с поцелуйчиками. А потом вдруг – бац и фотки в загсе! По надписи под снимками "Теперь я Любовь Охрименко!" поняли, кто из сестричек победил в борьбе за большое женское счастье. Дальше шли фотографии в основном четы Охрименко, редко-редко встречалась Анастасия, по большей части это были кадры спектаклей – она играла, снималась и весьма неплохо выглядела, а вот с Любовью явные проблемы вытанцовывались. Снимкаи пошли приблизительно одной тематики: застолья, гулянки, столы с частоколом бутылок, пьяные лица, развеселые компании людей с лицами не испорченными интеллектом. Досмотрев первый альбом, открыли второй и ужаснулись. Большинство карточек были изрезаны, исчерканы и как попало засунуты между страниц. Из карандашных надписей и снимков что были наклеены на страницы, мы выяснили следующее: через три года семейно-алкогольного счастья супруг Любови сдернул ни к кому-нибудь, а к Анастасии! За это любящая сестра продырявила ей на снимках глаза, кое-где отрезала голову и написала прямо на фотографиях всевозможные изощренные ругательства. А на пустых альбомных страницах, вплоть до самого последнего листа, черным фломастером написала одну и ту же фразу: "Я хочу, чтобы эта сука сдохла!" Сивен Кинг со своими триллерами отдыхает…