— Да, да, — заверил его Филипп.

Но Трифонопулос обиделся.

— Погоди, погоди... Мы ведь не дети... Довольно сказки-то рассказывать! Весь город гудит как улей!

Лесопромышленник был стар, лет на двадцать старше Филиппа. Он часто болел и устал от врачей и лекарств, но стоило ему заговорить о фабрике или о делах муниципалитета, как все хвори проходили разом, лицо оживлялось, в глазах загорался азарт.

— Ты что — в самом деле ничего не слышал или притворяешься, не хочешь сказать даже мне? — с досадой спросил он Филиппа. — Так-таки ничего и не знаешь? Не верится... — С минуту он молчал, буравя Филиппа глазами. — Ты понимаешь, о чем я говорю? О тридцати тысячах, за которыми мэр гонялся в последние два дня.

Голос его был резок, а взгляд беспощаден. Филипп оторопел, но постарался не выдать своей растерянности.

— Раз ты так — с меня довольно! — воскликнул Трифонопулос. — Я подошел к тебе сегодня как друг, а ты разыгрываешь передо мной дипломата... Довольно! Спокойной вам ночи, господин!

Филипп удержал его за руку.

— Дорогой Трифон... Поверь... Мои чувства к тебе...

И слова, и мысли Филиппа путались. Рука лесопромышленника, которую он держал сейчас в своей руке, была такой жесткой, а весь облик старика таким грозным, что Филипп еще больше смешался.

— Послушай, что я тебе скажу, — выдернув руку, прервал Филиппа Трифонопулос. — Не пора ли и тебе наконец задуматься о своем положении? Чего ты ждешь? Хочешь стать посмешищем всего города?

— Тише-тише, — обеспокоенно зашептал Филипп и потянул Трифонопулоса подальше от дороги, в темноту.

— Да чего там тише, черт побери, — не унимался лесопромышленник. — Ты что, ослеп, не видишь, что вокруг творится? Сколько раз они тебя обманывали? Ну вот, обманут еще раз! Думаешь, они тебя поддержат? Как бы не так! Если ты рассчитываешь на это, то очень даже заблуждаешься, — выпалил он со злобой. — До сих пор так ничего и не понял! Жаль, жаль...

— Но теперь у меня в совете большинство! — вскричал Филипп, голос его сорвался на фальцет, в горле запершило.

Он еще не прокашлялся, когда над головой у него прогремел неумолимый бас Трифонопулоса:

— И на этот счет ты тоже заблуждаешься!

В тот самый момент, когда беседа между двумя членами муниципального совета приняла столь решительный оборот, на улице показался еще один член совета — Георгис Дондопулос. Он тоже возвращался из дома мэра.

История Дондопулоса вкратце такова.

Когда-то в молодости он поехал в Афины и поступил в университет. Обстоятельства сложились так, что закончить учебу ему не удалось и он вернулся домой без диплома. Георгис страдал оттого, что не может приносить обществу существенной пользы и обречен на безрадостную долю мелкого землевладельца, прикованного к винограднику да десяти оливам, которые остались ему в наследство от отца. При первом же случае он продал свой надел и решил осуществить заветную мечту — приступить к изданию еженедельной газеты «Борьба», которая должна была стать «трибуной реформ и прогресса».

Лет двадцать спустя, ожидая своей очереди в приемной Аргиропулоса и лениво перелистывая один из лежавших на столе журналов, он вдруг натолкнулся на имя Галатии Казандзаки. В бытность свою студентом Афинского университета Георгис вместе со своим знакомым, критянином, земляком Галатии, бывал в доме этой писательницы. Там он познакомился и с другими литераторами, все они были молодыми и образованными, писали стихи и рассказы, а кое-кто успел издать свои первые книги. Вернувшись в провинцию, Дондопулос поначалу следил за творчеством афинских друзей, но потом стало не до этого: и книги, и писатели постепенно забывались, и в конце концов память сохранила только две или три фамилии. Увидев в журнале рассказ Галатии Казандзаки, Дондопулос оживился и принялся за чтение. Уже одно это было теперь настоящим подвигом — в последние годы Георгис не читал ничего.

Рассказ его захватил. Девушка по имени Фани жила с матерью, служила в конторе, и ее заработка едва хватало на хлеб. Как-то раз мать заболела, и Фани повела ее к врачу. Денег не было — ни на визит, ни на лекарства, тем более — на больницу. Врач осмотрел старушку, окинул взглядом Фани, которая была молода и хороша собой, и вызвал машину, чтобы больную отправили в его клинику. «Надеюсь, и вы, мадемуазель, окажете мне небольшую любезность», — сказал он Фани на прощание. «Все что угодно», — ответила Фани, но, когда дня через два врач пригласил ее к себе, она не пошла, и ее мать выгнали из клиники. Потом у Фани появился друг, они случайно познакомились в кино. «Он понравился мне, — рассказывает Фани, — и я отдалась ему сразу — душой и телом. С тех пор прошло три года, теперь я его не люблю и он меня тоже, иногда встречаемся, так, по привычке; скоро, наверно, расстанемся совсем. Служу я в той же конторе, за то же жалованье — только-только на хлеб. Мать превратилась в скелет, стонет, ворчит, Ругается день и ночь... Иногда я сижу и думаю: «До чего же я была глупая и не пошла тогда к врачу! Может, мать по крайней мере была бы здорова».

История Фани произвела на Дондопулоса столь сильное впечатление, что он перечитал рассказ еще раз, потом вырвал эти страницы из журнала и спрятал в карман. Дома он опять перечитал рассказ. Судьба незадачливой девушки глубоко тронула его, и Георгис вспомнил свои собственные неудачи с любимым детищем — газетой «Борьба».

Девизом «Борьбы» были «реформы и прогресс», и газета стремилась им содействовать. В те времена ширилось феминистическое движение, умами овладевали социалистические идеи, и, предоставляя им страницы «Борьбы», Дондопулос публиковал не только свои статьи, но и материалы, специально заказанные старым афинским знакомым. На его призыв о сотрудничестве откликнулись Галатия Казандзаки и ее муж, писал для «Борьбы» и Динос Теотокис, прославившийся своим романом «Жизнь и смерть Каравеласа». Несколько стихотворений с авторским посвящением газете «Борьба» прислал поэт Костас Варналис — в городе его знали хорошо, когда-то он был здесь директором школы. Между тем «Борьба» стала выходить все реже и реже. Расходов было много, доходов — мало. Небольшая группа местной интеллигенции ценила «Борьбу» и покупала ее постоянно — это было для Дондопулоса некоторым утешением. Ну а в целом провинциальная публика газетой не интересовалась. Коммерсанты покупали «Борьбу» только тогда, когда там упоминались их фамилии, трактирщики, хотя и брали газету регулярно, норовили не расплатиться, и только три аптекаря подписывались и рассчитывались аккуратно. Три месяца «Борьба» просуществовала как газета еженедельная, потом она стала выходить два раза в месяц, а немного позже — раз в месяц. Но и тогда Георгис не поддался нажиму и не предоставил трибуну «Борьбы» ни Калиманисам, ни их противникам. Он неукоснительно оберегал свою независимость, и вскоре «Борьба» закрылась. Архив и ящики с наборными кассами Георгис запер в подвале и в ожидании лучших для газеты времен включился в кооперативное движение. Он добился, чтобы его назначили секретарем Союза кооперации, и активно трудился на этом поприще до того дня, как вдруг совершенно неожиданно для самого себя оказался замешанным в темную историю. Георгиса обвинили в растрате. И только благодаря старику Калиманису, отцу покойного мэра, вершившему тогда всеми делами округи, Дондопулос избежал тюрьмы и бесчестия. Зато независимость он потерял. Калиманисы вили из него веревки, однажды он не выдержал и перебежал от них к Трифонопулосу, Калиманисы обругали его, он — их, но потом он поссорился с Трифонопулосом, и его снова переманили Калиманисы. Теперь Георгис не придавал этим компромиссам никакого значения, но довольно часто, точь-в-точь как Фани, упрекал себя в том, что не пошел с Калиманисами сразу, тогда по крайней мере уцелела бы «Борьба», от которой сейчас остались одни лишь воспоминания. Наборные кассы Георгис давно уже продал книготорговцу Стравояннопулосу, что же касается архива, то однажды в бакалейной лавке, куда Георгис зашел за синькой, продавец свернул ему кулек из рукописи с авторским посвящением газете «Борьба». Так Дондопулос узнал, что в подвал к нему пробрались хулиганы и похищенный ими архив «Борьбы» продан бакалейщику за коробку сигарет «Ламия».