— Еле удрал от Иванов, никак не мог фронт перейти. Повсюду русские. Думал, конец, — оправдывался Рихард, радуясь, что попал все же в родную роту.

— Ты еще неопытный желторотый птенец. Мне, знавшему повадки Иванов, как свои пять пальцев, месяц пришлось искать лазейки, чтобы вернуться, — подбодрил солдата обер-ефрейтор. — Русские такой заслон устроили на всем участке фронта — мышь не проскочит. А с тебя и спрос невелик, первый раз в такой переплет попал…

Обер-ефрейтор повел своего подопечного к командиру роты. Рихард подробно доложил обер-лейтенанту о своих длительных скитаниях по тылам вражеских войск после того, как отстал от основной группы разведчиков. Днями он отсиживался где-либо в чащобе леса, а ночами пытался перейти линию фронта, но всякий раз неудачно. Куда бы он ни сунулся — всюду были русские солдаты. Запас продуктов быстро кончился, и Рихард вынужден был пойти на риск. Из засады он неожиданно напал на идущего по лесной дороге русского, забрал его вещмешок с сухарями и консервами, а заодно и переоделся в его форму: так сподручнее действовать в будущем. Пока разберутся, кто такой, а Рихард уже сделает свое дело.

Повезло ему лишь только сегодня ночью. Русские хотели было под покровом темноты ворваться в траншеи немецких войск, но храбрые солдаты фюрера так всыпали им, что Иваны бежали без оглядки километров пять. Он прикинулся мертвым, и ни те, ни другие его не тронули.

В заключение рассказа Рихард высыпал перед обер-лейтенантом четырнадцать звездочек — по числу уничтоженных им Иванов.

Командир роты объявил своим подчиненным о мужественном поступке молодого солдата Форрейтола, поставив его в пример всем:

— Вот так должен выполнять воинский долг солдат фюрера!

Он доложил о подвиге Форрейтола командиру полка, и тот пожелал лично увидеть храбреца, чтобы вручить ему солдатский крест.

Рихарду Форрейтолу присвоили внеочередное воинское звание ефрейтора и предоставили отпуск на родину. Солдату полагалось давать не более двух недель для поездки в фатерланд, но, учитывая особые заслуги Форрейтола, командир полка добавил ему еще одну неделю на отдых.

Доктор Штайниц злился. Первые опыты не дали ожидаемых результатов: подопытные дохли как мухи, едва эксперимент достигал своего апогея. То ли концентрация болезнетворных микробов была слишком велика, то ли просто особи физически очень слабы. Пожалуй, второе вернее. Ведь его оптимальные дозы рассчитаны на вполне здоровых, средней упитанности людей, какими являются солдаты вражеских армий. Штайниц целыми днями проводил в своей главной операционной — так официально называлась в бактериологическом центре помещение с хрустальной колбой-гробницей, куда, кроме старшего ассистента доктора Нушке и двух санитаров, привозивших подопытных, никто не смел входить, и внимательно наблюдал за воздействием микробов на организм по внешним признакам. Внутренние изменения в организме фиксировали новейшие медицинские приборы. Ему нисколько не было жаль лежащих под толстым стеклом, для него они были подобны подопытным кроликам или обезьянам, и потому его сердце не трогали мучительные гримасы на лицах и болезненная дрожь, волнами проходившая по голому телу людей. Подопытные жадно ловили открытым ртом подаваемый по шлангу воздух, стонали и кричали, но голова их из герметической колбы не доходили до экспериментатора. Жертвы не видели своего мучителя, ослепленные ярким светом.

Наступила последняя и самая ответственная стадия в создании бактериологического оружия — стадия эксперимента. Штайниц был близок к своему величию как творец самых сильных за время истории мира средств массового уничтожения людей. Он понимал, что ученые в других странах тоже смогут, и довольно быстро, создать у себя подобные средства. Но они не создадут сейчас бактериологического оружия ближнего боя, не говоря уже о «приручении» микробов. Им это будет не под силу по крайней мере в ближайшие пять — десять лет, а этого времени сверхдостаточно для завоевания планеты и утверждения себя в качестве одного из ее повелителей. Ради этого он пропустит сотни, тысячи людей через колбу, пока не достигнет желаемого результата.

Нушке доставил в главную операционную очередную подопытную. Штайниц одним взглядом определил, что она выгодно отличалась от своих предшественниц. Миловидное лицо с припухлыми губами, сравнительно длинная шея, хрупкие плечики, округлые груди с розовыми точками маленьких сосков, втянутый пружинистый живот, в меру полные бедра могли бы свести с ума любого мужчину при виде такой «обнаженной махи», а Штайниц лишь на секунду задержал свое внимание на ее теле и спокойно нажал на пульте кнопку с цифрой «16», впуская в колбу вместе с воздухом микробы. Он не знал ни фамилии, ни имени подопытных, они шли под номерами с обязательным указанием национальной принадлежности. Сейчас перед ним была русская, и, судя по едва заметным синим рубцам на ногах и руках — следов допроса, она являлась той самой, благодаря которой Грюндлеру удалось раскрыть агента английской разведки Баремдикера.

Эксперимент прошел удачно — подопытная не умерла. Вот что значит здоровый организм! Теперь он, как никогда, близок к цели, и скоро, очень скоро в его руках будет обещанное фюреру чудо-оружие.

Если с созданием бактериологического оружия ближнего боя дело обстояло вполне благополучно — Штайниц уже располагал бактериями, способными за двенадцать часов вызвать полный паралич у человека, — то эксперименты в виварии шли из рук вон плохо, особенно с домашними животными, часть которых гибла на завершающем этапе. Штайниц справедливо считал, что истинная причина кроется в недостаточной подготовке животных, как и людей в лагере № 2, для опытов. В виварий требовался специалист, хорошо знающий свое дело и, что немаловажно, любящий животных. Он припомнил разговор с баронессой Ирмой, на все лады расхваливавшей своего русского зоотехника. А почему бы не взять его к себе в виварий? Опытный специалист и к тому же, по словам баронессы, без ума от животных. Если он и заразится бактериями чумы или сапа, то не беда, его можно будет уничтожить или, что еще лучше, продолжить на нем эксперимент в лабораторных условиях.

Вечером после работы Штайниц заехал на «мерседесе» в Оберфельд. Во дворе возле конюшни он увидел бородача-великана, чистившего любимую лошадь хозяйки. Как Штайниц и предполагал, баронесса не хотела передавать ему своего зоотехника, уверяя, что без него зачахнет все се животноводство. Пришлось долго и пространно убеждать ее, как важны для рейха проводимые в виварии института опыты с животными, которых должен готовить отличный специалист. Он давал взамен любого человека из отряда славянских рабочих. В конце концов договорились, что зоотехник будет одновременно присматривать и за фермами баронессы. Конечно, доктор Штайниц, имевший право мобилизовать в свой центр любого человека, мог и без уговоров забрать к себе Ладушкина, но ему не хотелось ссориться с соседкой. Это понимала и сама баронесса. Она по достоинству оценила тактичность учтивого ученого и считала для себя за счастье выговорить условия, по которым зоотехнику разрешалось посещать ее фермы.

Ладушкин безропотно выслушал приказ своей госпожи, повелевшей ему днем работать в виварии института доктора Штайница, а вечерами присматривать за ее фермами и конюшней.

Было тихо. Эрне нравилась предзакатная тишина, как бы делившая время суток на господство солнца и власть тьмы. Это была грань между громкими голосами трудового дня и чуткими ночными звуками. Прощально пылало солнце, и только мерный стук лошадиных копыт нарушал покой уставшей дороги.

Эрне надоело однообразное покачивание в седле, напрасно она рискнула в первый же самостоятельный выезд отправиться на такое большое расстояние. Но так хотелось покрасоваться перед гордым Лебволем, хотелось доказать, что она не хуже его умеет держаться в седле.

Лебволя меньше всего интересовало душевное состояние спутницы. Он рассказывал ей о закате солнца на берегу Тихого океана, а сам думал о непредвиденной встрече с Ладушкиным. Он удивился неожиданному появлению в Вальтхофе Эрны, горделиво восседавшей на лошади. Но еще больше удивился, когда, согласившись покататься верхом, в конюшне бактериологического центра получил оседланную лошадь из рук Федора Ивановича. Как он там вдруг оказался? Спросить его об этом не решился, Эрна не отходила ни на шаг.