Вскоре воздух наполнился восхитительным запахом жареного мяса, и Гильом выразил опасение, что это может привлечь нежелательное внимание.

— Нужно взять еду с собой и поесть где-нибудь подальше отсюда, — сказал он.

Она кивнула и потыкала в мясо ножом.

— По-моему, готово. — Она сняла с огня вертел с шипящим мясом и, не выпуская его из рук, вскарабкалась на коня. — Мы кого боимся — медведей или дворян?

— И тех и других, — ответил Гильом. — По правде говоря, я съел бы кролика сырым.

— Père говорит, что мясо всегда следует хорошо прожаривать, потому что…

— В зверях тоже живут крошечные животные? — насмешливо спросил он.

— Да, — совершенно серьезно ответила она. — Как вы догадались? В особенности в мелких, покрытых мехом. Он запретил мне есть крыс. Говорит, лучше голодать. Видите ли, когда мы едим больших животных, то рискуем проглотить и маленьких…

Гильом снова прервал ее.

— Большие животные всегда поедают маленьких, не важно, ядовитые они или нет. И редко позволяют себе роскошь зажарить их. На все воля Божья. Чтобы понять это, никаких особенных знаний не требуется.

Он развернул коня и поскакал по дороге, рассчитывая найти уединенное местечко, где можно будет в безопасности насладиться нежным кроличьим мясом, не думая о том, есть там крошечные звери или нет.

Мясной сок стекал у Гильома по подбородку.

— Наверняка это то, что ест Бог, — сказал он. — Поэтому Он и Бог. Потому что ест такую вкуснейшую пищу. — Гильом отшвырнул обглоданную кость и облизал с пальцев жир. — Жаль, что Он не догадался сделать кроликов покрупнее. Я бы съел еще одного.

— Или двух, — согласилась Кэти встала. — А теперь мне нужно заняться кое-какими женскими делами.

«Что она имеет в виду? Что еще за женские дела?»

— Куда вы? — спросил он.

— К пруду тут, неподалеку.

— Здесь есть пруд? Как вы узнали?

Она засмеялась.

— Гуси. Слышите? Может, если повезет, поймаем одного и зажарим.

Он прислушался и вскоре действительно стал различать приглушенные звуки, очень похожие на крики диких гусей. Конечно, он и прежде мог слышать их, но голод мешал ему сообразить, что они означают. Он отбросил кость, которую обгладывал, и встал.

— Я пойду с вами.

Щеки у нее слегка порозовели.

— Простите, но мне нужно побыть одной.

— Но я же должен приглядывать за вами, — взволновался Гильом. — Я обещал вашему отцу.

— Поверьте, я вернусь целая и невредимая. Просто хочу помыться. В уединении.

— Я отвернусь, но буду неподалеку.

— Как пожелаете, — ответила она с явным неудовольствием, — но, пожалуйста, уважьте меня. Время от времени женщине нужно побыть в тишине и спокойствии.

У него едва не вырвалось: «Ты еще девочка, не женщина!», но она уже отвернулась и пошла в том направлении, куда указывала. Он проследил за ней взглядом и заметил, что движется она совсем не по-девичьи. Он отвязал коней и повел их по высокой траве.

Сквозь густой кустарник они пробрались к краю небольшого пруда. В угасающем свете дня было видно, что в центре его бьет ключ. Это было прекрасное зрелище, и Кэт не удержалась от вздоха восхищения.

— Père говорит, что воздух остывает быстрее воды и вытягивает из нее тепло. Вот почему лучше всего купаться в это время дня. Что я и делаю.

— Вы собираетесь купаться здесь? — удивился Гильом. — Вы же сказали, что просто хотите помыться.

— А как лучше сделать это, если не выкупаться?

— Это не повредит вашему здоровью? — встревоженно спросил он.

— Поверьте, я стану лишь здоровее. Ну, вы обещали мне уединение. Или забыли?

Он без единого слова отвернулся и вскоре услышал шелест снимаемой одежды. Потом послышался негромкий всплеск — когда Кэт входила в воду, — а спустя какое-то время звуки, свидетельствующие о том, что она поплыла.

«Сейчас она полностью в воде, и я могу посмотреть», — мелькнула мысль.

Только он начал поворачивать голову, как мимо, рассекая воздух, пронеслось что-то большое, серое и мокрое; он резко присел, и это нечто едва не задело его. Плоская, округлая рыба шлепнулась в траву и забилась на ней.

— Завтрак! — крикнула Кэт смеющимся голосом, со своим занятным английским акцентом. — Пока я плаваю, проследите, чтобы мадам Рыба не ускакала обратно в воду. А иначе будете сами добывать себе завтрак.

Кэт выжала из волос воду и теперь сушила их в тепле костра. Они расположились на маленькой полянке, окруженной очень высокими деревьями, — так, чтобы дым от костра рассеивался еще среди ветвей и его нельзя было заметить, если кто-то наблюдал со стены замка. Развесив выстиранную одежду для просушки на ближайших ветвях, Кэт сидела, завернувшись только в шаль.

— Бог даст, ночью никто нас не потревожит, а то мне придется скакать, прикрываясь только волосами да шалью.

Возникшая перед мысленным взором Гильома картина доставила ему удовольствие. Тем не менее он прошептал себе под нос:

— Бог не допустит этого.

Неподалеку от пруда они набрели на одинокую яблоню и нарвали столько яблок, сколько смогли унести в мокрой одежде Кэт. Еще не успев выбрать место для ночевки, они перемазали руки и лица соком кислых фруктов, но тем не менее животы набили. Кэт ножом разрезала одно яблоко пополам и выковыряла середину, превратив половинки в две маленькие чашки, из которых можно пить. Сквозь шелковую ткань вода просачивалась в одну из этих яблочных чашек, и, когда она наполнилась, девушка протянула ее Гильому. Тот жадно напился.

— Père говорит, что, оказавшись у источника свежей воды, всегда нужно напиться. Хотя сейчас живот у меня так набит яблоками, что, кажется, для воды уже места нет.

Гильом помолчал, подставляя яблочную чашку под капающую сквозь ткань воду. Потом посмотрел в глаза Кэт и заявил решительно:

— Он вам не отец. Не могут родственники быть так не похожи друг на друга.

Она неловко заерзала, поплотнее закутываясь в шаль, и посмотрела в сторону, явно не желая встречаться с ним взглядом.

— Как вы можете говорить такое? Вы ничего не знаете о нас.

— Где ваша мать?

Казалось, этот вопрос застал ее врасплох, но после мгновенного колебания Кэт ответила, сухо, почти безжизненно:

— Умерла.

— От чего?

— От чумы.

И судя по выражению боли на ее лице, Гильом понял, что она говорит правду — как и тогда, когда заявляла, что этот человек вылечил ее, а потом и самого себя.

«Тогда почему он не вылечил мать?»

Словно прочтя его мысли, Кэт объяснила:

— Она заболела до того, как он закончил изготовление лекарства. Однако она прожила две недели, но потом все равно умерла. Представляете? Целых две недели!

На миг лицо Кэт осветилось от дорогих ее сердцу воспоминаний, но потом снова погасло. Поскольку она так и не ответила на его первое смелое заявление, Гильом повторил его.

— Я стою на том, что он вам не отец.

Она вперила в него сердитый взгляд поверх пылающего костра. Освещенное оранжевым светом, ее лицо превратилось, как показалось Гильому, в маску ненависти. Пауза затягивалась, и, не в силах выносить ее, он — ужасная глупость! — обрушил на Кэт обвинения.

— Я не верю, что в вашем прекрасном теле есть хоть капля его темной крови. И дочери простых врачей не получают такого образования, как вы. Вы говорите с английским акцентом, выглядите как англичанка, а французский у вас такой, на каком говорят при дворе. И вы сказали, что умеете читать. Женщины не умеют читать, если только они не из знатной семьи!

— Père учил меня. И, уверяю вас, он не из знатной семьи.

— Но он человек образованный. И в его французской речи слышен отзвук испанского языка. Видимо, оттуда он и родом, учитывая его христианское имя — Алехандро.

До этого она неотрывно смотрела на Гильома, но тут внезапно отвела взгляд и опустила голову, как будто не в силах больше выносить этот допрос. Однако когда она снова посмотрела на него, в ее взгляде читался откровенный вызов.