Лувуа, по характеру своему человек подозрительный, позволил усыпить свою бдительность. Он пошел на большой риск, а когда осознал это, отреагировал. Напомним, как развивались события. В марте 1680 года был обнаружен потайной ход в камине. Несчастный отставной министр умер от сердечного приступа или апоплексического удара. Что делать? Сен-Мар опасается, что Лозен «знает большую часть того, что было известно господину Фуке»… Он держит в своих руках некие документы, найденные в карманах покойного министра. Похоже, что секрет Эсташа раскрыт. В этом случае, если речь шла о секрете чрезвычайной важности, затрагивавшем жизнь или достоинство короля, оставалось лишь одно: упрятать всю эту компанию за надежные тюремные запоры, тем самым обрекая ее на медленную смерть, как и отвратительных мошенников, проходивших по делу отравителей. Однако Людовик XIV был заинтересован в освобождении Лозена, чтобы можно было выполнить условия задуманной сделки, по которой герцог дю Мэн получал часть имения королевской кузины. Этот резон явно брал верх над желанием сохранить тайну. Между княжеством де Домб и графством Ю, которые должны были перейти во владение его дорогого бастарда, с одной стороны, и желанием избежать разглашения того, что «видел» Эсташ, — с другой, Людовик XIV сделал выбор в пользу первого. Таким образом, надо было придумать маленькую хитрость, чтобы убедить Лозена, будто болтовня Данже не заключала в себе ничего важного. Для этого король (или Лувуа) предложил распустить слух, что оба слуги выпущены на свободу. Решили рискнуть еще раз.

Пока Лозен оставался под надзором в своих резиденциях в Бурбоне и Шалоне, Лувуа поручил своим верным сотрудникам шпионить за его курьерами. «Министр, — писал герцог де Ла Форс, — до самой смерти боялся своего противника. Он перехватывал письма Лозена. Некий почтовый служащий признавался, что пакеты из Лиона открывались, так же как и пакеты из Шалона».[255] Определенная трудность была связана с возвращением Лозена в Париж. Надо было узнать, известен ему секрет Эсташа или нет. Вероятно, именно по этой причине Лозен, нанеся визит вежливости к королю в Сен-Жермен, 6 марта 1682 года, перед тем как отправиться куда-нибудь подальше от двора, заехал к Лувуа. «Мне говорили, — писала кузина короля, — что он был у мсье де Лувуа, где оставался с половины одиннадцатого до полуночи, а затем он посетил мсье Кольбера, который уже лег спать». Навестив на следующий день мадам де Монтеспан, она выразила ей свое удивление по поводу того, «что он долго оставался у мсье де Лувуа. — Как! Вы все еще, — сказала она мне, — можете чему-то удивляться? В наше время не следует ничему удивляться».[256]

Когда заключенный оказался на острове Святой Маргариты, внимание министра к нему, похоже, ослабело. Эсташ более не представлял интереса. Во всяком случае, Лувуа не выражал по его поводу того беспокойства, которое проявлял в то время, когда заключенный был в Эгзиле. Что произошло? С весны 1687 года и до самой своей смерти в июле 1691 года Лувуа не упоминает Эсташа ни в одном из писем. Молчание в течение более четырех лет, тогда как во время пребывания таинственного заключенного в Пинероле и Эгзиле министр непрерывно стоял над душой у своего тюремщика! Барбезьё, похоже, еще меньше интересовался Эсташем.

Отсутствие интереса к нему со стороны министерства наблюдалось и в последующие годы. Мы уже знаем, что 20 марта 1694 года Барбезьё назвал одного из заключенных Пинероля, которого собирались перевозить, более важным, нежели те, что находились на острове Святой Маргариты. Эта туманная фраза, которую сторонники версии о Маттиоли как Железной маске используют в качестве своего важнейшего козыря, позволяет предположить, что в глазах министра Эсташ Данже представлял меньше интереса, нежели Маттиоли. Как я уже говорил, возможна и обратная интерпретация, однако, с учетом всех обстоятельств, вовсе не исключено, что Барбезьё в тот момент проявлял больше интереса к итальянскому дипломату, нежели к слуге бывшего министра Фуке. В том же самом духе уже цитировавшееся письмо Сен-Мара государственному секретарю военных дел Барбезьё от 6 января 1696 года, в котором впервые появилось выражение старый заключенный, отнюдь не свидетельствует об особом интересе к нему. В этом письме дается ответ на запрос министра относительно всех заключенных: «Вы требуете от меня ответить вам, как осуществляется во время моего отсутствия или болезни надзор над заключенными, которые доверены моему попечительству…» Именно Сен-Мар настаивает на особом отношении к своему «старому заключенному», но, впрочем, в конце письма заверяет, что такие же меры предосторожности принимаются и в отношении остальных… Запомним это письмо, ибо оно дало повод извести много чернил историкам, склонным преувеличивать его значение. 17 ноября 1697 года Барбезьё писал Сен-Мару:

«Я получил вместе с вашим письмом от 10-го числа сего месяца копию письма, адресованного вам мсье де Поншартреном, где речь идет о заключенных, по распоряжению короля содержащихся на острове Святой Маргариты под вашим надзором. Вы и впредь должны продолжить осуществление надзора за ними, как это делали до сих пор, не давая кому бы то ни было объяснений относительно того, что сделал ваш старый заключенный».[257]

Итак, Барбезьё требует помалкивать о том, «что сделал» старый заключенный. Рекомендация сама по себе весьма странная, учитывая, что и сам Сен-Мар не должен был знать причину заточения Эсташа Данже. Если он и узнал эту причину из бумаг, найденных в 1680 году в карманах Фуке, то Барбезьё мог быть уверен в том, что Сен-Мар не такой человек, чтобы разглашать подобного рода новость.

Объяснение следует искать в письме Поншартрена, желавшего узнать причины, по которым были арестованы заключенные Сен-Мара. А тот, озадаченный, не привыкший к тому, чтобы кто-то другой, кроме его прямого начальника Барбезьё, требовал от него сведений о «его» заключенных, счел за благо обратиться к своему патрону и переслать ему копию письма его коллеги. Действуя подобным образом, Поншартрен вторгся в сферу компетенции Барбезьё, ответственного за государственных заключенных, содержавшихся на острове Святой Маргариты. Последний был недоволен таким вмешательством, чем и объясняется его реакция: «…не давая кому бы то ни было объяснений относительно того, что сделал ваш старый заключенный».

Итак, следует констатировать, что столь важный министр французского короля, как граф Луи де Поншартрен, генеральный контролер финансов с 1689 года, государственный секретарь военно-морского флота с 1690 года, государственный министр, с того же года заседавший в Верховном совете, занимавший в иерархии государственных должностей гораздо более высокое место, чем Барбезьё, просто государственный секретарь, не должен был ничего знать об этом деле! Не лучшее ли это доказательство крайней важности секрета и того, что знать о нем могла лишь небольшая группа лиц?

Действительно, чтобы понять важность этого запрета, надо поместить процитированное письмо в его исторический контекст. В сентябре 1697 года была начата проверка того, в каком состоянии находятся заключенные, секретно содержавшиеся в различных крепостях. Время от времени (хотя и довольно редко) такие проверки проводились, ибо велико было число забытых узников, томившихся в тюрьмах королевства. Поскольку близилось подписание Рисвикского мира, король хотел знать, сколько сидит в тюрьмах лиц, обвиненных в шпионаже, которых предполагалось освободить. 9 октября была дана общая инструкция комендантам главных крепостей, предписывавшая им доложить руководству, какое количество заключенных и на основании какого приказа содержится у них.[258] Таким образом, эта мера касалась не одного только Сен-Мара. Барбезьё ограничился лишь напоминанием общих принципов и уточнил режим содержания «старого заключенного».[259]