Ведь если он женится, то придется заглушить в себе голос предков, не дававший ему покоя ни днем, ни ночью. Придется нарушить клятву, данную и себе, и односельчанам, обмануть их. Он еще ни разу не нарушал своего слова, не мог сделать этого и сейчас. Но как быть, если он не может жить клятвопреступником, но и без Маев тоже жить не может? Он молил Светлых Богов, обращался к суровому Крому с просьбой подсказать выход, но Боги молчали, а он мучился, страдал и сосредоточенно пытался найти выход. Пытался найти и не находил. Вконец измучившись, но так ничего и не придумав, Ниун крепко заснул.

К середине следующего дня лесная тропа вывела путников прямо к лесному озеру, на противоположном берегу которого раскинулось большое селение. Озеро поражало дивной красотой. Густой лес подступал прямо к воде, и самые крупные деревья склонялись над ней, словно любовались своим отражением. То и дело слышались всплески —　это играла рыба, видимо, водившаяся тут в изобилии. В ровной, спокойно водной глади отражалось голубое небо с медленно проплывавшими по небу облаками.

—　Вон мой дом, —　радостно воскликнула Ланга и, тут же погрустнев, добавила: —　Быстро дошли.

Они обогнули озеро и вступили в деревню. Ниун в изумлении оглядывался по сторонам: таких необыкновенных домов ему еще не приходилось видеть. Под одной крышей стояли и жилая часть строения, и сараи, и помещения для скота. Но не это было самым удивительным. Переднюю часть всех домов густо покрывали украшения, вырезанные из деревянных планок. Где-то их было побольше, где-то своем немного, но все селение выглядело так, словно принарядилось на праздник.

Заметив, как ее спутники рассматривают деревянное кружево, Ланга гордо заявила:

—　Я ведь говорила вам, что мой отец - необычный плотник. Таких мастеров вы больше нигде не найдете. Идем скорее.

На пороге самого большого и наиболее причудливо украшенного дома возник высокий немолодой мужчина и, прикрыв от солнца глаза ладонью, пристально посмотрел на приближавшихся путников. Вдруг он охнул, схватился за сердце и бросился с крыльца им навстречу.

—　Доченька! —　полувыкрикнул, полувыдохнул он и прижал Лангу к своей широкой груди.

Потом он отодвинул девушку на расстояние вытянутых рук, сквозь слезы, выступившие на глазах, посмотрел на родное лицо и снова прижал дочь к себе. Наконец, с трудом придя в себя, плотник обернулся к спутникам дочери.

—　Отец, —　сказала Ланга. —　Эти два воина спасли меня от разбойников.

Мужчина решительно шагнул к ним и молча крепко обнял сначала Ниуна, а затем Релана. Как и все киммерийцы, он был немногословным.

—　Заходите в дом. Вы будете самыми желанными гостями. Всегда.

Внутри жилище плотника почти не отличалось от домов, которые обычно строили в Киммерии. Боги не баловали эту страну теплом, и поэтому пороги мастера делали высокими, а двери —　низкими и тяжелыми, чтобы внутрь проникало как можно меньше холодного воздуха. Углы большой комнаты были скругленными, чтобы не промерзали, да и мыть такие стены гораздо легче (мыть стены приходилось довольно часто, ибо от печек, топившейся по-черному, на них густо садилась копоть).

Комната была одна, просторная, почти квадратная, она разделялась на отдельные закутки печью, где готовили еду, большими окованными сундуками, на которых спали женщины, лавками и мощными балками, поддерживавшими закопченным потолок. В дальнем правом углу стоял большой стол. Возле печи суетилась невысокая, ладная и уже немолодая женщина. Когда гости вошли в дом, она повернула к ним посеревшее от невыразимого горя лицо, вскрикнула и медленно опустилась на лавку, словно все силы разом покинули ее.

—　Матушка! —　бросилась к ней Ланга и, опустившись перед матерью на колени, ткнулась носом в подо ее юбки.

—　Жена! Накрывай на стол. Не видишь, что ли, гости у нас, —　преувеличенно строго распорядился плотник.

Остаток дня прошел в нескончаемом празднестве. Гости непрерывно ели и пили, рассказывали о своих приключениях сначала родителям Ланги, потом многочисленным соседям, которые, прослышав о возвращении девушки, все заходили и заходили в дом плотника. Его любили и уважали, и поэтому все дружно радовались его счастью.

В самый разгар пиршества плотник подсел к Ниуну и, строго глядя на него выцветшими, а некогда, видимо, ярко-голубыми глазами, сказал:

—　Вижу, ты приглянулся моей дочери. Вон она глаз с тебя не сводит. Оставайся. Поработаешь у меня, как положено, а там и женой ее объявишь. Я для нее ничего не пожалею.

Ниун покачал головой:

—　У тебя очень красивая дочь. Но я должен идти дальше. Мои предки были кузнецами. И мне долг велит перенять их дело. Не уговаривай. Я уже все для себя решил.

Плотник тяжело вздохнул и положил широкую ладонь на руку Ниуна:

—　Что ж, как ни жаль мне, неволить не буду. Но знай: я твой должник. Ты всегда самый желанный гость в моем доме.

Он поднял красивую резную чашу, одним глотком осушил ее и повернулся к гостям:

—　Пора и честь знать. Люди устали с дороги. А завтра им снова в путь. Пусть отдыхают.

Ясным тихим утром Ниун, Релан, Санта и Маев покинули гостеприимное селение. Их дорожные мешки были наполнены всевозможными припасами, приготовленными умелыми добрыми руками матери Ланги. Она тоже понимала, какие чувства переполняют дочь, но накопленная с годами житейская мудрость не позволила женщине вмешиваться. Она лишь обняла путников на прощание и сказала:

—　Пусть Светлые Боги сопровождают вас в пути. А мы всегда будем рады, если вы решите навестить вас.

Ланга в этот день проснулась на рассвете и вышла проводить гостей до берега озера. По покрасневшим глазам девушки даже не очень наблюдательный человек мог понять, что ночь она провела беспокойную, но, стараясь не выдать своего волнения, Ланга лишь проговорила:

—　Доброго вам пути, —　и, помолчав, обернулась к Ниуну и добавила: —　Твоя избранница будет самой счастливой женщиной на свете. Ты настоящий мужчина.

Затем она резко повернулась и быстро пошла к дому, расправив плечи и высоко неся гордую голову.

Какое-то время все молчали, пока тишину не нарушил Релан:

—　Ниун, мы с Сантой решили не идти в ее деревню. Родных у нее нет, никого ее не ждет, добра она нажить не успела, так что забирать из дома ничего. Мы отправимся прямо ко мне. А ты, как я уже говорил, и один сможешь проводить Маев.

—　Правильно решили, —　отозвался Ниун. —　Санта и так натерпелась всякого, пусть поскорее окажется среди родных. Будьте счастливы. И пусть у вас будет много детей, здоровых, румяных, веселых.

Маев шагнула к подруге, обняла ее и даже слегка всплакнула.

—　Не знаю, —　сказала она, —　Увидимся ли мы еще когда-нибудь, но я всегда тебя буду помнить.

Наговорив друг другу еще много хороших и ничего не значивших при прощании слов, путники разделились: двое отправились на север, а двое - на юг. Когда Релан с Сантой скрылись из виду, Ниун спросил у Маев.

—　Далеко ли до твоего дома?

—　Если поторопимся, к концу третьего дня дойдем.

Ниуну очень не хотелось торопиться, он бы так шел и шел с любимой девушкой, не считая дни, не измеряя расстояния. Видеть ее, чувствовать легкое дыхание, изредка как бы случайно касаться тонкой руки - это значило для него жить. Но, будь прокляты все демоны вместе взятые, не мог он жениться на ней, не мог предать память отца и отказаться от своей мечты! Как только он отведет девушку домой, он снова возобновит поиски и рано или поздно добьется своего. Но как ему жить дальше без этих серых глаз? В душе Ниуна бушевала буря, мешавшая ему говорить, и он шел молча, тяжело ступая по влажной земле, сминая пробивавшуюся к солнцу траву, не замечая ни синего неба, ни легкого ветерка, даже слегка согнувшись под тяжестью своих невеселых дум.

Маев тоже молчала, но не потому, что боялась нарушить размышления своего спутника. ЕЙ тоже было о чем подумать. С первого взгляда на Ниуна она поняла, что именно его ждала всю свою еще недолгую жизнь, что это он являлся ей в беспокойных девичьих снах, что за ним она согласилась бы пойти на край света. Но он не знав с собой, а гордость не позволяла ей задавать вопросы. И еще у нее была одна тайна, которую Маев боялся выдать. Сказав, что она единственная дочь своего отца, девушка умолчала о том, что ее отец - именно тот мастер, который так нужен Ниуну, кузнец. Он с удовольствием взял бы в ученики мужа дочери и передал бы ему дело. Но напроситься в жены, стать желанной только из-за ремесла отца - от одной мысли об этом Маев начинала бить дрожь отвращения. Она никогда не станет торговать собой, даже если потом всю жизнь ей придется провести, страдая от того, что рядом нет единственного человека, за которого она согласилась бы умереть.