Предводитель каравана издали заметил его и вглядывался, заслонив рукой глаза от солнца. Узнав верблюда, отбившегося от каравана, он поскакал вперёд, поравнялся с Ибрагимом и схватил верблюда за узду.

— Стой, плут! Как к тебе попал этот верблюд? Хозяин повсюду ищет его! А ну-ка слезай!

— Знаю, что ищет, — спокойно отозвался Ибрагим. — Мы его вместе отыскали. Ведь ваш хозяин Мешади-ага Гуламгусейн из Фирузабада, верно? Да продлит аллах ему жизнь. Он только что расстался со мной, ускакал вперёд, а мне, новому слуге своему, велел ехать на этом верблюде вам навстречу и передать его приказание: пусть караван, не задерживаясь, идёт за ним вон по той дороге.

— Вот тебе на! А нам он велел устроить бивуак и ждать его у ручья под ивами! — в недоумении воскликнул предводитель каравана. — Странно, почему он выбрал ту дорогу? Ведь она ведёт в лес?

— Вот именно к лесу. Мой господин, пока искал верблюда, открыл через лес кратчайший путь в столицу и ускакал вперёд, чтобы окончательно всё проверить. Я вас провожу к нему. Он мне объяснил, где будет дожидаться.

Подъехали остальные всадники, начали о чём-то совещаться, с сомнением поглядывая на Ибрагима.

— Вижу, вы не доверяете мне, — обиженно произнёс Ибрагим. — Оказывается, Мешади-ага был прав, когда говорил: «Ибрагим, мои люди могут тебе не поверить — покажи им этот фирман».

Он достал из кармана бумагу, найденную в хурджине, и подал предводителю каравана. Тот прочитал фирман, почтительно поцеловал его, приложил к глазам.

— Фирман главного визиря, выданный нашему господину на право торговли! — объяснил он громко остальным.

— Да, — важно поддержал Ибрагим. — Хозяин рассказывал, как визирь его уважает. А теперь, после того как он сумел отобрать у этих мошенников крестьян сорок верблюдов съестного...

— Ну, я вижу, ты не лжёшь, — успокоился предводитель каравана. — Ты и в самом деле слуга нашего господина.

И он дал команду всем двигаться прямо к лесу, по пути, указанному Ибрагимом.

В знакомом Ибрагиму уголке леса на дереве сидел дозорный и внимательно наблюдал за приближавшимся караваном. Криком совы он дал знать об этом другому дозорному, а тот, в свою очередь, третьему.

Караван проходил между деревьями, где в густой листве таились вооружённые люди. Ибрагим, ехавший бок о бок с предводителем каравана, чтобы отвлечь внимание стражи, громко запел одну из своих любимых песен.

Стражники, сопровождавшие по обе стороны караван, заслушались. Но пение его услышали и бывшие узники визиря, зашевелились, стали переговариваться в кустах.

Улучив момент, Ибрагим подал знак притаившимся людям — он не сомневался, что его поймут.

— Ты чего размахиваешь руками? — спросил предводитель каравана, устремив подозрительный взгляд на юношу. — Куда ты всё-таки нас ведёшь? Не похоже, чтобы это была дорога к столице.

Ибрагим прервал песню, привстал на верблюде и протянул вперёд руку.

— Во-он туда веду. Видишь, там горит костёр нашего хозяина.

Предводитель каравана пригнулся, чтобы получше разглядеть костёр. Тогда Ибрагим бросился с верблюда прямо на него, крепко схватил его руками и вместе с ним покатился в кусты. Это было сигналом для дозорных. С пронзительными криками они стали прыгать с деревьев на ошеломлённых стражников и погонщиков.

Метались перепуганные кони. Ревели верблюды. С разбегу прыгали на крупы коней люди, выбежавшие из чащи.

В воздухе свистели арканы, падали наземь подхваченные ими всадники. В панике кричали растерявшиеся погонщики. По земле, вцепившись друг в друга, катались предводитель каравана и Ибрагим.

Мужественно сражались бывшие узники и вскоре захватили весь караван. Усевшись на коней и верблюдов, они с весёлым гиканьем погнали к своему лагерю верблюдов с поклажей, стражников и охранников со связанными руками.

Люди и не заметили, как исчез Ибрагим. На вороном коне предводителя каравана он мчался в сторону столицы, радуясь, что сумел помочь голодным, разорённым людям. Но сейчас он очень торопился: как мог он забыть про горькую участь несчастного Ганифы! Кончался четверг, и через несколько часов должна была наступить пятница, день устрашающих публичных казней на площади...

Неистово гремели огромные барабаны на главной площади столицы. Пронзительно звучали фанфары. Со всех сторон на площадь стекались люди.

На деревянное возвышение с виселицей посредине поднялся бледный Ганифа со связанными за спиной руками. Вслед за ним — рослый палач, одетый в красное с чёрным. Красное — чтобы никто не заметил на его одежде крови, чёрное — как напоминание о смерти, помощником которой был здесь, на эшафоте, этот не знающий жалости человек.

Волнение людей усилилось при виде измученного Ганифы. Многие увидели в нём своих сыновей и братьев, которых в любую минуту мог отнять и погубить визирь.

В адрес визиря посыпались проклятия. Стражники, держа пики поперёк, оттесняли напирающих людей. Палач набросил петлю на шею Ганифы.

— Ганифа, сын мой! — с рыданием бросился вперёд старик в траурной одежде, который некогда у дворцовых ворот уговаривал Ибрагима не садиться на камень для женихов.

Стражники оттолкнули старика назад.

— Возьмите меня! Убейте меня вместо сына! — умолял старик, хватаясь за острые пики.

И вдруг пронзительно просвистела стрела, перерезала верёвку, Ганифа свалился на помост, поднялся на одно колено и с недоумением, будто после долгого тяжёлого сна, огляделся вокруг.

На вороном коне прямо к эшафоту через толпу пробивался Ибрагим в одежде стражника, размахивая какой-то бумагой.

— Фирман от самого визиря! — кричал Ибрагим, и изумлённые люди молча расступались перед ним.

— По велению главного визиря казнь Ганифы Омар-заде отменяется, и он отпускается на волю! — важно объявил Ибрагим и протянул бумагу палачу.

Тот принял её почтительно, приложил к глазам, потом сделал вид, будто читает. К нему спешил сардар — распорядитель казни, а Ибрагим, пользуясь общим замешательством, увлёк Ганифу с эшафота.

— Скорее, скорее! — повторял он, пробираясь вместе с Ганифой к своему коню. — Пока они не разобрались, в чём дело.

Ибрагим развязал Ганифе руки, усадил его на коня и велел мчаться к лесу, туда, где скрывались остальные беглецы.

Сбрасывая с себя одежду стражника, Ибрагим не обращал внимания на шум и крики, которые поднялись на площади. Он и так знал, о чём мог кричать обманутый сардар: ведь Ибрагим подсунул ему скреплённый печатями фирман визиря, выданный купцу Мешади Гуламгусейну из Фирузабада на право беспрепятственной торговли во владениях падишаха...

Пятница — не только день устрашающих народ казней, но и торговый день. Шумная и пёстрая базарная площадь была битком набита торговым людом. Среди рядов бродили калеки и нищие, собирая скудное подаяние. Ибрагим, пробираясь через толпу, вздрогнул, увидев перед собой высокого слепого старца с седой бородой и всклокоченными волосами, одетого в рубище. Ибрагим сразу узнал в нём несчастного старого падишаха, отца Нурджахан, и отшатнулся в ужасе. Пустые, ещё незажившие глазницы ослеплённого визирем падишаха были неподвижны. Он двигался неуверенной походкой недавно ослепшего человека, но губы его уже привычно повторяли:

— О добрые мусульмане, подайте слепцу ради аллаха милосердного...

Как вкопанный стоял Ибрагим, провожая взглядом этот страшный призрак. Лишь зычный голос прискакавшего на площадь глашатая заставил его очнуться.

— Эй, люди, навострите уши и слушайте! — на весь базар кричал глашатай. — Наш новый падишах, да сохранит аллах ему жизнь, тяжко занемог! Того, кто исцелит его, падишах щедро вознаградит!