— Ты обиделась на моих?

— Нисколько! Их тоже можно понять! Водить в гости девушку со стройки вместо нареченной Маши! Кто не возмутится?

— Ну, по поводу Маши вопрос закрыт, а ты не та…

— Я та! — поспешно перебила его Надя. — Я именно та, и приводить меня в твой дом нужно было бы лет через пять.

— Все будет так, как ты себе замыслила. Ты станешь знаменитой и на таких, как я, низкооплачиваемых трудящихся, будешь смотреть с высоты своего величия. Я это хорошо понял, когда ты пела.

— А что ты еще понял? — спросила она, внезапно повеселев от его слов. То же самое сказал ей однажды Клондайк!

— А еще… — Тут он резко затормозил у светофора, машину понесло юзом и развернуло вбок, по счастью, никого не задев. Надя чуть не ткнулась носом в стекло. Но разговор так сильно занимал ее, что она даже не обратила внимания.

— Гололед! — предупредил он. — Держись!

— Ну, так что еще? — нетерпеливо повторила она, едва Володя выправил машину.

— А еще то, что в твоей жизни я не присутствую. Мне там места нет. Там другой.

— Интересно! — оживилась Надя. — А в качестве кого ты думал присутствовать в моей жизни? Любовника? Возлюбленного?

— Если я что и предполагал, то теперь уверен, он у тебя есть! И это о нем ты так пламенно пела!

— Верно, о нем! — мрачно сказала она. — Пожизненно обречена, как у Апухтина: «до самой могилы помыслы, чувства, и песни, и силы — все о тебе, все, все, все, все — для тебя!»

— И вечерами так поздно возвращаешься от него! — с досадой неожиданно возвысил голос Володя.

— Ах, если бы, если бы! — грустно вздохнув, сказала Надя. — Неужели ты думаешь, я сидела бы здесь, рядом с тобой? Никогда!

— Ну а где же ты бываешь? — снизив голос, но все так же настойчиво допытывался он.

— Послушай! — начиная раздражаться, сказала нетерпеливо Надя. — Я же не спрашиваю, где ты проводишь свои вечера.

— Тебя это не интересует, вот и не спрашиваешь!

— Так же, как и тебя!

— Я могу сказать, секрета нет. Книги приходится читать, не такие занимательные, как «Дети капитана Гранта» или «Маугли», но тоже нужные. Когда есть время, иногда с отцом в шахматы режусь или с приятелем на корт бегаю в теннис играть. А ты?

— Я тоже заниматься хожу, повышаю квалификацию!

— Ты поешь? Конечно, ты поешь! Я же видел у тебя ноты и не догадался! Вот дурак я, непревзойденный! — сказал Володя, хлопнув себя по лбу, и тотчас затормозил, едва не проехав Надин подъезд.

— Унижение паче гордости! — сказала она, вспомнив свой визит к Клондайку.

— Впрочем, я всегда чувствовал в тебе двойное дно, с первого взгляда. «Таинственная незнакомка», понять не мог.

Лампочка над подъездом не горела, кто-то ухитрился вывернуть вместе с плафоном.

— Вот обормоты! — ругнулась Надя.

— Ты спешишь? Устала? — спросил Володя, задерживая ее холодную руку в своей.

— Вставать рано, на работу завтра!

— Ну и что же! Успеешь, выспишься. — Он зажег в машине свет и посмотрел на часы. — Вот видишь, время детское, восьми нет.

— Поедем, только ненадолго, — согласилась она.

— А, может, на дачу махнем? Чай погоняем, как?

— Нет, нет, ни в коем случае! Как можно? Без хозяйки, теперь, когда мы знакомы? — Но это была лишь отговорка и не очень убедительная. Перспектива остаться наедине с ним за городом на даче совсем не прельщала ее. За себя она не боялась, но зачем лезть на рожон, рискуя потерять хорошего друга- И еще. Она чувствовала, что он занимает слишком много места в ее мыслях, волнует воображение своей отдаленной схожестью с Клондайком, а этого надо избегать. Она не торопила события, впереди другие задумки. Правда, очень скоро ей пришлось убедиться, что схожесть эта была только внешней.

— Прокатимся по Можайке? Я включу радио, послушаем последние известия, если ты, конечно, не будешь плакать!

— Попробую! — невольно усмехнувшись, сказала Надя.

Памятный по военному времени, редкий по красоте голос Левитана оповещал страну, что товарищи Ворошилов, Маленков, Булганин, Хрущев, и еще какие-то товарищи, с неизвестными ей именами предпринимали титанические усилия, трудились в поте лица своего на благо отечества.

— Одна моя знакомая называла таких товарищей «Общество друзей взаимного восхищения, восхваления и превозношения!» — вспомнив Маевскую, сказала Надя. — Как трогательно! Поневоле заплачешь, так стараются, а благодарности никакой! Но реплика ее осталась без ответа. Володя молча пропустил мимо ушей.

«Научился помалкивать! Приспособился! — с неприязнью подумала о нем Надя. — Впрочем, он и сам из этого общества!»

За городом дорога была совсем как каток. Володя медленно развернул машину и встал к обочине. Потом выключил радио и заглушил мотор.

— Теперь ты мне скажи, почему ты такая злая? Кто тебя обидел?

— Злая? А ты добренький? Знаешь, как твоя доброта называется? Беспринципность!

— Зачем ты так? Я же чувствую, что кто-то тебя сильно обидел.

— Это сделать нелегко! — недобро усмехнулась Надя.

— И, тем не менее, кто-то обидел, и сильно, ты плакала. Почему? Помнишь, когда я, как лихой татарин, умыкнул тебя у Вадима?

Надя молчала, не зная, что сказать.

— Говори быстрее, машина остынет, и ты замерзнешь.

Можно было наврать, сочинить с ходу какую-нибудь душеспасительную историю, но не хотелось ни врать, ни выкручиваться.

— Я уже забыла, поедем! — попросила она.

— Я напомню! Ты сказала, что эта панихида по несостоявшейся любви. Так?

— Да, — едва слышно сказала Надя.

— Ты любила, а тебя обманули в твоих ожиданиях! Тебя предали, и ты ополчилась на весь мир! Так?

— Нет, все не так, не гадай! Не лезь в мою жизнь, не копайся в моем прошлом и не порть мне настроения!

— Но хоть спросить-то я могу? Ты любила его?

— Больше жизни, больше всего на свете! Не понимаю только, зачем тебе?

— Могу же я в конце концов ревновать тебя?

— Только к собственной тени.

— А если он опять появится в твоей жизни? Где он теперь?

— В Ленинграде, на кладбище, а я даже не знаю, на каком…

В машине темно и не видно, что у Нади опять задрожали губы, но выдал ее голос, предательски дрогнув. Володя быстро включил свет.

— Это правда? Ну, скажи!

— Полжизни я отдала бы, не раздумывая, чтоб это была неправда, — прошептала она. Потом неизвестно, как случилось, что он привлек ее к себе и поцеловал, и она совсем не сопротивлялась, а думала, что губы у него такие же нежные, теплые и жадные, какие, она помнила, были у Клондайка. Но, вспомнив, тотчас отстранилась.

— Едем, поздно уже.

Подъехав к ее слепому подъезду, он сказал:

— Знаешь, а я бы съел чего-нибудь! — Но, сообразив, что его не пригласят, сам предложил: — Поедем поужинаем где-нибудь? Так есть охота! Между прочим, я обратил внимание, ты тоже ничего не ела за столом!

— Я терпеть не могу рыбу, — созналась она.

Ресторан, в который они попали, назывался «Гранд Отель». На втором этаже, где он размещался, было тихо и очень торжественно. Нарядный зал с ослепительно белыми скатертями блестел хрусталем люстр и бокалов, мягким, ненавязчивым светом высоких торшеров и настенных бра. Толстые ковры совершенно заглушали звуки шагов, и только у небольшой эстрады был паркетный пол, видимо, предназначенный для танцующих пар. В огромные окна с цельными стеклами сквозь прозрачные занавеси можно было видеть алые звезды и кремлевские часы на Спасской башне.

Здесь ничто не напоминало о том, что всего лишь за стеной течет простая, серая, будничная жизнь с переполненными трамваями, автобусами и троллейбусами. В коммуналках живут и работают те, кто и понятия не имеет об этом роскошном заведении. Два мира под одним небом существовали, не зная друг о друге. Надя привыкла обходиться без поздних трапез, но, увидав, с каким аппетитом уписывал Володя кусок мяса, тоже взялась за вилку с ножом.

— Дурные примеры заразительны!

— Давай выпьем шампанского! Отметим твой блистательный выход в мою семью!