Наблюдая за реальным воплощением того, что должно было стать самым сокровенным знанием его жизни, де Шальяк видел не умелое священнодействие мастера, а неуверенные, иногда какие-то совершенно безумные на вид попытки во что бы то ни стало спасти испуганного мальчика, над которым смерть, казалось, простерла свою руку. Бок о бок с Алехандро трудилась молодая женщина, вдова, которой не было еще и двадцати; тем не менее ей уже пришлось многое пережить, и дальше, скорее всего, ее не ждет ничего хорошего. И хотя в других обстоятельствах больной мальчик называл бы ее «тетей», сейчас он об этом, конечно, не догадывался. Де Шальяк понимал, что не чувство вины перед графиней заставляет Алехандро делать то, что он делает, для ее занемогшего сына. Нет, им двигали лишь чувство чести, любовь к своему ремеслу и желание хорошо делать свое дело. Он и его дочь заботливо, нежно вымыли ребенка, переодели в чистое и всячески старались успокоить, даже тогда, когда вливали ему в рот ужасную вязкую жидкость — лекарство, предписанное мудрой старой женщиной, научившей лекаря, как делать то, что должно быть сделано.

Стоя в углу комнаты, куда Алехандро прогнал де Шальяка ради его же безопасности, он потрясенно наблюдал, как лекарь и его дочь работают, забыв о собственном здоровье и благополучии. Они смешивали свое мерзкое варево в определенных пропорциях — на два пальца порошка высушенной мертвой плоти пригоршню таинственной воды. Точно выдерживая нужные интервалы времени, отмеривали дозы и заставляли мальчика глотать лекарство, не обращая внимания на его протесты.

И когда страдания на какое-то время отпускали ребенка и он успокаивался, лекарь сидел у его постели и рассказывал всякие истории, которые давным-давно слышал от своего ныне покойного друга, — о воинских подвигах, о рыцарских поединках, об умении владеть мечом. В общем, обо всем том, что ожидало мальчика в будущем — если он выживет.

Чувство уважения к еврею, который занимал его мысли на протяжении многих лет, росло с каждым часом; сейчас де Шальяк восхищался еще и тем, как прекрасно тот сумел вырастить и воспитать девушку. Алехандро все делал превосходно — и это тоже не стало исключением.

В конце концов болезнь отступила, и бубоны начали съеживаться. Увидев это, де Шальяк испытал странное, незнакомое чувство радости. Не то победоносное, какое обычно охватывало его, когда он одолевал жестокую болезнь; нет, это была простая радость при мысли о том, что ребенок будет жить, обнимать мать, следовать по стопам отца. И еще он восхищался тем, каких невероятных успехов в своем ремесле добился этот таинственный скиталец. Может, впервые в жизни де Шальяк признал чье-то превосходство над собой.

— Père! — услышал Алехандро.

И тут же проснулся в кресле у постели мальчика. Перед ним стояла Кэт.

— У меня схватки.

Все его чувства мгновенно обострились. Он вскочил и усадил ее на свое место.

— Воды отошли?

— Не… знаю. — Она откинулась в кресле. — Я спала около камина, но юбка мокрая, так что, наверное, да. — Она согнулась, обхватив себя руками, и застонала. — Новая схватка. Меня пробирает до самого нутра.

Не зная, что делать, Алехандро метнулся в угол и разбудил де Шальяка.

— Ребенок, — только и сказал он, когда француз очнулся настолько, чтобы понять.

— Выходит?

— Да.

Француз встал, быстро привел в порядок свою одежду и, не думая об опасности для себя, подошел к постели, рядом с которой сидела Кэт.

— Опишите, что вы чувствуете, мадам.

— Боль начинается очень глубоко внутри и распространяется по всему животу, пока не возникает ощущение, будто все внутренности вот-вот выкинет наружу, — сказала она, обхватив руками живот, и беспомощно посмотрела на Алехандро. — Это, наверное, и есть адская боль, père.

— Нет-нет, уверен, ты никогда не узнаешь, что такое адская боль, ты ее не заслужила, — попытался успокоить Кэт Алехандро.

— Нужно доставить ее в мой особняк. Быстро, пока она вообще способна передвигаться.

Алехандро посмотрел сначала на ребенка в постели, потом снова на де Шальяка.

— А как же мальчик…

— Вы можете остаться с ним, а женщина пойдет со мной. Рожать здесь ей не годится — комната пропитана чумой, подвергать воздействию которой новорожденного нельзя.

— Нет! — закричала Кэт. — Père, умоляю, не оставляй меня… У меня нет ни сестры, ни матери, только ты.

Алехандро бросил на де Шальяка сердитый взгляд.

— Не оставлю.

Кэт снова застонала, встала и неожиданно резким движением подняла юбку. По ноге струился кровавый ручеек, пятнал чулок и стекая в туфлю. В ужасе глядя на нее, Алехандро заметил маленький нож, как всегда засунутый за чулок, тот самый, которым она угрожала барону де Куси, когда он попытался насильно увести ее.

Глядя, как она истекает кровью, Алехандро почувствовал такую боль внутри, будто у него самого начались схватки.

— Бог мой! — воскликнул де Шальяк. — Значит, ей придется рожать здесь.

Он метнулся к шнурку колокольчика, дернул за него, подошел к двери и дождался появления слуги.

— Пожалуйста, позови графиню, — сказал он. — Как можно быстрее.

— Мальчик?

— Просто позови ее!

И спустя недолгое время появилась графиня Элизабет. Остановившись в коридоре, она спросила:

— Что с моим сыном?

— Благодарите Бога и испанца. Он будет жить.

Графиня чуточку театральным жестом перекрестилась, сложила перед грудью ладони, подняла взгляд и забормотала молитву.

— Однако вам следует также благодарить и эту девушку, — продолжал де Шальяк. — Она ухаживала за ним, мыла и переодевала его. Он страдал бы гораздо сильнее, если бы не она. А теперь ей самой требуется чистое место, где она сможет произвести на свет собственное дитя.

— Пусть рожает прямо здесь, — отрезала Элизабет. — Она ведь в окружении лекарей, разве не так?

— Графиня, ребенок не может появиться на свет в чумной комнате… Для меня самого было опасно здесь находиться, я остался лишь из чувства преданности вам.

— Ей следовало подумать об этом, прежде чем являться сюда. И пусть будет благодарна, что я не гоню ее даже отсюда.

Она повернулась, собираясь уйти, но тут через порог переступил Алехандро, держа на руках ее сына.

— Графиня, пожалуйста.

Тяжело ступая, она тем не менее пошла по коридору.

— Элизабет!

Когда она услышала свое имя, ее плечи поникли. Она остановилась и медленно обернулась.

— Взгляните на своего сына, — продолжал Алехандро. — Он жив.

Бледный, ослабевший мальчик потянулся к матери.

Графиня бросила быстрый взгляд на Алехандро. Ее зеленые глаза полыхнули гневом и болью. Однако на мальчика она не взглянула.

— Подойдите, — снова заговорил Алехандро, — возьмите его. Он истосковался по материнским рукам.

В конце концов она подняла взгляд. И, увидев сына, разрыдалась. Рванулась вперед, взяла его на руки и сказала, захлебываясь слезами:

— Он такой бледный.

— Ничего, со временем это пройдет, — сказал Алехандро. — С ним все будет хорошо. Я знаю это, потому что лечил его, заботился о нем, отдавая всего себя тому, чтобы вернуть его вам. — Он слегка приоткрыл дверь. — А теперь загляните внутрь и посмотрите, как страдает мое дитя. Пожалуйста, верните ее мне!

Элизабет неохотно глянула за дверь и увидела Кэт, по ногам которой струилась кровь, а почти вся юбка стала красной. Рядом, поддерживая ее, стоял де Шальяк. Графиня побледнела, прошептала молитву и со страхом посмотрела на Алехандро.

— Это плохо, когда так много крови.

Графиня снова устремила взгляд в комнату.

— Тогда, пожалуйста, помогите…

Внезапно она вскинула руку, останавливая Алехандро и пристально разглядывая Кэт. С каждым мгновением лицо Элизабет напрягалось все сильнее.

— Боже милосердный, Чосер прав. — Она перевела на Алехандро обвиняющий взгляд. — Эта ваша дочь просто сверхъестественно похожа на моего мужа.