В этом письме, в отличие от предыдущих, говорится о четверых заключенных, а не о троих, как утверждали Людовик XIV и Барбезьё. Однако все правильно: вместе с Руссо, слугой Маттиоли, как раз и получается, что в донжоне содержались четверо заключенных! Удивительно и другое: Мезонзель говорит об эскортировании группы, тогда как инструкция предусматривала сопровождение заключенных по одному. Впрочем, факт существования четверых заключенных усиливает абсурдность королевского приказа: в этом случае предстояло преодолеть почти пятьсот лье (около двух тысяч километров)! Все четверо сперва были вместе доставлены в Бриансон, где Ла Прад принял их под свою ответственность. Комендант, убоявшись длительности предстоявших переходов, поделил их на две группы, так что вместо четырех надо было совершить два путешествия: первое, по всей вероятности, с Маттиоли и его слугой, а второе — с Ле Бретоном и Эрсом. Эти две поездки совершались верхом на лошадях, причем арестованных крепко привязывали к седлу, без каких-либо портшезов. Продолжались же поездки, видимо, десять дней каждая, не считая обратного пути. В первых числах мая все благополучно прибыли на остров Святой Маргариты.

Спустя менее двух лет, 6 января 1696 года, Сен-Мар, отчитываясь перед Барбезьё в том, как он обращается со своими узниками, впервые употребил выражение старый заключенный, под которым, как мы знаем, подразумевается будущий человек в маске, содержавшийся в Бастилии. Вот это весьма важное письмо:

«Монсеньор, вы приказали мне доложить вам о том, какие меры предосторожности принимаются в отношении заключенных, когда я отсутствую или болен.

Двое моих лейтенантов в установленное время подают им еду, как это очень часто до сих пор делаю я, когда чувствую себя хорошо. И делается это, монсеньор, так. Любой из моих лейтенантов берет ключи от камеры моего старого заключенного, с которого обычно начинают; он отпирает трое дверей и входит в камеру заключенного, который учтиво вручает ему блюда и тарелки, сложенные стопкой, после чего лейтенант выходит, чтобы передать их одному из моих сержантов, чтобы тот отнес их на стол, стоящий в двух шагах оттуда, где второй лейтенант тщательно проверяет все, что попадает в тюрьму и выходит из нее, в частности, осматривает посуду, не написано ли на ней что-нибудь; затем проводится осмотр постелей, оконных решеток и всей камеры, а иногда и самого заключенного; после этого его вежливо спрашивают, не нуждается ли он в чем-нибудь, запирают двери и переходят к другому заключенному, чтобы проделать все то же самое».

Тому, кто знаком с внутренним устройством Королевского форта, этот текст совершенно понятен: упомянутые лейтенанты и сержанты выходили из караульного помещения, располагавшегося непосредственно у входа. Они брали ключи от камер, отпирали первую окованную железом дверь, находившуюся слева, входили в сводчатый коридор (который по воскресеньям служил часовней). Там стоял стол, на котором находились посуда и столовое белье. Камера старого заключенного была одной из первых, построенных внутри крепости. Она, по установившейся традиции, располагалась слева. Чтобы войти в его камеру, надо было, как и в наши дни, открыть двое других дверей, также окованных железом. Отметим, что заключенному никто не прислуживал. Он сам складывал стопкой блюда и тарелки. За всем следили два лейтенанта из роты вольных стрелков. В камеру мог зайти только один из них: не «любой из лейтенантов», как можно было бы подумать, судя по письму, а только первый лейтенант роты, то есть до 1692 года Ла Прад, а затем сержант Розарж, к которому перешла эта обязанность. Гийом де Формануар, назначенный лейтенантом в 1693 году вместо де Буажоли, всегда держался в стороне от непосредственного обслуживания заключенных.[109] Следует отметить, что в своем письме министру Сен-Мар не упоминает о различиях в режиме содержания старого заключенного и прочих узников.

Но продолжим чтение письма. Состарившийся на службе тюремщик инстинктивно в мыслях своих возвращается в прошлое, в счастливые времена, когда под его надзором находились «важные заключенные», чего, похоже, больше уже нет:

«Дважды в неделю им меняют столовое, нательное и постельное белье, которое выдают им и принимают от них по счету, всякий раз подвергая тщательному осмотру. Это особенно касается белья, предназначающегося для важных заключенных, какие бывали у меня; они пытались подкупить прачек, признававшихся мне, что не было возможности выполнить их просьбы ввиду того, что я заставлял стирать их белье сразу же по выходе из их камер, и когда оно было постирано и высушено, прачки гладили его в присутствии одного из моих лейтенантов, который затем запирал корзины с бельем в сундуке, из которого его выдавали слугам господ заключенных. С недоверием следовало относиться и к свечам, в которых вместо фитиля могла оказаться свернутая бумага, поэтому я посылал в Турин покупать свечи в лавках, хозяевам которых можно было доверять. Приходилось также обращать внимание на ленты и тесьму заключенных, на которых они могли незаметно написать что-нибудь, так же как и на белье.

Покойный мсье Фуке писал на бумажках, которые прятал в мешочке, пришитом к внутренней стороне его штанов, откуда я по ночам извлекал их и пересылал вашему покойному папаше.

Крайней мерой предосторожности служили внезапно наносившиеся время от времени дневные и ночные визиты, в ходе которых зачастую заставали заключенных пишущими на белье с использованием одним только им понятного шифра, как вы могли убедиться на образцах, которые я имел честь прислать вам».[110]

Трогательные воспоминания престарелого тюремщика! Сен-Мар, все более подверженный ностальгии, донимал Барбезьё рассказами о своем пинерольском прошлом, над которыми тот, надо полагать, от души потешался. Но как бы то ни было, эти объяснения должны были вызывать чувство удовлетворения у короля и его министра.

Выражение старый заключенный ставит семантическую проблему, мимо которой мы не можем пройти. Относится ли оно к заключенному, которого Сен-Мар прежде сторожил и с которым вновь встретился? В таком случае человеком, последовавшим за Сен-Маром в Бастилию, был Маттиоли, который не сидел в Эгзиле и с которым тюремщик встретился вновь лишь на острове Святой Маргариты, — сделавшись «важным заключенным» лишь с этого момента, он закончил свои дни в 1703 году под бархатной маской. Некоторые, оспаривая этот тезис, обращают внимание на то, что термин «старый» является синонимом слова «престарелый». В этом случае выражение относится к человеку, долгое время находившемуся в заключении, скорее всего, к Эсташу Данже, который, как мы знаем, всегда был под надзором своего тюремщика, начиная с Пинероля. Однако эта двусмысленная формулировка не позволяет сделать однозначного заключения в пользу того или другого.

1 сентября 1698 года Сен-Мар, назначенный начальником Бастилии, окончательно покинул Королевский форт. Вместе со своим «старым заключенным», лицо которого он скрыл под маской, а также со своим племянником Гийомом де Формануаром, сержантом Розаржем, тюремщиком Антуаном Ларю и священником Оноре Жиро он отправился в дальний путь — в Париж. Формально на посту губернатора острова Святой Маргариты его сменил высокопоставленный придворный — Жан Франсуа де Жоан, маркиз де Сомри, барон де Шмероль, губернатор Шамбора и Блуа, заместитель управляющего герцогов Бургундии и Берри, малое дитя Людовика XIV. Реальное же управление островами и тюрьмой перешло к королевскому наместнику Шарлю де Ла Мотт-Герену, до сих пор не имевшему отношения к тюрьмам.

Дю Жюнка оставил рассказ о прибытии в Бастилию 18 сентября 1689 года в 4 часа пополудни мсье де Сен-Мара и его старого заключенного. Пушки Бастилии ознаменовали прибытие нового начальника радостным салютом. Путешествие продолжалось семнадцать дней. Голландская газета Ж. Т. Дюбрея, всегда находившаяся в курсе новостей из Франции, в своем номере от 9 октября 1698 года писала: «Из Парижа, 3 октября: Мсье де Сен-Марк (так!) вступил в должность начальника Бастилии, куда он поместил заключенного, которого привез с собой, тогда как другого узника оставил в Пьер-Ансизе, по пути в Лион».[111]