— Да, — сдержанно ответила Марге. Может быть, она вспомнила о своем друге Прийте?

Берег был близко. Когда я поднял весла, чтобы лодка подошла к берегу сама, из тумана прямо на нас выскочила небольшая серая моторка, буквально в нескольких метрах резко развернулась и с пронзительным треском скрылась в тумане. За рулем сидел мужчина в больших темных очках.

Марге вскрикнула.

— Слушай, дай-ка мне тоже разок затянуться. — Фатьма высвободила голую до плеч руку из-под одеяла. Опустив глаза, я протянул ей сигарету и зажег спичку. Для меня было несколько неожиданно, что она курит.

Мы молча курили, сосредоточенно затягиваясь. Снаружи, сквозь неплотно закрытый полог, виднелась полоска облачного неба.

Звон в ушах прекратился. Теперь все в порядке. Конечно, это не значило, что я полностью забыл игру. Но поскольку я уже вышел из нее, я мог вспомнить о ней так, как, например, проснувшись, вспоминают сон или, откладывая книгу, ее сюжет. Кроме того, я точно знал, что с Марге ничего не случится, потому что одновременно со мной она тоже выключилась из игры и направилась в свою палатку спать. Игра все же была только игрой.

— Слушай, что это за дребедень в твоей жестянке? — поинтересовалась Фатьма. — Какая-то палочка, игральная кость?

Я растерялся. Теперь, когда полуобнаженное плечо Фатьмы и ее рука, слегка покрывшаяся гусиной кожей, как реальность были у меня перед глазами, все остальное не имело значения. Правда, на какой-то миг привыкший к проторенным путям благоразумный флегматик, еще сидевший во мне, словно квартирант, медлящий освободить квартиру, пытался вразумить закусившего удила по-юношески влюбленного безумца — мол, как же это, нельзя же так… Но влюбленный безумец послал ментора куда подальше, к черту на рога или в другое место, даже чемоданы его выкинул в окно, да еще пронзительно свистнул вслед, засунув в рот два пальца. Иначе говоря, если у меня и промелькнула мысль, что надо бы удалиться из палатки, я и пальцем не шевельнул.

— Ох ты, — сказала Фатьма теперь уже дружелюбно. — Не угодно ли, до чего же ты меня напугал! И часто ты такие номера выкидываешь?

— Да, Фатьма… знаешь, я задремал, и мне приснился какой-то странный сон. Ну ты скажи, ведь глупо же? Слушай, Фатьма, мне кажется, что мы страшно давно знакомы! — шептал я с жаром — и тут же сам поверил в это.

— Мне тоже кажется, — вежливо ответила Фатьма. Она о чем-то задумалась и потом медленно проговорила: — Действительно, странное дело, не угодно ли, — я тоже видела во сне, что ты плывешь в какой-то лодке по какому-то озеру, и с тобой там вроде бы какая-то девушка…

Она не выдумывала. Ей и в самом деле могло это присниться. Фатьма даже слегка посмеялась — по правде сказать, это все выглядело нелепо, особенно на фоне нашего недолговременного знакомства.

— Слушай, а где это я нахожусь? — вдруг полюбопытствовала она.

— У начальника ла… Да вообще-то, в моей палатке.

— Ах так? Ну да. Ясное дело. Когда мы возвращались, было еще темно и я, кажется, была чуть-чуть пьяна.

— Вовсе ты не была пьяна!

— Она махнула рукой. Разуверять ее не стоило. Она лучше знала.

— Дело в том, что я только что проснулась. Холодновато стало. Беру я свой свитер и вижу — не угодно ли, кто-то очень аккуратно сложил всю мою одежду. Слушай-ка, ведь не ты же это сделал?

— Я…

— О небо! Господь всемогущий! В жизни не встречала такого мужчину! — воскликнула Фатьма. Потом сказала серьезно и искренне: — Ты прости, что я такая любопытная. Я ведь не знала, что эти образцы горных пород или… что это там у тебя…

— Да нет, что ты, — нахально оправдывался я. — Просто я видел скверный сон, ей-богу, Фатьма! — Безжалостно преодолевая себя, я швырнул жестяную коробочку к дорожной сумке. Она брякнулась со звоном.

Фатьма покосилась на сумку и призналась:

— Немножко голова болит.

Она внимательно посмотрела на меня и, кажется, хотела опять лечь. Вдруг глаза ее широко открылись.

— Но послушай-ка, Кааро! — Она не привыкла к моему имени и произнесла его с запинкой, неуверенно. — А где ты был все это время?

— Снаружи, — честно ответил я. — Дремал там… в палатке, где был банкет.

— Так ты… ты, значит, не решился остаться здесь? — спросила Фатьма, еще шире открыв глаза.

Я пожал плечами. Фатьма тихо засмеялась.

— Не хочешь ли ты сказать, — спросила она, — что ты… меня раздевал? — Она сбросила свитер с плеч.

Я быстро отвернулся.

— О небо, вот ты какой, оказывается! — Фатьма по-детски хлопала в ладоши. — Я еще не… Ах!

Она смеялась долго и весело. Я же все больше терялся.

— А еще предложение мне делал, ой, ну не угодно ли! — смеялась Фатьма.

Я не очень понимал, почему она смеется.

— Фатьма, но ведь это же серьезно, — сказал я сдавленным голосом.

— Посмотрим, посмотрим, — она продолжала хохотать, потом вдруг замолчала и вытянулась.

— Бррр… прохладно! Сколько сейчас времени? Ах, только без четверти пять… — пробормотала она, выбираясь из-под одеял. Краем глаза я заметил ее голые бедра и тонкую талию. Она на коленях подползла к пологу, занавешивающему вход, и, слегка посапывая, принялась завязывать тесемки. Зеленый свет в палатке сразу стал более темным. Я судорожно сглотнул. Фатьма продолжала возиться у входа. Я не знал, что мне делать.

— Да, не скажешь, что тут тепло… — заметила Фатьма за моей спиной. И прибавила весьма решительно: — Смотри сюда!

Я повернулся — и мгновенно отпрянул. Мне стало жарко. И я был ужасно влюблен. Ужасно жарко, ужасно влюблен.

— Хочу, чтобы ты меня видел, — сказала Фатьма сердито. — А то потом скажешь, что купил кота в мешке! Ты вроде бы собирался жениться на мне?

И тут я сделал то, что она хотела. Я посмотрел на нее. Неужели я должен описывать, как выглядит обнаженная молодая женщина? Нет у меня для этого достаточного опыта, — пожалуй, я не сумею…

Пока я, не отрываясь, смотрел на нее, преодолевая свою врожденную скромность, меня охватывало святое и блаженное безумие. Да, я желал ее, и меня уже не очень беспокоило, а что будет потом — и все такое прочее. Но, глядя на ее худенькую шею, узкие плечи, торчащие от холода маленькие груди, стройные мальчишеские бедра, ноги, я переживал нечто такое, что… Было ли это, по крайней мере для меня, результатом необычайной простоты, с какой складывались наши отношения до настоящего момента, или это родилось из подсознательной уверенности, что на основе столь противоположных натур, как наши, непременно возникнет нечто подлинно гармоничное, или же это объяснялось молодостью Фатьмы, ее обаянием — не знаю; но мысленным взором я видел, зарождение новой жизни в ее теле, предугадывал возможность появления на свет прекрасного ребенка, с крепким, упругим тельцем, более здорового и подвижного, чем был когда-то я сам; в энергичном блеске темных глаз я различал вероятность возникновения интеллекта, более сильного и яркого, чем мои тусклые, заурядные мыслительные способности. Да, да, да! Моя безумная влюбленность и блаженное помешательство снова толкнули меня назад, в прошлое, к старой тайной мечте, к страстной тоске о ком-то, кого я мог бы лелеять и кого мне так не хватало. Я хотел иметь ребенка, иметь сына, с которым вместе мог бы ходить, например, в зоопарк, — это сперва, пока он еще маленький, — и с которым позже мы стали бы друзьями; иногда я чувствовал себя очень старым и чертовски одиноким, да и в самом деле я уже давно превратился в нескладного старого холостяка. Ох, Фатьма!

…Мой левый бок онемел и озяб. Я сладко зевнул, хотел было вытянуться, но вдруг все вспомнил; испуганный и счастливый, я замер на неудобном ложе и медленно открыл глаза. В палатке было полутемно, по потолку скользили светлые расплывчатые пятна. Стенки палатки слегка колыхались, в заднюю стенку билась молодая сосенка. Ветер, облака, немного солнца, подумал я и взглянул на Фатьму. Повернутое ко мне спящее лицо было серьезное и милое, чужое и близкое. Голубые жилки на веках. Две… нет, три жилочки. Так, дитя мое, теперь я тихонько поцелую тебя, подумал я с нежностью. На тонкой худенькой шее билась еще одна жилка, О святое небо, о адские силы, неужели это правда, подумал я, очень осторожно приподнял голову и нежно поцеловал Фатьму в щеку. Тут же комар с писком сел мне на шею. Я стерпел его укол и, кажется, опять задремал. Когда я вновь открыл глаза, Фатьма уже не спала. Она смотрела в потолок.