Вне пределов математики и механики Сергей Алексеевич чаще всего и не мог объяснить, на чем основан тот или иной его вывод, предвидение, предчувствие. На этот вопрос он не отвечал даже дочери, а между тем в отношении Ольги Сергеевны его прозорливость граничит с ясновидением.

Ольга Сергеевна оставила Высшие женские курсы на четвертом курсе, уступая страстному влечению к театру. Впрочем, она пообещала отцу вернуться на курсы, когда испытает себя на настоящей сцене.

— Артистка балета служит до сорока лет, — сказала она. — Когда мне будет сорок, я брошу сцену и окончу вуз…

В первый год Октябрьской революции московский «Театр оперы Зимина» перешел к Московскому Совету. Он стал именоваться Оперным театром Московского Совета рабочих депутатов, а затем объединился с Государственным академическим Большим театром и стал числиться филиалом ГАБТа.

Ольга Сергеевна по конкурсу была принята в этот театр солисткой балета и оставалась$7

Наивысшее удовлетворение Ольге Сергеевне принесло признание отца. Ему случилось прожить несколько дней в Одессе, где проходили гастроли филиала. После одного из спектаклей он сказал с растроганной улыбкой:

— Да, ты была права, ты выбрала правильно свой путь…

Вспоминая об этом признании, как об исполнении мечты всей жизни, Ольга Сергеевна рассказывает:

— Раньше, когда я училась на курсах, а он был директором, то про меня говорили: «Это его дочь». В Одессе же он услышал наоборот, как про него говорили: «Это ее отец!»

В связи с гастрольными поездками произошел раз такой случай. Дело было в Казани. Ольга Сергеевна с группой молодежи знакомилась с городом, его знаменитой Башней Сююумбеки, с древним кремлем, краеведческим музеем. Когда все шли по Вознесенской улице гурьбой, не помещаясь на узком тротуаре, кто-то поднял голову, что-то рассматривая. За ним все стали смотреть на небо. Подняла голову и Ольга Сергеевна — в тот же момент запряженный в ломовую телегу битюг ударил ее окованной железом оглоблей в плечо, едва не сбив с ног.

Неожиданность удара, сильная боль, испуг ошеломили маленькую, изящную балерину, но рука двигалась, и все происшествие вечером перед выходом на сцену было скрыто толстым слоем пудры на посиневшем плече.

В этот момент артистке подали телеграмму: «Что случилось? Отвечай. Отец».

— Какое совпадение! — воскликнул ее партнер, заглянув в телеграмму.

— Никакого! — отвечала она. — Я строго выполняю наказ отца и аккуратно пишу ему два раза в неделю. Сегодня он как раз должен был получить очередное письмо.

В другой раз Сергей Алексеевич ждал дочь в Кисловодске, где проходил курс лечения. Ольга Сергеевна задержалась в Москве. Зная, как отец не любит людей, не исполняющих обещаний, будь то жена или дочь, она взяла билет на самолет, чтобы быть в Кисловодске в условленный день.

Сергей Алексеевич никогда не пользовался воздушным транспортом. В те годы ответственным работникам и авиаконструкторам запрещалось летать на самолетах. Он предупреждал и дочь не соблазняться быстротой воздушных сообщений.

Накануне вылета из Москвы Ольга Сергеевна получила телеграмму: «Выезжай поездом. Билет брось. Отец».

Ольга Сергеевна, веруя в его непогрешимость, выполнила его желание и только спросила вечером, глядя на синие вершины гор:

— Но как ты все-таки мог узнать, что я и билет взяла на самолет?

— Хорошо знаю твой характер… — ответил Сергей Алексеевич.

«У С. А. Чаплыгина был точный и ясный ум, — справедливо напоминает нам В. В. Голубев. — В его работах почти невозможно найти погрешности в технике вычислений, неточности в выводах, неясности в формулировках. И этот классически ясный ум был резко направлен против всех научных построений, в основе которых лежала некоторая неясность, неточность».

Полный хозяин в области высшей математики и классической механики, Сергей Алексеевич относился равнодушно, если ие отрицательно, ко всем теориям и гипотезам, не доведенным до предельной точности и ясности, даже и лежащим вне пределов его области.

В феврале 1929 года хоронили последнюю из лучших русских женщин шестидесятых годов, Марию Александровну Бокову, жену Сеченова.

Народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко в некрологе, ей посвященном, писал:

«До самой своей смерти Мария Александровна поражала своей простотой, ясностью мысли, несмотря на свой преклонный возраст, и величайшей скромностью. Не раз я подсылал к ней корреспондентов, чтобы она поделилась воспоминаниями о своей эпохе, о своем замечательном муже, о Н. Г. Чернышевском, с которым Сеченовы были дружны. Она всегда отказывалась по скромности. Неподдельной скромностью и простотой дышит ее завещание: „Ни денег, ни ценных вещей у меня нет. Поэтому приходится просить приютившее меня учреждение принять на себя хлопоты и траты по моему погребению. Прошу похоронить меня без церковных обрядов, как можно проще и дешевле, подле могилы моего мужа“.

Это завещание читал над могилой Марии Александровны Семашко, о нем потом говорила вся Москва. На простом бумажном листке остались пятна расплывшихся чернил — то ли от крупных теплых снежинок, падавших на могилу, то ли от выпавших из глаз народного комиссара редких слез.

Завещательница умерла 94-летией старухой, но рука ее, рука „женщины-врача первого призыва“, не дрожала.

Приютила жену Сеченова Центральная комиссия по улучшению быта ученых, учрежденная В. И. Лениным по предложению А. М. Горького. Комиссия предоставила ей комнату в Доме ЦЕКУБУ для престарелых ученых в пожизненное владение.

Сергей Алексеевич присутствовал на похоронах не только как хороший знакомый Сеченовых. С первых дней существования ЦЕКУБУ он стал заместителем председателя жилищной секции комиссии, а вскоре его избрали председателем кооперативного жилищного товарищества научных работников.

Вероятно, что в те первые годы Советской власти именно жилищная секция создала популярность ЦЕКУБУ. Комиссия брала на учет не одних только научных работников. Она распространила свою охрану на интересы писателей, деятелей искусства.

Жилищная секция, вернее, Сергей Алексеевич провел, например, постановление Совета Народных Комиссаров о жилищных правах членов ЦЕКУБУ. Так назывались лица, взятые на учет комиссией. Членам ЦЕКУБУ предоставлялось преимущественное право на занятие освободившейся комнаты в коммунальной квартире. Член ЦЕКУБУ имел право запрещать вселение в квартиру, где он жил, новых жильцов. Народные суды, безусловно, решали возникавшие споры в пользу ЦЕКУБУ.

Постановление правительства и „охранные грамоты“ ЦЕКУБУ имели в те годы двойное и очень большое значение. Они содействовали не только бытовому, материальному, но и моральному улучшению условий жизни интеллигентных тружеников в Советской России.

Сергей Алексеевич это хорошо понимал. Он постоянно подчеркивал в своих деловых выступлениях необходимость улучшения условий творческой работы интеллигенции и восстановления полного доверия к ней.

Он мог работать в любой обстановке, за любым столом, лишь бы на нем помещался лист бумаги и перо с чернильницей.

Его можно было прервать среди самой серьезной работы для совершенно ничтожного вопроса, и он выслушивал Дочь или забежавшую на минуту ее подругу, а потом обсуждал с ними покупку какого-нибудь платка или косынки и давал свой совет:

— Носите, и вовсе недорого заплатили! Вещь стоящая!

Девицы с повеселевшими лицами уходили, а Сергей Алексеевич возвращался к своим формулам и продолжал работу.

Он всемерно поддерживал начавшуюся тогда пропаганду научной организации труда, но сам он никогда не имел даже твердо установленных часов для своей собственной работы. Он обходился без справочников, записных книжек, блокнотов, расписаний — все, что было нужно ему, хранила его феноменальная память. С такой памятью не найдешь и двух людей на планете. Остальным необходим умный, обдуманный и неизменяемый порядок дня. И Сергей Алексеевич часто затевал с сотрудниками, товарищами по академии разговор о том, как они работают, какой опыт их можно было бы перенять.