Когда дверь закрылась, Зоя Авдеевна произносит, будто швыряет вслед камень:

— Аферистка!

Николай Иванович вдруг с орлиным клекотом задвигал горлом:

— Растворитесь! — и, глядя ей прямо в ее маленькие колючие глаза, добавил: — Белуга!

Зоя Авдеевна с крапивницей на лице ушла на кухню. Впервые в жизни она испугалась Николая Ивановича.

Почему Николай Иванович сделал только один Люськин снимок? Надо было подглядеть и снять, как она ест мороженое, как внимательно смотрит из-под козырька кепки, стягивает зубами варежку и покачивает из стороны в сторону. А песенка про бананы? Или с какой убежденностью и решительностью в лице она сказала: «Ты теперь не одинокий, забыл?»

Сегодня еще один день в жизни Николая Ивановича. Ничем не примечательный, бесцветный, безрадостный. Скоро явится Зоя Авдеевна стирать белье. Будет жаловаться на никудышную стиральную машину — место которой давно в утильсырье, — на пуговицы на рубашках, которые непрочные и их съедает стиральный порошок, на простыни, которые тоже непрочные и которые уже съел стиральный порошок. Николай Иванович будет при этом думать, когда же стиральный порошок съест и Зою Авдеевну. Но она — прочная.

Николай Иванович не брит, задник у одного туфля примят теперь почти постоянно, а голову свою добровольно положил на плаху под топор Зои Авдеевны. В таком несобранном виде остановился посредине комнаты — может, он теперь сам должен найти Люсю? А может, общественность нужна? Поднять на Марию Федотовну общественность? Взять характеристику из строительного управления, что он дисциплинированный, серьезный и ответственный за свои поступки сотрудник и никто не имеет права забирать у него ребенка. Где его почетные грамоты, благодарности, записанные в трудовую книжку? Две боевые медали, наконец? Он, правда, не в армии был, а в ополчении. Может, прямиком в суд? Но в суде спросят, где ребенок. А где он? Ребенок приходил и уходил по своей воле. Сейчас ушел по своей воле. Так в чем дело, спросят. С кем вы намерены судиться? Сколько лет проработал секретарем суда, знает.

Николай Иванович подошел к телефону, снял трубку. Что предпримет? Надо ведь что-то предпринять! Нельзя, в конце концов, быть таким безвольным, сдавать позиции без всякого сопротивления. Набрал номер справочного бюро.

— Адреса детских домов.

— Вам каких?

— Детских.

— Для школьников, дошкольников?

— Мне… для взрослых школьников.

— Взрослых? Вы что? Вначале решите, какая справка нужна, потом обращайтесь.

И телефон сделал трынь… и замолчал. И тогда Николай Иванович ринулся в коридор, надел шляпу и начал надевать пальто. Рукав запутался, и пальто не надевалось. Схватит такси и по всем детским домам — школьным, дошкольным, по всем! В нетерпении дергал рукой, и пальто запутывалось еще больше, как это бывает, когда уже надо швырять пальто на пол и топтать его ногами. Был он когда-нибудь решительным? Не был. «Никогда», — решительно подумал о себе Николай Иванович. Так он будет решительным, черт возьми! Он тряпка или кто? Да, кто? На этот счет есть пословица или поговорка. Определенно, есть. Забыл только какая. Все, все теперь забывает, ну что ты будешь делать! Николай Иванович перестал сражаться с пальто и начал думать, кем он может быть, если не тряпкой…

Заколотился, заметался дверной звонок — Люська! Плантатор!

Да, это была Люська, в руках — вместо поводка — школьный портфель с огромной цифрой «пять», как на майке спортсмена, коленом раскачивает в одну сторону портфель. На руке — маленькие часы, видны из-под рукава куртки. Часы — подарок Николая Ивановича. Николай Иванович вспомнил, как были они с Люськой в часовом магазине, подошли к большому стеклянному прилавку. Он всегда мечтал купить дочери первые часы. Преклонение перед часами как перед вещью — это из его детства, из доисторического прошлого.

— Можно эти маленькие с золотыми стрелочками? — спросила Люська.

— Они все твои.

— Все я не хочу. Так не бывает. Мне — эти маленькие с золотыми стрелочками.

Продавщица, отдавая Люсе длинную тонкую коробочку, сказала:

— У тебя настоящий отец.

— Я его нашла по локатору, — серьезно ответила Люся. Слова эти, конечно, принадлежат Трою, атомщику.

…Николай Иванович стоял перед Люськой в уже совершенно запутавшемся пальто и в совершенно съехавшей на затылок шляпе. Вдруг, бросив свой портфель с цифрой «пять», Люська проскочила мимо Николая Ивановича в ванную комнату, слышно было — закрывает кран. Вернулась, подняла портфель и опять качнула его коленом, что-то Люську смущало, может быть, встреча после долгой и неоправданной разлуки?

— Ты успела вовремя, — сказал он просто, потому что не хотел ни о чем спрашивать ее подробно, так лучше.

— Да. Опять затопил бы квартиру. — Она, положив портфель на колено, расстегнула портфель и достала дневник, обернутый в глянцевую коричневую бумагу, открыла его и протянула Николаю Ивановичу. — Читай. Раньше пошла бы Мария Федотовна, теперь… должен идти ты. Если не возражаешь.

— Я готов, — сказал он. — Ты сомневалась во мне?

— Имей в виду — тебя вызывают к директору школы.

— И не за почетной грамотой, как я понимаю?

— Нет, не за грамотой. — Она убрала в портфель дневник. — Всегда буду говорить тебе правду.

— Ты не ответила на мой первый вопрос.

— Отвечаю: я в тебе не сомневалась — тебя я нашла точно.

— По локатору.

Она посмотрела на часики.

— Я тебя еще не поблагодарила. Они мне нравятся. Спасибо.

— Правда? — вырвалось у него.

— А ты пробовал говорить всегда только правду?

— Я врун похлеще тебя! Таких Кубиков и Шариков наворотить могу!..

— Ты удивительный отец. Как я рада, что сцапала тебя.

— И хорошо сделала. Теперь я проживу еще много лет, ты увидишь, — сказал он. — Я буду жить долго-долго, пока у меня не вырастет вот такая до пола борода, — показал Николай Иванович. — И вот тогда…

— Что тогда?

— Как написал один летчик, на нее можно случайно наступить и случайно сломать себе шею.

— Ты удивительный отец! — повторила Люська и засмеялась, потом помогла ему справиться с пальто, поправила шляпу. — Определенно шляпа тебе не идет.

Николай Иванович виновато пожал плечами.

По пути Люська рассказывала:

— У меня не первое дидактическое предупреждение. На географии я поспорила о поясах Земли. А на уроке биологии был эксперимент: изучали дыхание стебля. Снаружи стебель покрыт тонкой кожицей. Хочешь увидеть, поддень иголкой. Мы принесли стебли и иголки. Начали поддевать. Кто-то поддел иголкой Мошину. Не я. Биологичка обвинила меня, и Мошина обвинила, но я не поддевала. Как я дразню Мошину, ты догадываешься?

— Мошка! — радостно догадался Николай Иванович.

— Конечно. Она задумала отомстить мне за то, что на перемене я ее слегка толкнула, чтобы не фасонила.

Пассажиры троллейбуса прислушивались к рассказу, Люська не обращала на это никакого внимания.

— А что было с Мошиной, когда ты ее толкнула?

— Ничего. Шлепнулась. Мне — запись в дневнике за иголку и встреча с директором. Но директор поверил, что я не поддевала. Ты бы что, не поверил?

Николай Иванович не успел ответить, как Люська продолжала, и уже не о Мошиной:

— Недавно мы объявили протест. Сели на портфели и сидели.

— Почему?

— Нам в школе говорят: в мае на Красную площадь пойдут ребята, у которых рост от метра и сорока сантиметров. Я высокая, ты видишь. Я поддержала тех, кто ниже нормы. Прибежали учителя и давай нас с портфелей поднимать. Мы не поднимаемся, схватились за руки. Говорим, отмените решение, если точнее — я говорю. Про меня ботаничка сказала: «У этой девочки ненормально развитые белки». Это все после иголки. Какой у тебя рост?

— Не помню.

— Цивилизованный человек должен знать свой рост и вес. Трой в классе самый высокий. А вес знаешь?