В маленькой, отделанной золотом шкатулке, под музыку кружился лебедь. Лорен поняла, что это музыкальная шкатулка. Она подошла ближе.

– Она принадлежала моей матери, – сказал Саттон. – Это была одна из ее любимых вещиц, и я храню ее, вспоминая, какое удовольствие она ей доставляла. Вы заводите ее ключом и когда поднимаете крышку, играет музыка и кружится лебедь. Внутри заводной механизм. Может быть, вы видели такие.

Она кивнула.

– Очень милая вещь.

– Да, – согласился он. – Она очень хорошо сделана. Они смотрели на все медленнее кружившегося лебедя, и затем музыка умолкла. Он закрыл крышку и поставил шкатулку на комод.

– Миссис Смит, – сказал он, поглаживая пальцем крышку шкатулки, и повернулся к Лорен. – Я понимаю, вы живое существо, а не заводная игрушка, которую надо заводить и держать в порядке.

– Что? – удивилась она.

– Я хочу, чтобы вы знали, – он взглянул на нее, и по его глазам она поняла, что он говорит серьезно, – вы красивая женщина, и, конечно, я хочу обладать вами. Но мне кажется, вы боретесь с собой. Я только хочу, чтобы вы знали… если вы нездоровы, или что-то другое беспокоит вас, то, несмотря на наше… наше соглашение, вы не обязаны приходить ко мне в постель каждую ночь. У вас есть свои мысли и настроения, и я буду относиться к ним с уважением. Я не изверг.

– О! – воскликнула она, на мгновение растерявшись. Такой внимательности она не могла бы ожидать в подобной ситуации от большинства «покровителей». – Вы благородный человек, милорд.

Он покачал головой.

– Я хочу, чтобы нам обоим и в дальнейшем было хорошо друг с другом, моя дорогая.

Неужели он думал, что у них будет это «дальнейшее»? Лорен отказалась от этой мысли, считая это маловероятным, и чуть не пропустила его следующие слова.

– Не проводить ли мне вас в вашу комнату? Вам, наверное, хочется отдохнуть в эту ночь?

И он так бы и сделал, с приятным удивлением подумала она, но она видела, как он сдерживает себя, как ему хочется коснуться ее, как он подавляет в себе свои естественные желания.

А чего хотела она? Она хотела его, и в то же время воспоминания о муже, постоянное чувство вины мучили ее… Это графине было легко говорить, что все эти переживания должны остаться в прошлом…

Она невольно положила руку на плечо графа.

Это было как прикосновение к пламени.

Желания, терзавшие его, передались ей и стали ее желаниями. Неожиданно она словно впервые увидела его – темные волосы, прядь, упавшую на лоб, его слегка смугловатую кожу, прямой нос, пристальный взгляд темных глаз, который, казалось, проникал в самую глубину ее души. Его руки с буфами мускулов могли бы поднять ее, бросить на постель, и ласкать с присущей ему властной силой, и прижимать ее к своему телу – и… да, да, этого она и хотела.

Она посмотрела ему в глаза, и этот взгляд сказал ему, чего она хочет. Он наклонился и грубо, почти с яростью прижал ее к себе, как будто они оба ждали этого целую вечность и теперь теряли всякую власть над собой.

Лорен не думала об этом. Она ответила на его страстный поцелуй с такой же страстью, раздвигая его губы и упиваясь ласками его языка. Она своими руками стаскивала с его плеч плотно облегавший его вечерний костюм, он делал то же самое с ее глубоко декольтированным платьем. Она слышала, как отрывались пуговицы, – он слишком торопился, чтобы расстегивать их, – и они оба сгорали от нетерпения, их жаркие поцелуи становились все более страстными и глубокими.

Лорен ничего не чувствовала, кроме его рук, губ, языка и прикосновений к своему телу, вызывавших такое томление и наслаждение.

Ее тело пылало, его руки обжигали ее, его губы целовали кожу, которая под подбородком была такой нежной и чувствительной. Сердце Лорен билось с неистовой силой, и страсть разгоралась все жарче. Она притянула его к себе… сбросила платье, потом нижнюю юбку… Наконец она осталась лишь в корсете, из которого выступали ее груди, и он мог покусывать ее нежную кожу там, где она была доступна ему. Она снова села на него и задвигала бедрами, помогая ему войти в нее, проникнуть как можно глубже. Лихорадочно дыша и приподнимаясь над ним, она улавливала его ритм.

Наслаждение было безграничным и всепоглощающим, оно волнами прокатывалось по телу, освобождая ее от всех мыслей, от угрызений совести и… от воспоминаний… Не думай, приказывала она себе, не надо, не надо, только чувства, только…

Когда он содрогнулся и еще крепче прижал ее к себе, она позволила себе окунуться в сладостное облегчение. Ничего нет совершеннее этого, подумала она. Но опять блаженство этого момента почти мгновенно превратилось в чувство вины и омрачило ее радость.

О Боже, почему она не может просто чему-то радоваться и избавиться от раздумий о печальном? Графиня умеет жить настоящим, почему же она не может?

«Да, но графиня не любила своего мужа», – подумала с горечью Лорен.

Она почувствовала на себе обеспокоенный взгляд Саттона, наблюдавшего за ней.

– Дорогая, скажите, что беспокоит вас.

– Это было чудесно, – не отвечая на вопрос, тихо сказала Лорен. – Вы, великолепный любовник, милорд, это правда.

Но она не могла посмотреть ему в глаза, и вместо того чтобы вернуться в его объятия, она встала с постели.

– Вы не хотите немного полежать со мной? – Он не пытался задержать ее, но нахмурился и приподнялся, опираясь на локоть, смотрел, как она торопливо собирает брошенную одежду.

– Простите меня, но не сегодня, – тихо сказала она. И снова не смогла посмотреть ему в глаза.

Быстро окинув взглядом коридор, она побежала в свою спальню, заперла дверь и бросилась на постель.

В этот раз она, по крайней мере, не заливалась слезами, но на сердце по-прежнему было тяжело, и она не знала, что думать, что чувствовать.

– Я не замужем, – сказала она себе, как ребенок, пытающийся вызубрить урок. – Однако священник не одобрит то, что я делаю, хотя я не изменяю мужу.

Так почему она все еще чувствовала, что изменяет? Почему она ощущала свою вину, когда граф сделал ее такой счастливой?

Ведь все это не вечно! Почему ей не воспользоваться такой возможностью? Глупо было обвинять себя в неверности, но понимание этого не приносило облегчения. Она никак не могла обрести душевное равновесие, в котором так нуждалась.

Только бы ее сердце почувствовало то, что понимала ее голова, – что эта невероятная, изумительная, любовная связь с графом не может оскорбить память ее мужа… Почему ей так трудно в это поверить?

Она должна найти способ освободиться от своей бессмысленной вины, и поскорее, иначе граф, каким бы снисходительным он ни казался, потеряет терпение и укажет ей на дверь.

Должно быть, он спал. Потребности его тела были удовлетворены, чего нельзя было сказать о его душе. Проснувшись, Маркус полежал некоторое время, глядя на догоравший в камине огонь. Почему ее не было рядом с ним? Что ей мешало? Он знал женщин, которые притворялись, хотя ему редко попадались женщины, неохотно ложившиеся с ним в постель, и он мог бы поспорить на все свое состояние, что она искренне хотела этого, – ее страсть, когда они оставались наедине, не была притворной, иначе она была бы лучшей актрисой, чем любая из тех, кого он видел на подмостках Лондона или Парижа.

Нет, он был уверен, что она испытывала истинную страсть в его объятиях. Он никогда не стал бы принуждать ее; он надеялся, что его так называемая «миссис Смит» поверила ему, когда он ей это сказал. Но он хотел, чтобы это была ее добрая воля, ее собственный выбор. Он вспомнил, как она тихо стонала от страсти, как разгорался румянец на ее щеках, как изгибалось в оргазме ее тело, и обнаружил, что лишь одни только мысли об этом возбуждают его…

«Нет же, глупец, ее даже нет здесь», – сказал он себе. Не разбудить ли ее? Он был бы счастлив, начать все сначала. Она была женщиной, с которой он мог бы заниматься любовью снова и снова, никогда не уставая…

И все же тут было нечто большее. Ему хотелось понять, что она за человек, разобраться в этом глупом маскараде, узнать, что она думает о нем, кто она на самом деле…