Еще менее утешительной для сепаратистов была ситуация в области издания литературы на украинском языке, особенно художественной и популярной. С ослаблением контроля партии над издательским делом и появлением книжного рынка украинская книга стала вытесняться русской, несмотря на то, что самостийники получили возможность издавать буквально все — от работ репрессированных украинских писателей до националистических трактатов Донцова откровенно фашистского толка. И вновь стало ясно, что антиукраинский пресс коммунистического режима был очень относительным, распространялся на очень ограниченную сферу. В целом же режим кормил огромную массу украинских творческих работников, издавал не только действительно талантливых авторов, но и массу бездарностей, даже явных графоманов в обмен на их политическую лояльность, верность марксистско-ленинской догматике. Правда, это беда не только украинской литературы, но и других национальных литератур, и даже литературы русской, но на Украине, где среди писателей не было особой конкуренции и пропуском в большую литературу было иногда просто желание водить ручкой, даже не зная толком украинского языка, этот феномен принял просто неприличные формы.

Итак, борьба за украинскую культурно-сепаратистскую идею даже в обстановке полугласности и полусвободы обернулась угрозой сокращения сферы деятельности культуры, вернее, культуры на украинском языке, и создалась прямая угроза материальному достатку огромной массы украиноязычных литературных работников, обслуживающих коммунистический режим. Цели подлинной демократии на Украине и цели украинского культурного сепаратизма оказались фактически противоположными, в лучшем случае не совпадающими. Одновременно вполне выявилась роль большевистской идеологии и большевистского режима как искусственного консерватора и даже воспроизводителя традиционализма национальных окраин, национального почвенничества, национал-лингвистического романтизма и других антимодернизаторских и антиисторических идеолого-культурных феноменов.

Украинская интеллигенция быстро осознала тупики своего мировоззрения, сменила лозунг культурного сепаратизме на политический сепаратизм, вновь рассчитывала, что украинская государственная власть насадит украинский язык средствами государственной политики. «Я считаю так, — писал по этому поводу В. Яворивский, —будет государство, будет и язык. И ничего мы не сделаем, если государства не будет». Вперед выдвинулось «демократическое» крыло сепаратистов, получившее опору в демократах РСФСР, которые активно поддержали идею полного отделения Украины от России в «интересах прогрессивного и цивилизованного человечества». Однако украинский партаппарат не дал себя обойти. Он тоже поддержал идею полной самостоятельности Украины, но без акцента на тезисе примата прав человека над правами нации, то есть фактически объявил о готовности насадить украинский язык средствами государственной политики. Безусловно, для многих аппаратчиков такая позиция была вынужденной. После путча, когда исчезла опора парталпарата в Центре, они поняли, что национализм — это единственное средство выживания, и открыто подняли жовто-блакитный флаг.

Таким образом, вновь возобновилась и притом в расширенном виде база компромисса между украинским сепаратизмом и коммунистическим «фундаментализмом». В независимой, самостийной Украине они могут попытаться решить каждый свои проблемы традиционным большевистским способом. Демократия же для них — это гибель. И не случайно украинские коммунисты и украинские республиканцы делают друг другу реверансы, и понятно, почему всякое упоминание о возможной федерализации Украины как способе решения лингвистического конфликта (как, впрочем, и проект решения украинского вопроса, выдвинутый Солженицыным) вызывает у той и у другой стороны буквально приступы бешенства. Имманентный антидемократизм самостийников проясняет, почему все годы перестройки их гнев направлен был не на главного интернационалиста всех времен и народов — КПСС, а на народ — русский народ, больше всех других от бесовства этого интернационалиста пострадавший.

Литераторы-сепаратисты, претендующие на роль пророков украинского народа, прекрасно понимают, что между ними и этим народом пропасть. Это пропасть между полуинтеллигентами, нахватавшимися западных идей, и народом, тысячелетие строившим свое бытие, как и великорусский и белорусский народы, на началах православного христианства. Именно поэтому сепаратисты главное препятствие осуществлению своих сумасбродных идей и планов все чаще видят в Православной Церкви. Понятно, что речь идет не о галичанах, уже расправившихся с православием государственными средствами на Львовщине, Ивано-Франковщине и Тернополыцине, а о литераторах-схидняках, то есть восточниках, выходцах из восточных областей Украины. В последнее время они все более осмысленно относятся к кредо галицийских клерикалов, что стопроцентный украинец — это униат, грекокатолик, а православный украинец — это москаль.

С 28 апреля по 6 мая 1990 года в Риме проходила международная научная конференция на тему «Основы исторических и культурных традиций на Востоке Центральной Европы: Белоруссия, Литва, Польша, Украина». Главными ее организаторами были исследовательские институты Ватикана и институты украинской диаспоры в США. Ее участники встретились с премьер-министром Италии Д. Андреотти и папой Иоанном Павлом Вторым. Комментируя итоги этой конференции в интервью «Литературной Украине», председатель Руха Иван Драч нашел нужным заявить следующее: «Мне кажется, что составной частью того великого пути на Запад, которым должна идти ныне наша украинская культура, наша наука, является также и путь к украинскому Риму». Откровеннее не скажешь.

Часть самостийников видит беды украинского народа не просто в православии, а в христианстве вообще. Так, известный ревнитель чистоты украинского языка Сергей Плачинда доказывает, что «древнюю украинскую сверхдержаву», державшуюся на «трех китах» — вече, волхвах и язычестве», погубил 988 год. Крещение Украины стало-де «началом упадка и краха украинской государственности». Вполне поэтому естественно, что самостийники называют сейчас православных священников «московскими попами», а В. Яворивский не постеснялся перед американской аудиторией заявить, что патриарх Алексий приехал на Украину «как вор».

Национализм, социализм, клерикализм и неоязычество — все эти, несовместимые на первый взгляд, идеи тянутся друг к другу на Украине, грозя образовать взрывоопасную смесь, как это уже случалось в истории Европы. О возможности союза между националистами и партократией предупреждал в своем выступлении на сессии Верховного Совета УССР в мае 1990 года депутат Гринёв. Его прогноз фактически подтвердился с той разницей, что партократы сейчас называются суверен-коммунистами или вышли из партии ради вящей карьеры.

Тенденция к формированию в республиках блока националистов и партократов — неважно, вышли они из КПСС или воссоздались под другими названиями — свидетельствует о том, что расчленение СССР-России не только не гарантирует торжества демократии, но даже чревато быстрым воспроизводством авторитарных тенденций, причем на националистической основе. Кредо демократов-всеобщников «пусть сгинет Россия, лишь бы жила демократия», заимствованное у западной советологии, оказалось совершенно несостоятельным. Не за горами время, когда всем станет ясно как день, что расчленение СССР-России — это не путь интеграции страны в мировое хозяйство. Расчленение — это дестабилизация, а как можно куда-то интегрироваться, дестабилизируясь? Кроме того — и это, пожалуй, самое главное, — в условиях краха коммунистической идеологии все более очевидной становится необходимость этнонациональной или эквивалентной по функциональной способности идеологии. Между тем проводимый политический курс подрывает все предпосылки формирования такой идеологии в большинстве крупных республик. И не случайно Запад, не отказываясь от планов расчленения и ослабления Советского Союза, начинает размышлять о плюсах и минусах этой политики. Как поступить? То ли дальше дробить Россию на части с риском реальной дестабилизации страны и полной непредсказуемостью будущего (а непредсказуемости Запад очень не любит уже в силу своей мировоззренческой одномерности), то ли оставить ее целой при условии, что у власти в основных сферах экономики и культуры будет элита, пользующаяся доверием Запада (Померанц называет ее в одной из последних работ мировой диаспорой).