И вот мы едем по «тещиному языку», а потом сворачиваем на узкую тропинку, которая уходит в гору и вдруг превращается в широкое и прямое, как стрела, шоссе.

— Куда ведет это шоссе?

— Увидишь...

Мы едем минут двадцать пять, а потом шоссе неожиданно обрывается. Прямо на дороге стоит чахлый родничок в виде водопроводного крана, из которого капает не то боржом, но то нарзан, что-то желудочное, одним словом.

— Куда ведет это шоссе, Гиви?

— Сюда.

— А что здесь?

— А здесь ничего.

— А где же дача Сталина?

— Внизу, полчаса ходьбы.

— А почему туда не ведет это шоссе?

— Потому что товарищ Сталин не приказал.

— Так зачем оно? Оно ведь никуда не ведет...

— Это целая история, бичо. Пойдем к даче, по дороге расскажу... Я сам, конечно, не видел, но люди говорят, однажды товарищ Сталин гулял здесь по тропинкам. Он шел, задумался, наверно, и споткнулся о камень на тропинке. Говорят, он что-то про себя вполголоса сказал. То ли ругнулся, то ли тропинку обругал. А один генерал, что сзади сопровождал товарища Сталина, услышал эти слова. И он захотел отличиться перед товарищем Сталиным.

На следующее утро он вызвал две дивизии и приказал им пробить в горах это шоссе. Ты, конечно, не знаешь, что такое построить дорогу в горах. Да еще такую. Ты спроси у строителей, они тебе скажут. Это было похоже на смертельный бой. Рвались горы, тысячи солдат, сотни механизмов! В ударные сроки построили эту дорогу. Но вот куда? Ведь товарищ Сталин не дал никаких конкретных указаний. Потому что его уже не было на даче. Он давно уехал в Москву. И, может быть, никогда больше не возвращался на Рицу. И шоссе закончили у того паршивенького источника. Теперь каждый может пройти с той стороны Рицы по этому прекрасному шоссе и попить здесь водички...

А дача была красивая. Из сотен пород деревьев. Она была, как инкрустированная игрушка. Тогда ее отдали под профсоюзный санаторий. Что теперь там, автор не знает. Может быть санаторий. А может, там поселился какой-нибудь вождь. А может быть, это дом для приезжающих на Рицу прогрессивных коммунистических деятелей мира. Не знаю.

Будете на Рице, попробуйте разыскать шоссе, построенное для товарища Сталина. Погуляйте по этой дороге.

Дороге в никуда...

Однажды товарищ Сталин был в отпуске. Не надо думать, что он не нуждался в отдыхе. Он, может быть, нуждался в нем больше всех, потому что ему приходилось думать за всех и каждого. Ведь некому было доверить ни одного, даже самого простого вопроса! Все сам, все сам. И вот он возвращается из отпуска, едет на машине к Кремлю и видит на улицах афиши: «Новый кинофильм „Академик Иван Павлов“». И товарищ Сталин вспоминает, что он не смотрел этого фильма. Как же он попал на экран?

Товарищ Сталин приезжает в Кремль, а там уже сидят все члены Политбюро, ждут его.

Товарищ Сталин спрашивает:

— Я сейчас видел на улицах афиши фильма «Академик Иван Павлов». Кто разрешил его выпуск в свет?

Все молчат.

Товарищ Сталин спрашивает:

— Кто разрешил его...

Встает товарищ Молотов и говорит:

— Вы были в отпуске, товарищ Сталин. А тут подошел юбилей великого русского физиолога, академика Павлова. И было мнение...

Товарищ Сталин говорит:

— Я спрашиваю, кто разрешил выпуск этого фильма?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Ну вы же знаете, Иосиф Виссарионович, что я занимаюсь только военными вопросами, и у меня нет привычки лезть не в свои дела.

Товарищ Берия говорит:

— Я, товарищ Сталин, как вы знаете, ни черта в кино не понимаю. И без кино голова кругом идет. Вот сейчас как раз раскрыли новый заговор...

Товарищ Сталин говорит:

— Кто персонально разрешил выпуск этого фильма в свет?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Ой, чувствует мое сердце, что кое у кого из присутствующих сегодня полетят головы. Это же надо додуматься: без товарища Сталина разрешить выпуск этого фильма!..

Товарищ Сталин говорит:

— Кто разрешил выпуск этого фильма?

Встает товарищ Щербаков и говорит:

— Товарищ Сталин, это глубоко патриотический фильм, идея которого — русский ученый никогда не покинет свою родину ни за какие буржуазные подачки.

Товарищ Сталин говорит:

— Ну и кто разрешил его выпуск в свет?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Ну не могу, не могу смотреть на людей этих! Это же надо, до чего додумались. Вот мы, военные люди, без приказа ни-ни, это просто поразительно, как они додумались до такого...

Встает товарищ Жданов и говорит:

— Товарищ Сталин, фильм этот поднимает нашу науку на недосягаемую высоту. Он — наш ответ космополитам, формалистам и их американским хозяевам. В этом фильме, как нигде, доказывается приоритет русской науки перед заграничной, и он, как нельзя лучше, помогает партии разъяснять народу некоторые наши меры против...

Товарищ Сталин говорит:

— Кто разрешил выпуск этого фильма в свет?

Товарищ Ворошилов говорит:

— Нет, определенно полетят некоторые безответственные головы...

Тут встают Молотов, Жданов и Щербаков и говорят:

— Это мы разрешили, товарищ Сталин. Коллективно.

Товарищ Сталин подумал и сказал:

— Правильно сделали, товарищи!

Товарищ Сталин очень любил ходить в театр. А пьесы были плохие. Хорошие пьесы в театр не принимали, потому что они были вредные. А плохие пьесы были очень полезные. Они ставили острые вопросы, отмеченные в последних постановлениях ЦК КПСС: о повышении урожайности в нечерноземных областях, о внедрении новой техники, об улучшении качества изделий швейной промышленности, о повышении производительности труда, о снижении себестоимости выпускаемой продукции.

Отрицательные герои, не внедрявшие, не повышавшие, не снижавшие и не улучшавшие, к концу пьесы исправлялись и подтягивались до уровня положительных героев.

Была целая плеяда драматургов, изготовлявших такие пьесы, но самым лучшим среди них был драматург товарищ Суров. Он писал пьесу за пьесой, их ставили во всех без исключения театрах страны, он получал Сталинские премии, а иногда даже по две в год.

Надо заметить, что искусство Сурова, Софронова и других горных орлов литературы быстро пошло в гору после разгрома так называемых «космополитов» в 1948-1949 годах. Космополиты хотели затравить все передовое, прогрессивное и полезное. Они все поголовно были агенты Джойнта и американского империализма. Газеты писали, что сионистское отребье, окопавшееся в советском искусстве и литературе, хотело исколоть своими отравленными стрелами патриотизм советских людей. И затравить замечательных патриотов Сурова, Софронова и других. С космополитов срывали псевдонимы, под которыми они скрывали свою сущность, и народ мог видеть, что Иванов — это по-настоящему Рабинович, а Петров — это просто Абрамович. Космополитов выгнали с работы, лишили квартир, а так как жить на улице зимой нельзя, то им предложили государственные квартиры в Лефортовской тюрьме и в сибирских лагерях. А некоторых просто лишили зарплаты, что, с точки зрения автора, адекватно предоставлению государственных квартир, так как человек в России может жить только от зарплаты до зарплаты.

Ну Бог с ними, с космополитами, так как лет через десять или двенадцать, в году этак 1958 партия простила этих безродных космополитов. И те, кто выжили, снова влились в могучий отряд советской творческой интеллигенции.

А сейчас продолжим повествование о любимом драматурге товарища Сталина — Сурове.

Хотя автор обещает, что в конце этого рассказа он вернется к космополитам.

Писатели часто спорили между собой, кто из них лучший, талантливейший писатель нашей эпохи. Суров говорил, что он. И Софронов говорил, что он. Бубеннов говорил, что он. А Бабаевский говорил, что он. Поэтому Суров однажды в Доме Литераторов набил морду Бубеннову. А Бубеннов взял стул и обрушил его на голову Сурова. Вот это он зря, потому что в голове у Сурова были в это время новые идеи относительно пяти или шести пьес, которые должен был поставить Московский Академический Художественный театр, куда часто ходил товарищ Сталин. Злые языки рассматривали этот конфликт с точки зрения искусства и усмотрели в нем конфликт «хорошего с отличным». Правда, они не решались персонально назвать «отличным» Бубеннова, чтобы не разозлить Сурова и, наоборот, не решались объявить «отличным» Сурова, чтобы не получить стулом по башке от Бубеннова.