Никто из живущих на свете не знал город лучше Томаса Крибба. Как старый верный любовник, он мог поведать обо всех его изгибах и складках, всех его щелочках и проходах, всех интимных его уголках. Он был поверенным его секретов и скрытых мест. За несколько часов Томас Крибб мог найти любого человека в Лондоне. От последнего дворника до пэра королевства, как бы они ни пытались скрыться. Порой он даже хвастался, что таким образом помогал полиции, выследив несколько десятков преступников, которые в гордыне свой полагали, будто удачно легли на дно.

Но поиск Нэда Лава оказался совсем другим делом. Складывалось впечатление, будто его укрывает сам город. Никому не удавалось так качественно исчезнуть даже в далеком будущем, как уверял меня Крибб, где город куда плотнее заселен, нежели сегодня.

В общем, лишь сильно за полдень следующего дня мистер Мун и Сомнамбулист получили известие от уродца, а когда они оказались на пороге странного жилища нужного им человека, день успел почти погаснуть.

Нэд Лав обитал в нижнем, беднейшем районе города. Окна его дома оказались заколочены, дверь закрыта на засовы и задвижки, и внешне он выглядел совершенно заброшенным. Сомнамбулист даже нацарапал сердитый комментарий, полагая, будто Крибб их надул и по злобе отправил в бесполезную прогулку. Мистер Мун не выразил согласия по поводу его предположения и постучал в дверь как можно громче.

— Мистер Лав!

Великан аккуратно огляделся по сторонам, проверив, не наблюдают ли за ними. В таком районе явно не следует привлекать к себе излишнего внимания.

В тот момент, когда Эдвард вновь собирался позвать хозяина, за дверью раздался скрип и в прорези для газет и писем показался подозрительный глаз.

— Уходите,— проскрежетал старческий голос.

— Мистер Лав?

— А кто его спрашивает?

— Мое имя Эдвард Мун. Это мой помощник Сомнамбулист.

— Не люблю гостей. И на посетителей у меня времени нет.

Мистер Мун посмотрел на дом, ветхий и заколоченный, словно в ожидании сноса. Даже его поразило, хотя он привык к самым разным жилищам, что кто-то может всерьез решить здесь поселиться.

— Мне очень важно поговорить с вами,— настойчиво произнес он.— От этого зависит судьба многих.

— Уходите. Я вас не впущу.

— У меня есть... вопросы. О поэте.

— Поэт? Никаких поэтов не знаю.

— Вы знали его, когда были ребенком,— строго проговорил Эдвард, начиная терять терпение.— У меня нет времени для игр. Если мои сведения верны, то меньше чем через двадцать четыре часа город подвергнется нападению.

— Значит, все же началось? — Человек за дверью пробормотал еще какую-то фразу, но слишком тихо.— Я боялся, что это уже близко.

Иллюзионист наклонился к прорези.

— Мистер Лав. Мне не очень удобно вести разговоры в таком положении. Пожалуйста, впустите нас. Нам нужна ваша помощь.

— Подождите.— Лицо исчезло. В доме заскрипели и заклацали бесчисленные замки. Открывание двери оказалось весьма непростым занятием. Сам Варавва был не так крепко заперт в Ньюгейте, как Нэд Лав в собственном жилище. В случае пожара бедняга рисковал погибнуть, не успев повернуть все нужные ключи. Мистер Мун взял на заметку: не ставить в известность о данном факте мистера Скимпола. Мало ли какая мыслишка могла зародиться в голове альбиноса с учетом его пристрастия к поджогам.

Наконец дверь приоткрылась. Навстречу гостям вышел очень старый человек. Лицо его, необычайно высохшее и морщинистое, напоминало фрукт, слишком долго пролежавший на солнце. На плечах старика сидел коричневый старый сюртук, с которым, судя по его состоянию, хозяин не расставался даже во сне. В левой руке он сжимал полупустую бутылку отвратительно дешевого виски.

— Я Лав,— высокопарно произнес владелец дома.— Но можете называть меня Нэд.

По коридору, пропахшему плесенью и кошачьей шерстью, он провел гостей в обширное помещение, некогда, по-видимому, служившее столовой. Если газ сюда когда-либо и проводили, его наверняка давно отрезали. Вместо светильников темноту с трудом разгонял десяток свечей, ронявших на пол жирные стеариновые капли. Вдоль стен громоздились кучи одеял, а в центре комнаты темнела маленькая печка. Рядом валялись разбросанные по полу остатки еды.

Наверняка приманка для грызунов, решил Сомнамбулист. Собственная его чистоплотность и приверженность гигиене являлись плодом многолетних усилий педантичной миссис Гроссмит.

— Прошу, джентльмены, присаживайтесь.— Ловко переступая через мусор, Лав суетился вокруг них с проворством, отнюдь не свойственным столь преклонным годам.

— Что предложить вам выпить?

— Я выпью то же, что и вы.

Хозяин достал грязный стакан и налил иллюзионисту капельку виски.

— А вашему другу?

— Молоко? — Старик изумленно вытаращился на великана.— Какая странная просьба! Ладно, никто не скажет, что Нэд Лав не угодил своим гостям, даже если они нежданные.— Порывшись в завалах одеял и подушек, взметнувших клубы пыли и перьев, хозяин достал грязную молочную бутылку, на четверть заполненную зеленовато-серой жидкостью. Он протянул ее Сомнамбули-сту.— Вот, пожалуйста,— с сомнением добавил Нэд.— Хотя в его качестве я сомневаюсь.

Взяв бутылку, великан принюхался, с трудом скрывая отвращение, и незаметно отставил ее в сторону.

— Ну, ладно,— произнес Лав, дождавшись, пока все рассядутся.— Чем могу быть полезен? Я не хотел впускать вас, но вы показались мне весьма добрыми людьми. Я так польщен! То, что вы меня нашли, говорит в пользу вашего упорства.

— Почему вы так живете?

— Да, понимаю, это может показаться вам странным. Часто, просыпаясь среди ночи, я и сам об этом думаю. Особенно когда какая-нибудь маленькая зверушка тычется носиком в мои ноги в поисках завтрака или обнюхивает ногти. Нэд, говорю я себе, старик, почему ты так живешь? Господи, думаю я, господи. Это же недостойно тебя. Ты же надеялся на куда большее. Мистер Мун поднял бровь.

— Именно.

— Понимаете, после увольнения я хотел полностью удалиться от мира. Я мечтал стать отшельником посреди города. Анахоретом в старом духе. Я решил отречься от материального мира в пользу созерцательной жизни. Узрел вечную истину, гласящую, что нельзя служить одновременно Богу и мамоне. Я надеялся, что мне никогда больше не придется видеть живую душу или говорить с ней. Хотя, возможно, я не обдумал все это как следует. Мне пришлось часто выходить наружу. За едой, как понимаете. За самым необходимым. Я не из тех отшельников, которые каждый раз выбегают наружу, когда им хлеба захочется. Нет-нет, я очень строг к себе. Стараюсь растянуть свои припасы на неделю или около того. Но все равно это не означает, что я стал идеальным анахоретом. Но это не только мой грех. Ко мне и посетители наведываются. Люди вроде вас. Честно говоря, я вообще не должен был с вами разговаривать. Недавно вот подумал: а достаточно ли я отдалился от мира, чтобы стать затворником? Но несмотря ни на что, я продолжаю надеяться. Как вы знаете, святой Симеон тридцать семь лет прожил на столпе. Он говорил, что это были лучшие годы его жизни. Замечательно, вам не кажется? Совершенно замечательно!

— Мистер Лав,— мягко произнес Эдвард,— мне надо задать вам один специфический вопрос. Вы упомянули, что вас уволили. Могу ли я предположить, что уволили вас из компании «Любовь, Любовь, Любовь и Любовь»?

Старик помолчал и шумно отхлебнул из бутылки.

— А откуда вы знаете про фирму? Ну, вы упорный. Что еще вам известно? Или я должен сказать...— Он вытер рот грязным рукавом пиджака.— Что, по вашему мнению, вы знаете?

— Я знаю, что город находится в опасности, поскольку ему угрожает заговор, который составила вместе с религиозной группой, известной как Церковь Летней Страны, компания «Любовь». Я знаю, что эта самая фирма ответственна за смерть господ Сирила Хонимена и Филипа Данбара, за исчезновение их матерей и казнь Вараввы, а также за попытку убийства глав Директората. Я знаю, что они совершенно не страдают угрызениями совести и их ничто не остановит на пути к цели. Единственное, чего я не знаю,— сущности их плана.