– Ты можешь помочь ему? – спросила девушка, имея в виду Гундихара. – Он пострадал, защищая тебя.

Бенеш кивнул и сделал шаг вперед. Маг-сельтаро почтительно посторонился. Ученик Лерака Гюнхенского нагнулся и осторожно коснулся макушки лежавшего гнома. Тот открыл глаза и заорал:

– Вот зараза! Ну и боль! Да чтобы меня закусали все драконы Алиона! И где пиво?! Я же просил!

– Раз поминает пиво, значит, все хорошо, – проговорила девушка.

– Да, верно… – неожиданно отозвался Бенеш. – Смиренная сила жизни… проснувшиеся… все будет расти…

– Заговорил! – ликующе воскликнула Саттия. – Слава всем богам, ты заговорил!

– Семя пробудилось… – изрек молодой маг с таким видом, словно сам не очень понимал значение собственных слов. – Сны мира нарушены… скрепы трещат… исторгнуть тех, кто извне…

Радость слегка поблекла, когда стало ясно, что хотя речь Бенеша и восстановилась, разум по-прежнему пребывает не в лучшем состоянии. Поняв, что в этом бессвязном потоке слов ей не разобраться, девушка отъехала в сторону, туда, где стояли колдуны в серых робах.

– Мы знаем, о чем ты хочешь спросить нас, девица, – заговорил Одноухий еще до того, как она открыла рот. – Это не безумие, и мы ничем не можем помочь. Просто его рассудок не такой, как у обычного родана. Пройдет некоторое время, и он освоится с этим. Или же не освоится.

Саттия покачала головой.

Вместе с гонцом примчался из обоза лекарь, принялся осматривать гнома. Тот ворчал и все требовал пива. Немного позже молодой эльф с перекошенной от радости физиономией принес весть, что остатки нагхов обратились в бегство.

– Неужели победа? – сказал император, и на его бледное лицо выползла недоверчивая улыбка.

– Победа! – заорали вельможи. – Слава Белому Престолу!

– И посланцу Великого Древа, – прошептала Саттия, думая о том, что больше всего на свете хочет сейчас кружку крепкого вина.

Напряжение битвы покидало ее, уходило из мускулов мерзкой дрожью.

Харугот из Лексгольма попытался устроиться поудобнее. И понял, что кресло с высокой спинкой и резными подлокотниками, куда его усадили, скорее украшение, а не предмет мебели.

– Ну что, все готово? – спросил хозяин Безариона, недовольно хмуря темные брови.

Кресло Харугота стояло во дворе замка, у главных дверей, на невысоком помосте. Тут же толпились наряженные в парадные доспехи полководцы – Шахияр, ар-Рахмун и другие. Помост редкой цепочкой окружали Чернокрылые, блестели их шлемы, а сами воины казались ожившими статуями. Поглаживал седые усы Тратис, и физиономия его была красной от гордости.

Сегодня самопровозглашенный регент Лунной империи собирался принять присягу у новых подданных.

– Да, мессен, – ответил ари Форн, назначенный комендантом Терсалима и отвечавший за проведение церемонии.

– Тогда начинай, во имя Великой Бездны.

Ари Форн кивнул, махнул рукой. Стоявшие около ворот замка воины налегли на тяжелые створки. Новые, навешенные несколько дней назад створки повернулись на петлях тихо, без малейшего скрипа. Стал виден Императорский тракт, тянувшийся на север, к обгорелым руинам на месте надвратных башен.

С момента взятия Терсалима прошло всего ничего, и хотя плененные легионеры работали как проклятые, восстановить укрепления целиком они еще не успели. Ну а те дома, что пострадали во время штурма, консул приказал пока оставить как есть – чтобы горожане помнили, на что он способен.

Ворота открылись, и во двор один за другим начали заходить люди.

Таристеры с мечами у поясов, купцы в роскошных торлаках и шитых золотом поясах, возглавляющие цеха ремесленники – все те, кто обладал реальной властью в Терсалиме. Кто служил императорам, поставлял им деньги, воинов и прочий «материал», без которого бессилен любой правитель.

Теперь они послужат ему, Харуготу из Лексгольма.

Хозяин Безариона хорошо знал людскую натуру. Он не сомневался, что в землях империи найдется некоторое количество безумцев, что решат сражаться с северянами до последней капли крови. Но так же твердо он был уверен в том, что осторожное большинство предпочтет выждать, посмотреть, как поведет себя новый правитель, какими будут его первые шаги.

Людям по большому счету все равно, кому платить подати.

Главное – чтобы они не были очень уж большими.

Веками кланялись знамени с Синей Луной, теперь таращатся на флаг с половиной солнца. Некоторое время покряхтят, поворчат, что, мол, раньше-то все было лучше, ну а потом привыкнут.

Харугот смотрел на новых подданных без улыбки, и они трепетали под его взглядом, опускали глаза.

– Встаньте на колени перед регентом! – рявкнул ари Форн, и терсалимцы поспешно выполнили приказ.

Глазам Харугота предстало около сотни макушек – лысеющих и покрытых густыми волосами, рыжими, светлыми и черными с сединой. Старый таристер закряхтел, затем развернул свиток с написанным на нем текстом коронной присяги.

Она не была особенно длинной и заключала в основном стандартные формулы: «повиноваться верно и без рассуждений», «не злоумышлять словом или делом», «не таить черного колдовства». Присягу приносили легионеры, а также знатные люди империи при восшествии на трон нового властелина.

Консул решил увеличить круг тех, кто поклянется ему в верности, рассудив, что слово богатого купца или главы гильдии, в которой состоит несколько сот ремесленников, ничуть не менее полезно, чем клятва таристера.

Кое-кто из видных терсалимцев, конечно, погиб во время штурма, немногие ухитрились бежать, но большинство осталось в городе. На призыв, который глашатаи начали выкрикивать, начиная с позавчерашнего утра, откликнулись почти все. Не показали себя только самые глупые или наиболее трусливые, решившие, что Харугот собрался разом прикончить всех, кто может представлять для него опасность.

– И коли нарушу сие, да падет на меня гнев всех богов, а особливо Акрата, хранителя справедливости! – закончил чтение ари Форн традиционным обращением к Громовому Соколу.

Консул слегка поморщился, имя бога кольнуло слух.

– Все слышали? – поинтересовался комендант. – Тогда повторяйте за мной, и как можно громче…

Таристеры и купцы заговорили в один голос, и многоголосое эхо заметалось между стен.

– Очень хорошо, – сказал ари Форн, когда все замолчали и наступила тишина. – Теперь по одному подходите сюда, на помост, чтобы поцеловать руку милостивому регенту во славу Синей Луны.

Кое в чем приходилось следовать местной традиции.

– Сначала таристеры, затем торговые люди, – распоряжался комендант, – затем мастеровые люди…

Первым на помост взошел пожилой мужчина в добротном, но поношенном доспехе и со смятением в серых глазах.

«Преданный слуга империи, – подумал Харугот. – Теперь, после ее крушения, он не знает, что делать. Ничего, таким людям обязательно нужен кто-то высший, кому можно верить».

Он поднял правую руку, на которой не хватало безымянного пальца, и подставил для поцелуя массивный перстень с огромным сапфиром. Пожилой таристер коснулся его губами и отошел, а его место занял молодой человек, почти мальчик, рыжий и курчавый, едва не дрожавший от внутреннего напряжения.

«Ага, – с удовлетворением отметил консул, – вот и первый».

Он с улыбкой смотрел, как рыжий, склонившись для вида, выхватил из-за пояса короткий кинжал.

– Умри, узурпатор! – крикнул он и воткнул клинок Харуготу в грудь.

Лезвие прорезало одежду, но бессильно отскочило от напитанной силой Тьмы плоти. Юнец в испуге отступил на шаг, замахнулся для нового удара. В свите консула поднялась суматоха, рявкнул что-то Тратис, но хозяин Безариона поднял руку, и суета прекратилась.

– Нехорошо покушаться на того, кому ты только что присягнул, – сказал он.

– Узурпатор! – воскликнул рыжий, и глаза его неистово сверкнули. – Но ты все равно умрешь…

– Все мы умрем. Но ты – сейчас.

Харугот шевельнул пальцем, и юнец с кинжалом задрожал. Лицо его перекосилось, под кожей забегали крохотные бугорки, словно там завелись тысячи хищных насекомых. На помост хлынула кровь, корчащееся тело упало на доски. Раздался хрип, и с ним ушла жизнь рыжего.