— Да нет, мне как раз хотелось бы рассказать. Когда делишься с другом всем, что у тебя на душе, намного легче выносить тяжесть пути. Но мне кажется, что тебе это совсем не нужно, Конан…

— Гм! — Киммериец задумался. — С другом — конечно. Но до сих пор, признаться, мне как-то не приходило в голову считать тебя своим другом. Слишком уж мы разные. Нередко ты приводил меня в бешенство, Несколько раз я даже хотел расстаться с тобой и идти дальше один. Увидев на твоей шее ожерелье, я чуть не сбросил тебя с этого обрыва, клянусь Кромом!.. Но что-то остановило меня.

— И что же именно? — поинтересовался Шумри.

— Должно быть, я понял, что это не принесет мне особой радости. Пока я сидел тут и думал — времени девать было некуда, я просто сидел и думал! — я не чувствовал облегчения от того, что завтра наши дороги навсегда разойдутся. Странно, да?..

— Нет, — Шумри пожал плечами, — отчего же… Меня это тоже совсем не радует.

— Правда?! Ну-ка, дай мне свой кинжал.

Шумри с некоторой опаской протянул ему острое лезвие, не понимая, зачем оно могло понадобиться киммерийцу.

— Друг — хорошее слово, — сказал Конан. — Но есть еще одно. И мне оно нравится больше.

Он сделал длинный надрез на своей левой руке возле локтя и передал кинжал немедийцу. Тот, поколебавшись мгновение, сделал то же самое. Затем они сблизили локти так, что струнки темной крови слились вместе и тонким ручьем устремились вниз, впитываясь в песок.

Когда кровь перестала течь, Конан зализал царапину. Кровавое пятнышко на песке он обвел острием кинжала, а затем выложил по окружности несколько белых гладких камней.

— Вот это будет храм, в котором живет теперь дух нашей дружбы. Здесь его никто не тронет. Мы с тобой кровные побратимы, Шумри. Расскажи-ка мне все, что ты не успел рассказать о себе за эти несколько лун.

— Но это займет много времени…

— У нас впереди ночь.

И Шумри рассказал ему всю историю своей жизни — так же откровенно и подробно, как он рассказывал недавно Алмене. О грозном отце, о несчастном заколотом воришке, о руках, которые отказались вонзать железо в чужую плоть, о рыцарском звании, которое он отверг, об Илоис…

Когда он кончил говорить, небо на востоке порозовело, а тьма истончилась. Конан долго молчал, не отрываясь от гаснущих углей костра.

— Счастливый ты человек, Шумри! — сказал он наконец.

— Почему? — удивился тот.

— Тебе есть куда спешить. Ты знаешь, что тебе надо позарез сделать в самое ближайшее время. Мне же… мне все равно куда.

Он встал, подошел к краю обрыва и внезапно взмахнул руками и нагнулся, словно намереваясь ринуться вниз. Испуганный Шумри схватил его за лодыжку. Конан обернулся и рассмеялся.

— Если я захочу уйти, ты меня не удержишь! И никто не удержит. Но я не хочу пока. Но только, во имя Крома! — посоветуй, куда мне идти теперь.

— Алмена сказала мне, что ее сестренка — та, что живет на берегу океана, — поможет нам попасть туда, куда мы захотим. Я вернусь в свою Немедию, а ты, Конан, куда только пожелаешь. У тебя огромный выбор! Когда мы с тобой встретились в Стигии, у тебя были какие-то планы, ты ими горел не меньше, чем я своим путешествием. Теперь ты можешь вернуться к ним.

— Да, я могу вернуться в Кеми. Интересно: помнит ли меня еще та наша птичка? Я думаю, в ее крохотной голове нет места для долгой памяти. А если помнит, тем интересней будет снова скрестить с ней когти! — В глазах его мелькнул на мгновение боевой огонь, но тут же погас. — Я могу вернуться в Кеми и продумывать хитроумные планы, как выкрасть из пирамиды бесценную сердоликовую маску с глазами из желтых топазов… и я украду ее в конце концов, но эти планы совсем меня не греют и не будоражат, вот в чем беда! Пока я слонялся по свету вместе с тобой, все это во мне остыло… Послушай, Шумри, — внезапно спросил он, — ты когда-нибудь слышал такое имя — Багровое Око?

— Багровое Око? — переспросил немедиец. — Дай подумать… Кажется, слышал. И даже два раза: первый раз в детстве, в какой-то балладе про храброго рыцаря и нежную даму… второй раз о нем упоминал мой аргосский мудрец.

— И что? Что именно?

— Аргосский старец говорил вскользь, я толком ничего не понял. Тогда была сильная засуха. Все посевы в окрестных полях погибли, горели леса, коровы мычали сутками от жажды… Он сказал: «Видимо, у Багрового Ока здорово пересохло в горле». Сначала я подумал, что он говорит о солнце — оно было тогда совсем красного цвета, как воспалившийся на небе нарыв. Я спросил: «Разве у солнца есть горло?» Он расхохотался, но не весело, а с горечью: «Кто сказал тебе, что в этом виновато солнце?!» Но ничего объяснять не стал, как я ни расспрашивал… А та баллада… я помню ее совсем плохо. Похожа на историю Роальда и Эльбет, такая же безысходная. Рыцарь не смог победить Багровое Око и погиб какой-то особенно мучительной смертью. А девушка покончила с собой… А от кого ты слышал о нем, Конан?

— Мне сказала Алмена, — коротко ответил киммериец. — Гляди, уже встает солнце! Так мы и не поспали. Ты-то отоспишься в своей Немедии, а вот я…

От тлеющих угольков ночного костра они подожгли палочки, которые дала им Алмена. Тонкий сине-зеленый дым заструился вверх, растворяясь в утреннем воздухе. Запахло так, как пахнет в вендийских храмах, где перед золотыми статуями с сапфировыми глазами днем и ночью курятся благовония.

— Либо наш будущий приятель спит где-нибудь недалеко, либо у него должен быть необычайно тонкий нюх, — заметил Конан.

— Алмена сказала, он спит в восточных болотах. Ничего похожего поблизости не видно. Будем ждать.

Ждать им пришлось не особенно долго. Едва перестала тлеть последняя палочка, как в воздухе справа от них послышался шум больших крыльев. Странное существо опустилось на край утеса шагах в пяти от приятелей. Было оно ростом с незабвенного змеекрыса Пха, но намного длиннее. На крыльях и хвосте росли перья зеленовато-ржавого цвета — каждое было размером с меч киммерийца. Голова, шея и трехпалые лапы были покрыты чешуей, блестевшей на солнце, как позеленевшие медные доспехи. Животное было похоже на гигантскую ящерицу, нацепившую на себя перья, чтобы походить на птицу. Золотистые глаза под тяжелыми морщинистыми веками смотрели сонно и хмуро.

— Он, видно, не очень-то рад, что мы его разбудили, — сказал Конан, примериваясь, как удобнее будет взгромоздиться на чешуйчатую спину.

— Алмена сказала, что он смирный и понятливый, — неуверенно проговорил Шумри, заставляя себя приблизиться к боку ящера.

— Погоди, я сяду первый, — киммериец устроился так, чтобы ноги его не мешали взмахам огромных крыльев, и несколько раз подпрыгнул, заключив: — Жестковато. Плохо он там питался, в своих болотах: одни кости.

Ящер, давая понять, что прыжки на его хребте ему неприятны, поскреб когтями песок и несколько раз беззвучно открыл и закрыл клюв.

— Ты долго будешь мечтать? — спросил Конан.

Шумри подпрыгнул и, держась руками за пояс киммерийца, устроился позади него. Конан ударил в чешуйчатые бока пятками.

Переваливаясь с боку на бок, как большая утка, ящер доковылял до края обрыва и сорвался вниз. В падении он расправил крылья и, мерно работая ими, с металлическим лязгом трущихся друг о друга чешуи и шорохом перьев, полетел к синеющей вдали полосе океана.

Конану было не впервой совершать перелеты на живых существах. У Шумри же совсем захватило дух. Ровная серо-голубая стена камня за ними, блестевшая в лучах солнца, постепенно отдалялась. Синяя полоса океана становилась все шире. В лицо напирал свежий ветер с ощутимым привкусом соли.

Когда полоса воды совсем приблизилась и можно было уже разглядеть фигурки людей, снующих по берегу и возле своих хижин, ящер медленно снизился и приземлился на одну из песчаных дюн. До селения он не долетел шагов пятьсот, видимо, чтобы не посеять панику среди бесхитростных рыбаков и их детей.

— Жалко, что путь оказался таким коротким, — посетовал Шумри, спрыгивая со спины летучего зверя. — Летел бы и летел дальше…