— Пожалуй… Но не только. Что-то там есть еще, не имеющее отношения к пище.

— Еще… — Шумри замялся. — Не знаю, что бы могло быть еще…

— Ну ладно, — рассмеявшись, Алмена провела рукой по его лбу, и Конан перестал светиться.

— А у меня? — взволнованно спросил Шумри. — У меня есть такой свет, как у Северного Стража?

— Конечно, — успокоила его Алмена. — Вообще-то, он есть у каждого человека, но разглядеть его можно лишь у немногих. У тебя и у Конана он виден довольно ярко.

— И такие же красные всплески вокруг?

— О нет. Красного в тебе почти не видно — ты зеленый. Ярко-зеленый, как последний закатный луч, изредка вспыхивающий на ясном небе. Нежно-зеленый, как молодые иголки лиственниц. Темно-зеленый, как дебри хвойного леса. Конечно, и бурого, и серо-коричневого тоже хватает.

— А ты не можешь показать то же самое Конану? — спросил немедиец. — На мне или на себе самой?

— Зачем?

— Я думаю, если он увидит, какое сияние исходит от каждого человека, ему будет потом труднее вонзать в человеческую плоть железо.

— Не знаю, не уверена… Хотя, может быть, ты и прав.

— Быстро же вы вернулись, — киммериец обернулся на звук их шагов и вывалился из гамака. — Я даже не успел подремать как следует. И со мной все разговоры будут так же коротки?

— Посмотрим, — сказала Алмена. — Это зависит от тебя. Вернее, от твоей души. Ведь ты и твоя душа — не одно и то же.

— Конечно, — согласился Конан. — Я — это мое зрение, мой острый ум, мои мускулы, мой желудок, мой… — он запнулся. — Ну, и душа, конечно. Хоть я и плохо знаю, что это такое.

Алмена чуть усмехнулась.

— Когда это нечто неуловимое захочет поговорить со мной, ты не стесняйся, Конан.

— Вот уж, чем никогда не страдал, так это стеснительностью!

Все трое рассмеялись. Даже Шумри, как ни тяжело было у него на сердце.

Благодаря удивительному умению Алмены выходить из потока времени вместе со своим собеседником, долгие задушевные беседы с ней не давали повода к ревности или обидам на недостаток внимания. Правда, с Конаном она совершала подобные чудеса не слишком часто и ненадолго, так что тот вообще ничего не замечал. Она знала, что Шумри, предоставленный самому себе, не будет скучать и томиться.

И Шумри не скучал. Он бродил по светлому и ласковому ее лесу, слушал голоса насекомых и птиц, рассматривал собственное лицо в черном зеркале пруда с лотосами, впитывал, мечтал, думал… Но, конечно, когда рядом с ним была Алмена, каждое мгновение его бытия наполнялось и расширялось беспредельно.

Он не только разговаривал с ней и слушал ее, он старался учиться. Держа в ладони недозрелое яблоко, он представлял, как из пальцев его исходит живительное тепло, невидимые искры, от которых плод наливается, зреет, становится сладким, мягким и розовым. Найдя в лесу случайно сломанную каким-нибудь животным ветку, он опускал ее нижним концом в землю, поливал пригоршней воды из ручья и представлял, как то же тепло его руки гонит снизу вверх воду, соки и соли земли, а сверху вниз пробиваются и закрепляются в почве тонкие белые корни…

Алмена часто отвечала ему на вопросы, которые только еще рождались в его голове и не успевали облечься в слова. Он просил ее изучить его так же слышать чужие мысли.

— Это совсем не сложно! Прежде всего надо научиться быть открытым. Ты начнешь слышать чужие мысли, когда перестанешь бояться, что кто-то услышит твои. Пока останется в твоей душе хоть что-то, что ты хотел бы скрыть от других, пока ты не станешь прозрачным и распахнутым, как пламя костра, как чистая вода водопада, ты не научишься…

Шумри задумывался: может ли он открыться полностью, не прятать от других ни одной мысли своей, ни одного стремления?.. Пожалуй, нет. Ему и представить страшно, что, к примеру, Конан узнает о его прошлом, о струсившем и сбежавшем из рыцарского дома мальчишке. Ведь тогда его мужественный спутник станет презирать его еще сильнее… Нет, видимо, читать в чужих головах он никогда не научится, как бы ни старался.

Во время самой первой их беседы Шумри поведал Алмене о мудреце из Аргоса, который научил его столь многим важным вещам, и благодаря которому он и предпринял свое странное и безрассудное путешествие, втянув в него доверчивого Конана.

— Я очень полюбил его, хотя жил у него впроголодь, много работал и почти не отдыхал. Я сам не понимаю, отчего я его полюбил — он не был ласков со мной. Он был холоден, разговаривал очень мало, перепады его настроения и неожиданные причуды то и дело ставили меня в тупик. Он прогнал меня однажды ни с того ни с сего, и это было так больно! Я не хотел уходить, я не понимал, в чем моя вина перед ним. Ни одного слова не сказал я ему поперек. Более внимательного ученика и усердного работника он больше не сможет найти, как бы ни старался!..

Выслушав его обиженные излияния, Алмена тихонько рассмеялась.

— О, не обижайся на него, Шумри! Он был настоящий Учитель. Благодари судьбу, что она подарила тебе встречу с ним. Только настоящий Учитель может прогнать своего ученика, даже самого любимого, если почувствует, что отдал ему все, что мог. Твой мудрец из Аргоса любил тебя не меньше, чем ты его, и оттого и прогнал. Он знал, что дальнейшая твоя жизнь, новые встречи, открытия и потрясения научат тебя тому, чему не может изучить он.

Шумри никогда не приходило в голову рассматривать их разрыв под таким утлом.

— Открытия и потрясения… — повторил он, как растерянное эхо. — Отчего же он не сказал мне об этом прямо, не объяснил?..

— Наверное, он предчувствовал, что ты встретишься с кем-нибудь, кто рассеет твои недоумения. Со мной, например, — улыбнулась женщина.

Чтобы рассеять как можно больше недоумений, Шумри засыпал Алмену вопросами. Он рассказал ей о странном событии, приключившемся с ним у заколдованной заводи, когда Конан на какое-то время перестал быть собой.

— Знаю, знаю, — Алмена кивнула с горечью. — Это место, куда слетаются со всего света души тех, кто при жизни занимался черным колдовством. В мире духов Жизнь их очень тяжела, поэтому они стремятся побыть в теле из плоти, хоть недолго. В любом теле — человека, птицы, рыбы, крокодила…

— Там был даже маленький ребенок…

— Дети могут заниматься колдовством не хуже, чем взрослые. Даже лучше. Подчас им удается вызвать такие силы, которые взрослым колдунам неподвластны. Правда, как правило, они не знают потом, как укротить их, и от этого случается немало бед…

— Ну, ничего! Теперь Пха больше не существует, и Ля не удается заманивать в свою ловушку случайных путников. Разве только сведут с ума своими разговорами. О, до сих пор удивляюсь, как моя бедная голова не треснула от их воплей!.. А Конан — счастливчик! — почему-то ничего не слышал.

— Да, голоса духов слышат не все, — кивнула Алмена. — И это к лучшему, ты прав. Что же касается Пха, то с ним все не так просто. Не стоит рассказывать об этом Конану, иначе он огорчится. Пха не погиб Из его мертвого тела спустя несколько дней появится молодой Пха. Таким путем эти неприятные создания размножаются. Смерть для них — все равно что новое рождение. И сам Пха, и духи благодарны Конану: ведь теперь он молод, и сил у него стало больше.

— Но он не хотел умирать! — припомнил Шумри. — Когда мы с Конаном его изранили, он уполз в свою нору, спрятался.

— Плоть его боялась и не хотела, только плоть.

— О, если бы мы знали, что он оживет! — сокрушенно воскликнул немедиец. — Тогда мы обязательно сожгли бы его тушу, как ни противно это занятие… Из пепла бы он не родился?

— Из пепла бы он не родился. Но родилось бы нечто иное, не похожее на Пха внешне, но сохранившее его злую сущность. Ведь там собрались души самых умелых и изощренных колдунов со всего света. Змеекрыс Пха — их совместное творение. Они бы выдумали что-нибудь новенькое, только и всего. Так что даже к лучшему, что вы не сожгли его и оставили все как есть.

Не сразу, во время третьей или четвертой беседы, Шумри решился рассказать Алмене об Айя-Ни и ее любви к Конану. Может ли так быть, что душа ее живет теперь в его груди, чтобы оберегать возлюбленного и разговаривать с ним? Либо это темные дикарские выдумки? Но как же в таком случае объяснить все умения и знания, которых не было у него раньше?..