А может, это вовсе не Петров на фотографии, а другой старичок...

Дальше — Анастас Микоян. Что хотите со мной делайте, а этот человек вызывает у меня восхищение! Ну подумайте сами: работать со всеми вождями — от Ленина до Брежнева, пережить все расправы и чистки, все заговоры и мятежи — и умереть дома, в своей постели! Пока что — это единственный советский сановник, ни разу не снятый с работы и похороненный с подобающими его положению почестями. Каким умом надо было обладать, чтобы выжить в сталинские годы! Чтобы потом переметнуться от старых товарищей — Молотова, Берии, Маленкова, Кагановича — к кому! — к какому-то выскочке Хрущеву, у которого ничего получиться и не может, потому что он в меньшинстве, потому что все члены Политбюро голосуют против разоблачения Сталина, ведь у всех рыло в пушку, а руки в крови... Какие трагические бессонные ночи, какая животная интуиция, какое удивительное понимание психологии партийных бонз! Кто первый сказал слово «культ личности»? Микоян. Верный сталинский нарком, опытнейший царедворец, канатоходец от политики. И сумел-таки сбалансировать, не упал в пропасть, куда свалились все его товарищи, сумел найти общий язык и с этими, новенькими. Ай да Микоян, ай да умница! Он, видимо, не был ни идеалистом, ни фанатиком, он был прагматик и жизнелюб. Он был единственным, кто вырос в Кремле и умер в Кремле. Кто еще может этим похвастаться? И кому еще так повезет на верху советской пирамиды?

Маленький человечек в очках — П.Н. Поспелов. Бывший секретарь ЦК. Бывший кандидат в члены Президиума ЦК. Упал. Стал директором института Маркса-Энгельса-Ленина — ... (Есть вакансия на последнее имя в этом ряду. Кто желает?) Говорят, что писательница Мариэтта Шагинян именно ему принесла свое открытие, что дед Ленина со стороны матери был некто Бланк.

— Этого нам только нехватало! — в ужасе сказал Поспелов.

Он взял документ, принесенный Шагинян, и спрятал его в сейф.

— Прячь, прячь, голубчик! — якобы сказала старая Шагинян, тогда ничего не боявшаяся. — У меня еще куча таких копий...

Позади него Борис Николаевич Полевой, главный редактор журнала «Юность». Он человек веселый и полезный. Он умеет разговаривать с зарубежными либералами и за руку приводить их в стан «мира и социализма». Но не обходится без конфузов. Говард Фаст, бывший коммунист, вспоминает, что когда на Западе распространились слухи об убийстве еврейских писателей Сталиным сразу же после войны, он спросил у Полевого, правда ли это, и какова судьба его друзей Маркиша и Квитко? Полевой хлопнул Фаста по плечу и сказал: «Старик, не морочь голову! Я вчера видел Квитко, он мой сосед по дому. Он шел в издательство со своей новой книжкой. Как ты мог подумать такое!» А Квитко и все остальные к тому времени были замучены и расстреляны в застенках Лубянки! Фаст не может простить Полевому этой лжи. Но что было делать Полевому? Пойти вслед за Квитко? А с другой стороны, зачем Фасту задавать наивные вопросы? Какой ответ он надеялся получить?

Потом — единственная женщина в составе Политбюро — Екатерина Алексеевна Фурцева. На фоне равноправия женщин в России она — разительный пример того, что может быть, если раскрепощенная советская женщина побежит по коридорам власти. Фурцева достигла всего — хозяйка Москвы, секретарь ЦК, член Политбюро. А потом она упала. И стала простым министром культуры! А потом она умерла. Как, что, почему?

Рассказывают, ее погубил Большой театр. Конечно, это только слухи: мы ничего не знаем о личной жизни вождей, и страна обычно питается слухами. Как-то, говорят, позвонил Фурцевой директор-распорядитель Большого театра и сказал: «Екатерина Алексеевна, у нас сейчас идет списание старых декораций и реквизита. Жалко выбрасывать, там ведь хорошие вещи: ковры, занавески... Позвольте я отвезу списанные вещи на дачу вашей дочери. Она молодая, ей и такое будет хорошо. Не возражаете?»

Фурцева не возражала. Когда списанный реквизит разгрузили на даче, рабочий-грузчик рассердился и написал письмо в ЦК партии о том, что он, как член коммунистической партии, не может вытерпеть такого положения, что вполне пригодные и красивые ковры вместо того, чтобы служить всему народу в целом, попадают на дачи дочек министров культуры, что его партийная совесть никак не может с этом согласиться. Что, видимо, только и надо было недоброжелателям Фурцевой, давно мечтавшим снять ее с работы. И Фурцева не выдержала и умерла. И на ее место назначили мужчину. А женщин в Политбюро больше не выбирали, потому как женщина должна знать свое место. В БСЭ всем живым и почившим в бозе членам Политбюро отводится место для фотографии, а бедную Фурцеву и в этом обошли, чем поставили ее в одни ряд с троцкистами, бухаринцами и зиновьевцами. Никак не могут ей простить ни дружбы с Хрущевым, ни этих паршивых списанных ковриков для дочки. А впрочем, может быть все было и не так. Кто знает больше напишет больше.

Суровый седой человек на первом плане — Климент Ефремович Ворошилов. «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет!» Первый маршал — Клим Ворошилов. Я был когда-то ворошиловским стрелком. В те времена значок «ворошиловского стрелка» был равен ордену «Дружба народов», учрежденному совсем недавно и вручаемому тем, кто находит в себе силы дружить с другими народами. В недрах партии выращиваются ныне и такие кадры... Некоторые мне возразят, что, мол, не только Микоян прошел сквозь огонь, воду и медные трубы советской власти и умер в своей постели, но и Ворошилов тоже. Э, нет, — скажу я. — Это ведь чистая случайность, что Климент Ефремович не украсил своим именем «гнусную антипартийную группу» Молотова-Маленкова-Кагановича и (не будем этого забывать) примкнувшего к ним Шепилова. Он тоже был с ними. Но на следующий день опомнился, стоял на коленях перед Хрущевым и плакал, умоляя его простить и дать возможность умереть спокойно. И получил на то согласие.

Он одно время был даже Председателем Президиума Верховного Совета СССР, то есть президентом. И когда начались аресты писателей и поэтов, которых потом окрестили красивым заграничным словом «диссиденты», то именно Ворошилову посылались письма интеллигентов, обладавших достаточной гражданской смелостью, чтобы заступиться за преследуемых. Эти письма затем направлялись компетентными органами по месту работы «подписантов» (так назывались на советском языке люди, подписавшие эти прошения), и их снимали с работы, исключали из партии и запрещали печатать их произведения. Тогда среди нас ходил такой стишок:

Теперь давайте нарушим монотонность нашего изложения и посмотрим на героев нашей фотографии с другого конца, справа налево.

Крайний справа — бывший второй секретарь ЦК, бывший член Политбюро тов. Кириченко. Не пытайтесь найти его имя в словарях и энциклопедиях. Кириленко есть, а Кириченко нет. Как слизали человека. Мистика какая-то. А ведь был вторым, после Никиты Сергеевича, человеком в государстве! Нельзя же себе представить, что Хрущев назначил вторым человеком призрак. Да и не похож тов. Кириченко на дух. Открытое партийно-хозяйственное лицо. В ладоши хлопает. Делает вид, что улыбается. Ума не приложу, куда же он запропастился? Может, кто знает? Очень буду признателен.

За ним стоит бывший молодой член Политбюро, бывший секретарь ЦК Д.С. Полянский. Теперь он посол в Японии. Как так? За что ж он-то полетел? Ведь не за развал же сельского хозяйства, за которое он отвечал? Да он и не виноват в развале. Ведь не мог же он распустить колхозы, чтобы наладить дело? За это его бы не в Японию, а в другое место послали. Так что же? Про него в наших кругах рассказывали следующие истории.

Однажды он вызвал, как говорят, к себе руководство Союза писателей. И сказал им: «Вот у меня на столе лежит рукопись настоящего произведения. Это лучшая книга о рабочем классе, которую я когда-либо читал. И мы дадим зеленую улицу этому произведению.» Писательские начальники просто обалдели. Кто же этот неведомый гений, осчастлививший отечественную литературу своим невиданным творением? Тем более о рабочем классе, как того постоянно требовала партия? Все говорят: «Кто это, кто? Не томите, Дмитрий Степаныч!» Полянский говорит: «Это писатель Шевцов! И книга его называется „Во имя отца и сына“». Все говорят: «Шевцов? Какой такой Шевцов?» Полянский говорит: «Выйдет книга, вот и узнаете». И книга вышла чудовищным тиражом в издательстве, если не ошибаюсь, «Московский рабочий». Это было что-то невообразимое — смесь хулиганства, графоманства и черносотенства. Ее перевели на многие иностранные языки, чтобы показать, до какой низости может докатиться литература, если к ней прикасаются Полянские. Дошло до того, что мне разрешили написать открытое письмо Евг. Сазнова писателю Шевцову на 16-й странице «Литгазеты», где людовед и душелюб Сазонов поздравлял собрата по жанру с великим вкладом в литературу, оспаривавшим где-то вклад в нее же самого Сазонова. Полянский, якобы, получил взыскание за то, что влез не в свой огород и съел чужую брюкву. Но скандал с Шевцовым был большой.