— Ах, Томми! Какой же ты глупый! Единственная причина ее молчания заключается в том, что если бы она рассказала то, что ей известно, все мои надежды на удачный брак рухнули бы!

Томми ошеломленно посмотрел на сестру:

— Ты думаешь, она это понимает?

— Это я ей подсказала.

— Очень умно с твоей стороны, Никки.

— Я не такая идиотка, за которую ты меня принимаешь.

Томми дотронулся до ее руки:

— Я не считаю тебя идиоткой. Ты просто… совершила ошибку.

— Какую именно ошибку? — спросила Николь.

— Ну… поверила тому, что он тебя любит.

— Он мне ничего подобного не говорил.

— Не говорил? — вытаращил глаза Томми.

— Нет. Хотя я призналась ему, что люблю. — На ее лице мелькнуло слабое подобие улыбки. — И рада, что сказала об этом.

Томми сделал попытку зайти с другой стороны:

— Ты ведь слышала, что рассказывала нам мать в карете о мадам — графине Д'Оливери. Как отчаянно она хотела выйти замуж за отца, хотя он уже был обручен с матерью, пыталась всеми правдами и неправдами заполучить его и делала это так бесстыдно, что была подвергнута остракизму и вынуждена уехать на континент. Разве ты не считаешь логичным, что она нацелилась отомстить?

— Я считаю, мадам очень повезло, что она не вышла замуж за нашего отца.

— Ну ладно… — Томми опорожнил бокал. Их разговор принимал вовсе не то направление, какое ему хотелось бы. — Ты знаешь, я расспрашивал людей. То, в чем мать обвинила Бору и графиню, соответствует действительности. Очень многие знают о том, что они были любовниками в Париже.

— Он и она были любовниками. И по этой причине я проститутка?

— Боже мой, Никки! Ну конечно же, нет!

Николь скосила на брата свои светло-карие глаза.

— У тебя было много любовниц, Томми? — Брат вспыхнул. — Так ты — проститутка?

— Мужчина не может быть проституткой!

— Да, не может, — задумчиво проговорила Николь.

— Она содержала бордель в Париже!

— Я уверена, что это был очень симпатичный бордель. Ты когда-нибудь в них бывал, Томми?

«Господи, — подумал Томми, — и как это разговор перевернулся с ног на голову?»

— Послушай, Никки…

— Только не надувайся сильно, а то ты делаешься таким же напыщенным, как отец.

— Он испортил тебе репутацию, — сказал Томми. — Я не знаю, что он в точности сделал с тобой…

— В самом деле? — насмешливо пробормотала Николь, приподняв бровь.

— Но он испортил тебе репутацию! Или, может быть, это сделали мадам и миссис Тредуэлл, этого я не знаю. Ты лишилась невинности — я вовсе не имею в виду девственность! Есть более важные вещи, — сказал Томми, как будто внезапно понял что-то очень важное. — Ты можешь быть кроткой, какой бываешь с матерью, но ты изменилась. Ты ведь не собираешься выходить замуж за Уоллингфорда?

— Жизнь научила меня, что о моих намерениях тебе лучше не сообщать.

— Проклятие, Никки! Я уже сто раз повторял тебе, что любой человек в моем полку поступил бы точно так же, если бы узнал, что его сестра попалась на глаза Бору!

— Ты так говоришь, будто он чумной. — Николь допила чай и поднялась с такой неосознанной фацией, что Томми оторопел. Она изменилась. Место божественного огня занял холодный расчет, чем Николь никогда не отличалась. Он постоянно наблюдал за ней и видел, как она держала Уоллингфорда, словно спаниеля, на поводке. Может быть, это Бору открыл ей, что происходит между мужчиной и женщиной, и тем самым сделал ее столь опасной?

Дежурные замечания их матери по поводу ее манер, поведения и одежды стали лишними и делались лишь по привычке. Ее манеры и поведение были отполированы не хуже фронтовой сабли и, если судить по тому, что десятки молодых людей боролись за право ухаживать за ней, действовали безотказно. Вероятно, именно по этой причине Николь не слишком рвалась замуж за Уоллингфорда. Но кого можно предпочесть Уоллингфорду? Разве что одного из принцев?

Томми вдруг обнаружил, что эта мысль его как-то успокоила. Николь провела много месяцев в академии в полной изоляции, если не считать Бору, и вполне вероятно, что ей доставляет удовольствие опробовать крылья. Но она благоразумна, его Никки. Рано или поздно, она поймет, что Уоллингфорд — это наилучшая партия.

— Надеюсь, ты простишь меня, — с грациознейшим поклоном сказала Николь. — Я должна взять шляпу и накидку.

— Никки…

Она повернулась в дверях, показавшись ему в этот момент удивительно красивой.

— Да?

— Какие бы у тебя ни были планы… будь осторожна. Даже мать способна простить одну ошибку. Но за вторую придется дорого заплатить.

На губах Николь мелькнула улыбка.

— Не бойся, дорогой брат. Я получила суровый урок.

Томми очень хотелось знать, что это был за урок.

Уоллингфорд заехал за Николь в восемь вечера и отвез ее в городской дом своих родителей. Был пышный обед, затем музыкальное представление, во время которого Николь сидела рядом с герцогиней и развлекала ее рассказами о жизни в академии.

Герцог одобрительно смотрел через монокль, постукивая носком начищенного до зеркального блеска сапога в такт исполняемой мелодии. Затем, когда были поданы напитки и деликатесы на массивных золотых блюдах, Уоллингфорд подошел к Николь, чтобы пригласить ее на прогулку по саду. От выражения ее лица в тот момент Томми бросило в жар.

Ночной ветерок доносил пьянящие ароматы роз и лилий. Николь позволила Уоллингфорду довести ее до скамейки, где они сели, и он обнял ее рукой за обнаженные плечи.

— Вы сводите меня с ума, — пробормотал он, проводя пальцем по ее щеке. Затем поцеловал ее — она позволила ему и это. От него пахло меренгами. — У ваших губ вкус неба, — зашептал он и положил ладонь ей на шею, затем очень осторожно сдвинул ладонь чуть пониже.

Николь закрыла глаза, представила убогую гостиницу в Кенте и…

— Ах, — выдохнул Уоллингфорд, накрыв ладонью грудь поверх атласного платья, — Николь, Николь… Вы любите меня хотя бы немножко?

— Разумеется, люблю.

— Выходите за меня замуж, — умоляющим тоном попросил Уоллингфорд и снова приник к ее губам. Он пододвинулся к ней и прикоснулся рукой к ее бедру. Николь мгновенно напряглась.

Уоллингфорд поспешно убрал руку.

— Простите, любовь моя! Боже мой, чего бы я только не отдал, чтобы вы стали моей! Чтобы немедленно обвенчаться с вами и вы оказались бы в моей постели…

— Энтони! — возмущенно проговорила Николь.

— Выходите за меня замуж, — снова сказал он просительным тоном.

— Я уже говорила вам, мне требуется время…

— Для чего? — Он опустился на колени прямо на кирпичи. — Кто еще может любить вас так, как я?

Уоллингфорд полез в карман жилета и вытащил маленькую, обтянутую алым бархатом коробочку.

— Вот, возьмите.

Николь покачала головой:

— Энтони, пожалуйста… Не сейчас…

— Но почему? Мы идеально подходим друг другу. И мать, и отец любят вас не меньше, чем я. Если обручение произойдет сейчас, мы могли бы обвенчаться в октябре. Это сезон охоты. Роскошная, грандиозная свадьба в имении. Весь свет будет здесь. Мои собаки тоскуют по вас, Николь! Разве вы не слышите их жалобного визга?

А Николь слышала прерывистый вдох Брайана Бору, когда он вошел в нее, убежденность в его голосе, когда он сказал: «Я намерен оставаться здесь столько, сколько ты способна меня терпеть».

— Наверное, слышу, — заставила себя улыбнуться Николь. — Но вы должны внушить им, что неразумно излишне торопиться.

— Я боюсь, что потеряю вас, — внезапно сказал Уоллингфорд. — Слишком уж все хорошо, чтобы быть правдой.

— Милый Энтони. — Николь дотронулась до его щеки. — Я говорила вам и повторяю: во всем Лондоне нет человека, которого я предпочла бы вам. «Где он сейчас, — подумала она, — и с кем?»

— Скажите «да»! О, моя дорогая, моя любовь!

Любовь… Почему это слово, с такой готовностью сказанное им, так и не слетело с уст Брайана Бору? А ведь Уоллингфорд едва знал ее — да что там, не знал вообще.