— Вы подарили рукопись ему?

— Он так умолял меня.

— Но он же не в состоянии прочесть ее!

— Он обещал найти человека, который закончит перевод.

— И потом использует эти знания, как пожелает! И вовсе не в интересах тех, для кого они предназначались!

Де Шальяк вздохнул.

— С этим ни вы, ни я ничего не можем поделать. Рукопись случайно попала вам в руки, а потом, тоже по чистой случайности, ушла к Фламелю. В сердце своем он человек неплохой, хотя и высокомерный, без всяких на то оснований. Он достойно поработает с ней. Так или иначе, рукопись уцелела и без вашего пригляда во время своего долгого путешествия через века. Почему вы считаете, что ей требуется ваша защита? — Де Шальяк встал и принялся расхаживать по комнате. — Кто-то скажет, что эта рукопись имеет собственную волю. Кто-то другой решит, что она подчиняется воле Божьей и окончит свой путь там, где Он сочтет нужным.

Алехандро долго молчал, с неожиданным для себя чувством смирения.

— И теперь вы верите тому, что я рассказывал вам о лекарстве от чумы. И даже верите тому, что я говорил о крысах?

— Я не в том положении, чтобы позволить себе не верить. И я дал дофину клятву найти хоть какое-то лекарство. Видите ли, наш будущий пациент — младший сын принца Лайонела и графини Элизабет.

Алехандро с трудом сглотнул.

— Я не могу.

— А я считаю, что вы обязаны ей и сделаете это, коллега.

Алехандро повесил голову и потом взглянул на Кэт, испрашивая ее позволения. Она чуть опустила веки, безмолвно ответив «да».

Алехандро снова поднял глаза на де Шальяка.

— В той комнате, где вы держали меня…

— Да. Служанка нашла бутылку. Она могла просто выбросить ее вонючее содержимое, но вместо этого принесла бутылку мне. И сейчас она у меня.

— Значит, лекарство сохранилось.

— Может, не в полном объеме, я точно не знаю. Знаю только, что ваше сокровище по-прежнему отвратительно пахнет, так что, надо полагать, оно не утратило своих свойств. Я рад, что не избавился от него.

Когда они покинули дом, Алехандро увидел двух привязанных к столбу коней — и никакой охраны. Он удивленно посмотрел на француза.

— Вы прискакали сюда один? Прихватив с собой лишнюю лошадь?

— Сейчас на дорогах нет разбойников.

— Как? Почему?

— Все они мертвы, коллега. Убиты. Наварра и де Куси казнили всех, кого подозревали в такого рода промысле. И конечно, с их точки зрения любого человека, вымаливающего еду для своей семьи, можно рассматривать как разбойника. Вот почему я ничего не опасался.

«И однако, нас Наварра не тронул, — подумал Алехандро, — выполняя данное Гильому обещание. Для такого чудовища, как он, это можно рассматривать как благородство».

Он безмолвно возблагодарил душу Гильома Каля, надеясь, что тот обрел вечный покой.

Говорить о Кале было слишком мучительно, но Алехандро всю долгую зиму думал о нем, пытаясь представить себе, каковы были его последние часы. Противостоял ли он с откровенным презрением своим мучителям, издеваясь над ними в ответ на их издевки, понимая, что другой возможности не будет? Или стоически молчал, когда Наварра и де Куси разглагольствовали о своем заговоре с целью разделаться с ним?

«Наверняка для него было шоком услышать, — думал Алехандро, — что в союзе с ним не было никакой нужды, поскольку дофин не сумел собрать сколько-нибудь значительное войско, и что Наварра не будет сражаться с наследником французского престола».

Тем не менее Каль сумел добиться от Наварры торжественного обещания не причинять вреда его жене и, видимо, сделал это с такой страстью, что даже этот негодяй не нарушил его.

Алехандро часто задавался вопросом: а не Гильом ли ранил короля Наваррского в руку, заслужив таким образом его уважение? Когда Карл велел обработать его рану, она выглядела так, что вполне могла быть нанесена за день до того.

Эти вопросы ожили в голове лекаря, пока он собирался выехать в Париж. Что толку? Узнать ответы на них он мог бы, только встретившись лицом к лицу с Карлом Злым, а об этом даже задумываться бесполезно, пока он так слаб телесно.

— Коллега? — окликнул его де Шальяк. — Вы готовы?

— Да.

Им и брать-то с собой было нечего, кроме сумки Алехандро с инструментами и жестянки с усохшей плотью, которую Кэт так старательно обрабатывала с тех пор, как они поселились в этом доме. Оба предмета поместились в седельную суму, в которой де Шальяк привез пищу. Было горько сознавать, что все, что у них есть в этом мире, занимает место, равное тому, чем сейчас набиты их животы. Пока они скакали, Алехандро постарался выкинуть эти мысли из головы, сосредоточившись на том, чтобы надежно удерживать сидящую перед ним Кэт. Поначалу он подумал, что такой двойной груз будет слишком тяжел для коня, и хотел идти рядом, однако де Шальяк без труда убедил его, что их общий с Кэт вес вряд ли превышает его собственный.

Дороги еще не начали оттаивать, и на свежевыпавшем снегу было мало следов. В лесу вокруг стояла почти жуткая тишина — звери погибли, птицы еще не вернулись, и снег приглушал все звуки, кроме случайного потрескивания ветки, не выдержавшей тяжести наросшего на ней льда. Там и здесь вдоль дороги видны были черепа, уже припорошенные продолжающим идти снегом, или бесформенные груды, в которых угадывались человеческие останки. Когда-то вдоль этой дороги тянулись ряды погребальных костров; если под рукой был трут и удавалось выбрать время, те, у кого еще оставались силы, предавали мертвых огню. Пламя било вверх, и отвратительная вонь затрудняла дыхание. Стоило Алехандро закрыть глаза, и он снова слышал крики умирающих на Компьенской дороге и вопли раненых, безжалостно растаптываемых копытами коня Наварры, скачущего в сопровождении жестокого де Куси к лекарю за помощью.

В Париж они проникли без всяких затруднений, поскольку де Шальяк заранее договорился о времени их возвращения. На улицах было тихо, почти пустынно — если не считать закутанных в плащи людей, громко выкликающих время для уцелевших горожан, прячущихся за плотно закрытыми ставнями. Магазины были закрыты или даже заколочены, кафе темны и пусты. И когда они скакали мимо собора Парижской Богоматери, Алехандро не видел на лесах рабочих и не слышал пения, делавшего терпимым соседство с этим бастионом христианства со всеми его излишествами.

И нигде ни одного голубя.

«Наконец-то их съели», — равнодушно отметил он.

Они пересекли замерзшую Сену и добрались до особняка де Шальяка рядом с университетом. И когда Алехандро оказался внутри и тяжелая дверь закрылась за ним, он впервые за много месяцев по-настоящему согрелся.

Их тут же отвели в отдельные комнаты, где было все необходимое для скромной жизни — де Шальяк снова проявил себя как достойный, внимательный хозяин. Чистая вода, свежая одежда, щетки для зубов, гребни и ленточки для волос Кэт — все было продумано, тщательно подобрано и заботливо разложено. И когда Алехандро вымылся, переоделся и его разум избавился от необходимости неустанно выискивать способы уцелеть, в душу начало прокрадываться непривычное ощущение страха перед тем, ради чего, собственно, его сюда и вызвали.

Сможет ли он сделать это снова? В последний раз он одолел чуму, от которой страдал сам. Кэт, тогда совсем крошка, невероятным усилием воли сделала для него то, чего он не смог сделать для Адели, — заставила его, пребывающего в бредовом состоянии, проглотить мерзкое снадобье, единственную надежду на исцеление. Заткнув ему рот и нос своими маленькими ручками, она удерживала их до тех пор, пока у него не осталось другого выбора, кроме как проглотить или задохнуться. И хотя смерть тогда казалась даже желанной, он предпочел проглотить. И выжил. За прошедшие с тех пор годы Кэт не раз описывала этот момент как один из самых трудных в своей жизни; даже более трудный, чем присутствие при смерти матери.

Нужно ли ей проходить через все это снова, да еще когда она должна вот-вот родить?

«Нет, — решил он. — Ни в коем случае».