Наконец Мун начал понимать, что происходит.

— Значит, это он стоит за всем этим, — внезапно вскипел он. — Вдохновитель убийств Сирила Хонимена и Филипа Данбара. Тот, кто стоит за нападениями на Директорат и заговором против города!

— Он понравится тебе,— мягко сказала Шарлотта.— Уверена, вы прекрасно поладите.

— Что они с тобой сделали? Девушка подняла взгляд.

— Он здесь, Эдвард. Он все тебе объяснит.

На галерею выскользнул незнакомец. Он ждал снаружи, выбирая момент для наиболее драматичного появления. Гибкий и узколицый, он казался неприметным человечком с нечистой кожей, морщинистым и одутловатым лицом. Но, несмотря на эти недостатки, в нем ощущалось некое благородство, прирожденное достоинство. Когда он заговорил, его мягкий и глубокий голос запульсировал гипнотической силой. Обладатель этого голоса привык, чтобы ему безоговорочно повиновались, чтобы каждое слово его воспринималось с почтением и благоговением.

— Меня зовут,— сказал он,— преподобный доктор Тан.

Но вам, дорогие читатели, я лучше известен как рассказчик этой истории.

Боюсь, я был не до конца честен с вами.

Конечно, вы скажете, что мне следовало открыть вам правду с самого начала, с первых страниц. Но отложите ваш вердикт на время, не судите меня за то, что я утаил частности, переиначил фамилию-другую, соврал пару раз.

Я не называл вам своего имени, поскольку не хотел, чтобы вы сочли «Сомнамбулиста» пристрастным повествованием. Большая часть прочитанного вами — чистая правда. Я уже признался, где приукрасил или преувеличил, а где пришлось выдумать,— там же об этом и сказано.

Однако вы могли заметить некоторую неровность в изображении одного персонажа. Я старался хранить беспристрастность, но — господи ты боже мой! — как же я в конце концов возненавидел этого человека!

Тем не менее, когда мы снова встретились в огромном зале под «Любовью, Любовью, Любовью и Любовью», я вел себя предельно вежливо, хотя с трудом удерживался от соблазна позлорадствовать.

— Мистер Мун. Счастлив, что вы все же сумели сюда попасть.

— Мы знакомы?

— Эдвард,— упрекнул я его.— Как же вы могли забыть?

— Преподобный доктор Тан, — ответил он (чересчур иронично).— Следует ли предположить, что это имя — не настоящее?

— Мое докторское звание — просто почетное,— признал я,— но, должен сказать, мне несколько обидно, что вы не помните меня.

Мун обратился к сестре.

— Кто этот человек?

Не могу похвастаться тем, что хорошо знал ее, но за время нашего чересчур краткого знакомства мисс Мун всегда поражала меня своим достоинством. Умная и миловидная и (после нескольких дней мягкого убеждения) откровенная сторонница нашего дела.

— Онгерой,— снова сказала она.— Вождь и величайший друг.

Я вспыхнул от этой незаслуженной похвалы.

— Вы и правда меня не помните? Мун покачал головой.

— Никогда прежде вас не встречал.— Он повернулся к Сомнамбулисту.— Ничего не напоминает?

Великан пожал плечами. Я был возмущен.

Я чувствовал себя обманутым. Я много лет ждал нашей встречи, предвкушал ее с болезненным возбуждением, как ребенок Рождество. Сколько раз я представлял идеальную версию нашего разговора, в которой я представал великодушным победителем, остроумным, мудрым и вдохновенным. Я намеревался ослепить его.

Но я ожидал, что Мун узнает меня сразу, что Сомнамбулист съежится от страха, что оба станут говорить со мной уважительно, как с опасным противником, врагом, которого надо бояться. Вместо этого они тупо таращились на меня, как на какого-нибудь вонючего нищеброда, который клянчит у них на улице деньги.

И я назвал им свое настоящее имя.

Здесь я его повторять не могу. Это прозаическое, обыденное имя, не достойное человека моих талантов и амбиций. Можете продолжать думать обо мне (если вы вообще решите обо мне думать) как о преподобном докторе Тане.

Сомнамбулист усмехнулся, но Мун все равно не узнавал меня. Великан нацарапал что-то на своей дощечке, и в глазах Эдварда мелькнула искорка понимания.

Мистер Мун рассмеялся — этот жалкий человечиш-ка действительно смеялся надо мной!

— Конечно,— воскликнул он и продолжил свою речь чрезвычайно приукрашенным рассказом о том, как (будучи куда моложе) я попытался ограбить Банк Англии, но по ошибке прокопался в лондонскую канализацию.

— Я много месяцев пытался вспомнить ваше имя. — Он еле сдерживал смех.— Даже миссис Гроссмит вспомнить не смогла, хотя она-то мелочи помнит прекрасно.

Думаю, я высказался насчет сомнительной предусмотрительности Муна, раз он так нагло говорит со мной, попав в мое подземное логово безоружным, находясь полностью в моей власти.

Он потребовал объяснений, и я, как только сумел взять себя в руки, ответил ему. Я сказал этим двоим, что иерархия существует даже среди преступников и что после вышеописанного прискорбного инцидента я сделался мишенью для насмешек в преступном сообществе. Искусно избегая жалости к самому себе, изящно балансируя между пафосом и твердостью, я сказал им следующее:

— Я устал быть самым мелким из мелких проходимцев и решил изменить себя. Можно сказать, я основал религию.— При этих словах я хихикнул, полагая сказанное блестящей иронией.

Шарлотта улыбнулась (милая девочка), но эта парочка стояла с каменными лицами.

— Наше общество расшатано, мистер Мун. «Любовь» нашла выход.

— Ну, так поделитесь,— зевнул он.— Только не очень долго.

Он говорил со мной, словно с ребенком, и хотя его отношение обижало меня, я решил пока спустить ему эту наглость.

— Вы тоже часть этого выхода,— тщательно выговорил я.— Я не просто так вызвал вас сюда.

— Я пришел сюда по собственной воле. Вы тут ни при чем.

Признаюсь, я не сдержал восторженного вопля по поводу его неосведомленности (хотя, кажется, мне удалось скрыть свой восторг кашлем).

— Нет-нет,— мягко поправил его я.— Это я привел вас сюда.

Трое ждали у двери на галерею, чтобы сделать свой ход. Я поманил их к себе.

Мистер Клеменс. Миссис Хонимен. Томас Крибб.

— Это я разложил перед вами все эти намеки, Эдвард, и вы пошли по следу, как я и предполагал.

На его лице промелькнуло что-то подобное страху, когда последние детали разгадки встали на место. Не могу сказать, что в этот момент Мун оценил весь масштаб ловушки, в которую его искусно заманили. Но он был так очаровательно сломлен, что, наблюдая, как до него постепенно доходит вся глубина его провала, я просто не смог не рассмеяться.

Что бы вы ни думали, я не полностью лишен сочувствия. Мун испытал серьезное потрясение, и даже Сомнамбулист — это изваяние с острова Пасхи — был просто ошеломлен моим небрежным откровением.

Отослав Крибба, Шарлотту и прочих, я проводил моих гостей в скромный кабинет, где предложил им еду и напитки и пообещал все объяснить. Сомнамбулист явно обрадовался угощению, но Мун довольно резко отказался. Он отодвинул тарелку и раздраженно заявил:

— У меня есть вопросы.

— Мы здесь,— сказал я,— строим будущее. Новое общество, вдохновленное идеями Пантисократии.

— А почему для осуществления этих идей необходимы убийства?

— Моя совесть абсолютно чиста. То, что я делаю, я делаю исключительно ради бедных и обездоленных нашего великого города, ради нищих, попавших в изгои общества, оттесненных на обочину жизни независящими от них обстоятельствами. Эти «отбросы общества», если угодно, призраки из плоти и крови. Кроткие, мистер Мун, кроткие наследуют Землю!

— Люди вроде Спейта.

— Именно так.

— Спейт, которого я видел на прошлой неделе,— довольно гневно сказал он,— уже не тот человек, которого я когда-то знал.

Я пытался заставить его понять.

— Он изменился. Он нашел лучший путь в жизни.