От столь высокопарных слов Саня даже зарделся. Но калек больше интересовали практические вещи.

— Если у вас, действительно, имеются стволы, то я предпочитаю АК…И лучше старенький, пристрелянный, — сделал заявку Бурлаченко.

— А мне нужен гранатомет, — Каркашин поднял руки, показывая, как он будет стрелять. — Можно автомат с подствольным гранатометом, но это будет зависеть от того, на чем мы поедем и кто будет шоферить. Важна маневренность.

— Мне уже пора, — сказал Бурлаченко. — Если не трудно, давайте заедем в магазин и возьмем что-нибудь выпить и пожевать.

Еще минут пятнадцать они обсуждали отдельные детали предстоящей операции и только в четыре отправились в путь…

…По проспекту Мира несся неприметный автобусик, на бортах которого крупно, отпугивающе красовалась надпись: «Дезинфекция». Машина несколько раз останавливалась — возле универмага, у ВДНХ, а затем возле метро «Чкаловское» и у "трех вокзалов".

Татарина они ссадили у его точки. После того, как они оттащили его на место, Карташов подошел к продавщице книг и поинтересовался обстановкой. Однако никто Татарина не искал и не спрашивал.

Отъезжая со стоянки, Карташов бросил взгляд на усевшегося на подставку Татарина, и с удовлетворением отметил, что на его лице не было больше прежней печати угрюмости и безнадежности. Кажется, оно светилось изнутри ровным лучезарным светом…

Справку о смерти Галины оформили в клинике Блузмана. Причина смерти — ураганный рак молочной железы. Ее кремировали и хоронили на Митинском кладбище. Среди памятников местной знати.

Погода стояла ясная, белоснежная. Снег под ногами скрипел и шуршал, когда чья- нибудь нога оступалась за край прочищенной дорожки.

Когда пришла пора закапывать могилу, Броду стало не по себе. Может, тому причиной была обильная выпивка накануне, а может, общий стрессовый букет, который свалился на него в последние недели. Он вытащил из кармана пиджака валидол и положил в рот две таблетки. Для верности принял также таблетку реланиума и четвертинку анапрелина.

Николай, заметив, что с его шефом творится что-то неладное, подошел к нему и посоветовал отойти к лавочке и там отдышаться. Брод поднял горсть земли и бросил на крышку гроба. Бум-бум-бум — трижды стукнула земля о дерево и этот звук, словно молот по наковальне, ударил по его нервам.

Никаких речей не было. Николай отошел от могилы и переговорил с парнем — одним из четырех серьезных молодых людей из охранной фирмы. Заснеженные деревья не позволяли просматривать все пространство и Брод велел охранникам рассредоточиться, чтобы они могли держать в поле зрения каждый уголок царствия мертвых. Впрочем, это скорее делалось для порядка, поскольку сам факт уничтожения банды Фикса был в какой-то степени гарантией безопасности. Карташов не смотрел в могилу. Он вообще отошел в сторону и нещадно курил. Мысли его были всюду и вместе с тем нигде. Он старался не думать о ней, о тех коротких прекрасных мгновениях, которые они пережили в один из пасмурных дней. Наверное, у всех, кто переносит смерть близких, возникает отвратительное ощущение тупика. Абсолютной неопределенности. И он знал, что в такие мгновения нет лучшего лекарства против тоски, чем стакан водки через каждые два часа… Карташов с Одинцом помогли зарыть могилу и когда они стали обкладывать холмик сосновыми ветками, в кармане у Карташова запищал мобильник. Он отошел в сторону и включил телефон. Узнал голос Татаринова. Тот по-военному доложил о готовности группы к "проведению операции". Он так и сказал: "Группа готова к проведению операции". Все дело было только за транспортом. Карташов слышал как Татарин затягивался сигаретой. "Завтра, Кот, встретимся и переговорим", — сказал Карташов и хотел отключить телефон, однако Татарин был настойчив: "Все должно произойти третьего декабря, в международный День инвалидов". "Тоже мне символист, — подумал Карташов, но в трубку сказал другое: — Извини, Кот, я сейчас при деле… Встретимся — переговорим…"

После похорон они поехали домой к Броду, где уже хозяйничала его сестра Раиса — мужеподобная женщина с только что завитыми волосами. Казалось, что в создании ее лица Всевышний ничего кроме зубила под рукой не имел — настолько ее черты были грубы и неподвижны. Однако стол она накрыла быстро и поставила на него довольно разнообразные блюда, среди которых возвышались три пирамиды бутылок со спиртным.

Видимо, Брод уже успел выпить — лицо его горело и он, оставшись в одной рубашке, сидел в кресле и курил.

Пили молча и много. Постепенно водка с коньяком сломали поминальную чопорность и начались разговоры — сначала спорадические, а затем, как всегда, раскованно, с перебивкой друг друга и даже с шутками.

В какой-то момент, когда Брод отошел от стола покурить, к нему присоединился Карташов. Попросил пару дней отгула.

— Хочешь еще раз напороться на неприятности? — спросил Брод.

И Карташов, видимо, поддавшись общей атмосфере сближения, вкратце поведал ему о Татарине и его друзьях.

— Надо пообщаться с корешком, отвезти ему что-нибудь поесть, сигареты…

Брод не возражал, но при этом заметил: "Ты, Серго, теряешь бдительность…Если не ошибаюсь, это ты находишься в розыске. А не я…" На это Карташов отреагировал по- своему: он положил руку на плечо Брода и дружески пожал.

— Мы все, Веня, потеряли бдительность, — сказал он, — оттого сегодня похороны, а не свадьба.

— Ладно, умник, я не возражаю, только поставь об этом в известность Николая. И держи с ним постоянную связь.

— Понял, спасибо…

— И постарайся не попадаться на глаза ментам! А если все же нарвешься, уводи их куда хочешь, но чтобы сюда ни ногой, — Брод сделал отметающий жест.

Когда Карташов с Одинцом остались одни в комнате, Карташов рассказал напарнику о разговоре с Бродом.

— Ты один собираешься ехать к Татарину? — спросил Саня.

— Завтра — один. Разузнаю, что калеки придумали и насколько это реально.

— А когда мы съездим в Измайлово на разведку?

— Можем даже завтра туда махнуть. Включи, Саня, приемник, послушаем, что делается в нашем бардачном мире.

— Все то же — взрывают, воруют, занимаются коррупцией. Ты лучше подай мне гитару…

И казалось, что утрату переживает не Карташов, а он, Саня — столько в его голосе было щемящей тоски и отчаянной бесшабашности.

Он запел:

Голос у Одинца загустел, возвысился и Карташов понял, какое мощное половодье чувств шумит в груди его товарища. Он почувствовал, как по хребтине побежали мурашки сопричастности к тому, о чем пел Саня…

…На следующий день Карташов встретился с Татариновым, от которого узнал, что график работы инвалидов кардинально изменился. Они перешли за зимнее расписание: на точках теперь сидят только в часы пик — с 8 до 12, после чего их развозят по домам. Вторая смена — с 16 до 19 часов.

Было без четверти одиннадцать. Разговор — короткий.

— Нас будет двенадцать рыл, — с улыбкой произнес Татарин. — Во всяком случае, столько ребят рвутся устроить Алиеву и его банде Варфоломеевскую ночь.