Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Если ты не перестанешь тянуть меня вниз, я брошу тебя прямо здесь, — угрюмо пообещал ему киммериец.

— Бросай, — равнодушно откликнулся шар. — Мне все равно.

Впрочем, когда Конан разжег костер, чтобы поджарить пару крупных птиц, принесенных в зубах Бонго, настроение его изменилось. Покрывшись малиновыми и синими пятнами, Шестилик взволнованно завозился в сетке.

— Это огонь! Это огонь!

— Конечно, огонь! Что же это еще может быть?..

— Но это не живой огонь! Это огонь-разрушитель! От него все погибнет вокруг!.. — лепетал шар, перекатываясь с лица на лицо.

— Неужто? — усмехнулся Конан. — А я-то надеялся поджарить на нем двух аппетитных пташек. Одну, кстати, могу уступить тебе.

— Я же говорил — я не нуждаюсь в пище! Свобода, одна свобода питает меня! Она — воздух мой, свет, еда и питье… Свобода… — Бормотанье его сорвалось в глухие и короткие рыданья, похожие на кошачий кашель.

— Клянусь богами вашего дурацкого острова, твое нытье изрядно утомило меня! — прикрикнул на него Конан. — Я ведь могу и не выдержать и отдать тебя в пищу огню, которого ты так боишься! Ну, не трясись, не трясись, я пошутил, — добавил он поспешно, заметив, что от его угрозы и без того еле живой шар чуть не лишился чувств от ужаса. — Если не хочешь есть, я не настаиваю, но, по крайней мере, поговори со мной! Давно у меня чешется язык задать тебе один простенький вопроси кто ты есть? Сколько живу, впервые вижу такое… — Он неопределенно помахал в воздухе ладонью, не найдя слов, которые не слишком обидели бы чрезмерно ранимое создание.

— Кто я? — меланхолично откликнулся шар. — О, кто я? Мне и самому чрезвычайно интересен ответ на этот вопрос.

— Ты что, хочешь сказать, что не знаешь, откуда ты взялся и кто твои родители? — удивился киммериец, знавший своих предков вплоть до пятого колена.

— Не знаю! Вернее, не помню, — бледно-серый шар был воплощенная печаль и отрешенность. — Если бы я помнил все, что случалось со мной за многие тысячелетия, я не смог бы жить. Я не смог бы летать, потому что груз памяти пригибал бы меня к земле. Я не смог бы удивляться новому, так как ничего нового в мире для меня не существовало бы…

— Ты живешь много тысячелетий? — недоверчиво переспросил Конан.

Шестилик покивал, скорбно опустив веки, словно солидный возраст был горькой и трагической несправедливостью его судьбы.

— Я живу очень долго. Точно сказать не могу, не помню. Раз в несколько сотен лет я сам добровольно лишаю себя памяти. Для этого я бросаюсь с большой высоты в океанские волны. Ударившись о воду, нельзя разбиться насмерть, я только теряю ненадолго сознание. Все прожитое при этом стирается из памяти, словно буквы, написанные на песке палкой. Остается очень немногое: смутное знание, что свобода — самое ценное, самое главное, самое насущное, что есть у меня. Да еще — что когда-нибудь, когда опыт прожитых лет станет пригибать меня к земле и мешать полету, нужно броситься с высоты в океан и начать жить заново.

— Значит, тебя можно назвать бессмертным? — спросил Конан.

— О нет, я смертен — вздохнул шар. — Тысячи раз я мог бы лишиться жизни, если бы не был столь осторожен. Осторожность, мудрость, сообразительность — вот то, что позволяет мне жить так долго. Но в каком-то смысле ты прав: по сравнению с вами, людьми, меня можно назвать бессмертным.

— Бессмертным — да, но вот мудрым я бы тебя никак не назвал! — засмеялся киммериец. — Что это за мудрость, от которой нужно избавляться, как от ненужного груза, каждые несколько сотен лет? Которую нужно смывать с себя, словно грязь, выбрасывать, словно отходы кишечника?..

— Что ж, во всем есть свои вредные стороны. Даже в бессмертии, — философски заметил Шестилик.

— А давно ты шлепался об воду в последний раз? — поинтересовался киммериец.

— О, всего лишь триста лет назад! Так что я еще достаточно молод.

— Значит, ты помнишь, как появился здесь тот, кого называют Багровым Оком?

— О, да! Как будто бы это было вчера. Мне было лет сто с небольшим, когда на наш остров неведомо откуда свалилась эта напасть. Я помню, очень отчетливо помню… Это произошло ночью. Была очень душная ночь. Не хватало воздуха ни людям, ни животным, ни птицам. Все задыхались, царапали щеки и груди ногтями, падали ниц и ели землю… Молили богов, чтобы те послали им легкую смерть, но не мучили так. У некоторых не выдерживали сердца, разрывались… К рассвету стало легче, а утро, как сперва показалось, наступило вполне обычное. Но это казалось недолго. В воздухе было что-то не то, цвет неба неуловимо изменился. Затем стали происходить странные природные явления, которых никогда прежде здесь не бывало. Затем стали пропадать люди. Как правило, это были те, кто по делу, либо гуляя, заходили за зубцы серых скал в центре острова. Спустя какое-то время пропавшие возвращались, но… лучше бы они пропадали насовсем. Возвратившиеся не были уже людьми, хотя это тоже заметили не сразу. Позднее их стали называть исчадьями. Они уводили за собой новые жертвы, и те превращались в новых исчадий, и так без конца. Прежде жители острова не знали особых забот. Земля давала по три урожая в год, никакие враги не грозили извне, так как ближайшие острова и материки очень далеко в океане. Можно было жить в довольстве и благоденствии, не затрачивая большого труда. Мужья ленились пахать, жены ленились рожать. В семье обычно было по два, редко когда по три ребенка… Теперь же женщины стали рожать каждый год — в отчаянье, в страхе. Они не знали, сколько из их детей доживут — не до старости, но хотя бы до зрелых лет, а сколько — станут бездушными и бессмертными рабами Черного Слепца. Надо сказать, если бы Черный Слепец захотел, он давно уже проглотил бы, превратил в исчадья все население острова, ибо оно не особенно велико. Но отчего-то он ограничивает себя…

— Ограничивает! Как бы не так! — зло усмехнулся киммериец. — Просто ваш жалкий остров — только место, где он залег, где пристроил свое ненасытное брюхо. Дань же он собирает, тащит в свою утробу со всего света. Не знаю, правда, как это у него получается…

— Может быть, может быть, — рассеянно покивал Шестилик. — Но как бы то ни было, те, кому довелось увидеть его и остаться в живых, — а их было немного, совсем немного, и все они недолго прожили после этого… — так вот, это они дали ему те имена, которыми его называют доныне: Черный Слепец, Багровое Око, Гибельный гость…

— Пожиратель Миров, — добавил Конан.

— Такого имени я не слышал, но очень возможно… Ты говоришь, он собирает дань со всего света?.. Тогда понятно, отчего раза два или на острове появлялись могучие чужеземные рыцари и пытались в честной битве победить Черного Слепца. О, они были непохожи на тебя, чужеземец! — Шестилик покосился на Конана, скривив угол самого тонкого и презрительного из своих ртов. — Они были настоящие рыцари! Благородные, гордые и отважные! В блестящих серебряных доспехах, со щитами, украшенными древними гербами, на сильных и холеных конях… Они приплывали на кораблях, с оруженосцами и слугами, а не возникали прямо из воздуха, как ты, в компании с сомнительным зверем… В своих странах они были прославленными героями!

— И что же случилось с этими могучими, благородными разукрашенными рыцарями? — спросил Конан с легкой усмешкой.

— О, их судьба была печальной! Все они погибли мучительной смертью — ведь Черный Слепец не убивает просто так, но обязательно долго мучает… Видимо, эти редкие смельчаки досаждали ему — хоть он и расправлялся с ними с необычайной легкостью! — потому что вскоре у него появилась надежная охрана из Серых Стрелков, и подойти к логову Черного Слепца стало невозможно.

— А сам-то ты видел его? — полюбопытствовал киммериец.

— Я?! — Шестилик даже подпрыгнул в сетке, забыв про свою томность и слабость. — Я еще не лишился рассудка! Память свою я теряю раз в несколько сотен лет, но рассудок мой, хвала Митре, всегда при мне. В отличие от некоторых чрезмерно самонадеянных чужеземцев!

— Это ты обо мне? — спросил Конан. — По-твоему, я лишен рассудка?

72
{"b":"119709","o":1}