Шумри сделал строгое лицо и показал пальцем на каменный нож, висящий на шее одного из дикарей. Затем выразительно похлопал себя по бедру. Он был понят правильно. Началась суета, взволнованные переговоры, прыжки, перебежки с места на место. После недолгих поисков кинжал был обнаружен у одного из туземцев, который успел нацепить его на шею и гордо поглаживал мохнатой лапой. Дикарь не желал расставаться с блестящей и полезной игрушкой, поэтому пришлось основательно его потрясти и укусить в ухо, прежде чем кинжал был возвращен законному владельцу.

Немедиец заметил, что туземцы боятся подходить к нему близко. Дикарь, возвращавший кинжал, приблизился лишь на миг, держа оружие за самый кончик рукояти, и тут же отскочил назад.

Настал самый трудный момент. Не глядя по сторонам, стараясь двигаться быстро и решительно, Шумри подошел к столбу Конана и двумя взмахами перерезал стягивавшие его руки и ноги путы.

Из глоток дикарей вырвался дружный протестующий вопль. Они задергались и задвигались, заскребли по земле когтями. Жест немедийца их глубоко оскорбил. Казалось, они вот-вот ринутся на Шумри, чтобы вернуть отнимаемую прямо у них на глазах еду. Но что-то сдерживало их. Видимо табу — неписаный туземный закон, нарушить который страшнее смерти — запрещал прикасаться к тем, кого почтила своим выбором желтая бабочка.

Обретший свободу Конан разминал застывшие мускулы и оглядывался по сторонам с выражением грозным и недвусмысленным. Шумри взял его за локоть, жестом призывая к спокойствию. Стараясь придать своим круглым глазам жесткое и властное выражение, он на всякий случай громко прокричал несколько раз на языке Ба-Лу-уун, то указывая на киммерийца, то ударяя себя в грудь:

— Мое! Мое! Это — мое!

По мохнатым спинам снова прошли судороги негодования. Туземцы не скрывали своего возмущения и отчаянья: они прыгали на четвереньках, мотали головами, перекатывались в пыли, растягивая в жалобных гримасах толстогубые рты. Некоторые откровенно рыдали.

— Клянусь Кромом, мне их жаль, — насмешливо сказал варвар, когда они спустились на берег к пироге. — Великолепный обед был, можно сказать, уже в их желудках, а им так и не пришлось попробовать ни кусочка!

Его зоркие глаза разглядели свой меч, который, к счастью, не успокоился в речных водах: один из туземцев, довольно рослый и крепкий, прижимал его к телу, почти целиком упрятав в густой шерсти.

— Попроси-ка их вернуть мое оружие, — велел Конан. Но забрать у туземцев меч оказалось гораздо труднее, чем вернуть кинжал. Рослый дикарь был, по-видимому, вождем. Никто из его сородичей не решился пререкаться с ним или, тем более, вступить в схватку. Грозные и требовательные крики Шумри, его выразительные жесты не помогли тоже.

Конан нахмурился. Оставлять свое славное и верное оружие в лапах полуобезьян он не собирался.

— Им же хуже, — проворчал он, оглядываясь в поисках чего-нибудь очень крепкого и очень тяжелого. Он протянул к немедийцу руку: — Дай-ка мне ненадолго твой кинжал. Сам же садись в пирогу и жди меня шагах в двухстах ниже по течению.

— Погоди, — Шумри пришла в голову забавная мысль — сейчас я попробую кое-что другое…

Он резко поднял вверх вытянутые руки, обратил их к солнцу и гортанно заговорил, запел, завыл. Затем замахал руками, словно сводя на землю громы и ливни, и несколько раз плюнул вокруг себя.

Роль колдуна и заклинателя стихий вполне ему удалась. Туземцы, пригибаясь к земле и поскуливая, разбежались во все стороны, попрятались в ветвях деревьев. Меч был быстро и подобострастно возвращен. К нему были добавлены лук и стрелы. Из ценных и необходимых вещей не — Доставало лишь цитры; но как ни старался Шумри, изображая, что щиплет струны, открывает рот и закатывает глаза, цитра не появлялась. Видимо, она утонула. Из своих же запасов племя ничего предложить не могло, так как не знало музыки.

Когда путники сели в пирогу и оттолкнулись от берега, Конан оглянулся. Дикари провожали их глазами, выглядывая сквозь просветы в густой листве.

— Хотя бы пяток этих тварей… — мстительно пробормотал киммериец, доставая стрелы и лук.

— Не трогай их! — быстро схватил его за руку Шумри.

— Мохнатые отродья Нергала!!! Я вам покажу муравьев!

— Конан, ведь ты же поклялся! Разве суровый Кром не презирает клятвопреступников?

Киммериец опустил лук. Шумри, не теряя времени, стал работать веслом. К счастью, течение здесь было сильное, и через мгновение деревья с туземцами отдалились от них на расстояние, не досягаемое для стрел.

— Клялся-то я клялся, — проговорил Конан, словно опомнившись, — только о другом. Говорил, что не буду отмахиваться от твоих снов и предчувствий. Но разве я обещал когда-нибудь оставлять безнаказанными людоедов, едва не набивших нами свои желудки?..

— Но ведь все-таки не набивших, — примирительно сказал Шумри.

Он продолжал грести изо всех сил, словно боялся, что кипящий жаждой мести киммериец ринется в воду и поплывет назад.

Из всех вещей, которые утонули, вывалившись из пироги, больше всего Шумри было жаль цитры своим музыкальным инструментам он привязывался, словно к живым существам, нежным и добрым. На следующей стоянке он принялся мастерить нового звонкоголосого друга. Материалом служили тонкие сухожилия из ног молодой антилопы, мясо которой пошло на ужин, да половина скорлупы огромного ореха. Жилы антилопы звенели высоко и тонко, голосок у новой цитры получился плачущим. Когда в пред сумеречной тишине он испробовал свое творение, киммериец поморщился.

— Уж слишком она скулит!

— В унисон нашей с тобой судьбе, — философски заметил Шумри. — Взамен развалин древних городов, полных золота и самоцветов, которые я наобещал тебе, — лишь раны, болезни и снова раны…

— Положим, раны не позорят мужчину, — возразил Конан. — Что же до развалин, — он посмотрел на вздыбившийся вперед зубчатый массив гор, — чует мое сердце, что мы, возможно, как раз приближаемся к ним

— Да, от этих громад веет какой-то тайной, — согласился Шумри. — Пусть не древние города, но уж что-нибудь интересное мы там встретим непременно..

На третий день пути те самые горы, которые они разглядывали, стоя у обрывающейся вниз струн водопада, приблизились вплотную. Острые их вершины закрыли половину небес. Река совсем сузилась и стала такой глубокой, что веревка в двадцать локтей с привязанным на конце камнем не достигала дна. Пирога неслась стремительно, то и дело рискуя зачерпнуть бортом воды и перевернуться. Приходилось проявлять чудеса ловкости, стоя на коленях на дне и используя весло в качестве руля.

Неожиданно пенящаяся струя воды впереди исчезла. Она обрывалась у каменной толщи, вздымающейся отвесно вверх на высоту не менее тысячи локтей. Это было гигантское плато с ровной, поросшей лесом вершиной. Снизу деревья казались короткой зеленовато-голубой шерстью.

Бурля и клокоча, река ныряла в отверстие у подножья плато, устремляясь в подводное русло. Конан и Шумри едва успели выпрыгнуть в воду и с трудом выкарабкаться на каменный берег. Пирогу они спасти не успели: с бешеной скоростью ее утянуло в каменный зев.

К счастью, новорожденная цитра, висевшая на плече немедийца, на этот раз уцелела. Кроме нее, кинжала и меча на бедре Конана, у них ничего не осталось.

Обсохнув и отдышавшись, разом обнищавшие путники устроили недолгий совет. Нужно было выбирать одно из двух; либо пробираться вдоль каменной толщи на запад, сквозь тесно обнявшиеся, переплетенные лианами деревья, колючие кусты и осыпи валунов — в надежде когда-нибудь ее обогнуть и вернуться к прежнему направлению; либо — продолжать двигаться на юг, то есть карабкаться по почти отвесной стене, где опорой для рук и ног будут лишь узкие карнизы и трещины, да пучки сероватых кустов.

Под давлением киммерийца спутники выбрали второй путь. Была надежда, что, пройдя поверху, они отыщут свою реку, которая должна же когда-нибудь выйти на поверхность, К тому же, если и есть в этих краях развалины древних городов с подвалами, набитыми сокровищами, со скелетами, сжимающими в рассыпавшихся пальцах драгоценные рукояти клинков, то на огромном плато, с которого видны все окрестности на несколько дней пути, самое место такому городу.