Под городом спит старик.

Фразы всплывают из небытия и формируются в его сознании.

— Все поэты попадают в ад.

Странные слова, но он уверен, что уже где-то слышал их. Или, может, читал. Или даже сам придумал.

Ему снится, будто он снова в своей спальной в Хай-гейте. Здесь доктор Джиллмен и кто-то еще, какой-то коротышка, прячущийся в тенях, что злобно клубятся по углам комнаты. Затем незнакомец выходит на свет, и старик смеется от облегчения. Перед ним ребенок десяти лет от роду, не более. Наконец спящий узнает его. У ребенка есть имя, и во сне оно четко всплывает в памяти. Нэд. Но фамилия ускользает, и видение снова меняется.

Он на берегу, босой, зарывается ногами в песок и внимает, как тот течет вокруг его пальцев, заполняя все выступы тела. Ветер игриво дергает за одежду, развевает пальто, почти как плащ, и едва не сдувает с головы шляпу. Он видит пожилую женщину на деревянной платформе, выкаченной в полосу прибоя. Женщина ковыляет на артритных ногах по мелководью, по-дамски взвизгивает от удовольствия, когда холодная вода в первый раз окатывает ее. Старик смеется, и внезапно рядом оказывается Нэд, его горячая ладошка зажата в его руке, и он тоже смеется, хотя оба не понимают, почему им смешно. Нэд крепче сжимает руку старика, и они уходят прочь.

Годы откатываются назад, но сцена остается той же самой. Старик снова на берегу, но он уже не старик. Мальчик исчез, конечно же, ведь он еще не родился, а рядом с ним стоит другой человек. Он чувствует, что этот человек важен. Важен для многих жизней помимо его собственной. Они вместе медленно гребут в лодке, штаны закатаны выше колен, обувь брошена на берегу под охраной встревоженной свиты. Вода жадно плещет им на ноги, и он улыбается своему спутнику. Внезапно его осеняет. Премьер-министр. Разве может быть такое? Старик решает, что это слишком уж фантастично, и неловко ворочается во сне. Неужели он когда-то в Рамсгейте греб по морю вместе с премьер-министром?

Рамсгейт? Откуда он помнит это слово?

Может, и не помнит. Сны лживы.

Снова комната в Хайгейте. Джиллмен и мальчик. Как всегда, старик бессвязно бормочет, рассказывает очередной бесконечный анекдот. Все поэты попадают в ад, говорит он. Ребенок внимательно слушает, но у Джиллмена вид тоскливый. Джиллмен уже слышал все это, и не один раз. Даже в своих снах старик осознает собственную репутацию болтуна.

Затем он вспоминает. «Все поэты попадают в ад». Что-то когда-то сказало ему эти слова. Что-то нечеловеческое, не совсем живое сказало шелестящим голосом, коварным, как ветер в сухих листьях.

А потом он снова молод. Снова студент. Один у себя в квартире с этим существом, что обещало ему раскрыть кое-какие секреты. Обещало отнюдь не задаром. Все поэты попадают в ад, говорит оно. Глаза его подобны пылающим углям, и, к своему раздражению, старик понимает, что это существо всегда будет говорить одно и то же, повторять до тошноты ту же самую загадочную фразу.

Через сорок лет он расскажет эту историю, и Джиллмен будет смеяться, словно это очередная выдумка, очередная чудовищно приукрашенная байка, но мальчик, этот странный, серьезный, особенный мальчик, даже не улыбается, и старик думает, нет, не думает — знает, что мальчик как раз тот, кого он искал.

Он спит, а над ним бежит и ревет город.

От мистера Крибба исходил тонкий запах, какого мистер Мун прежде не замечал. Вовсе не неприятный. И не запах пота, не вонь немытого тела. Нечто более необычное, уютное, дышащее веками, землей и сыростью. Листья в октябре, осознал Эдвард. Он пахнет осенью.

Они успели отойти на приличное расстояние от отеля, когда оба одновременно заметили слежку.

— Ваш приятель? — Уродец незаметно кивнул в направлении флегматичного джентльмена в сером пальто, тайком следовавшего за ними на расстоянии в половину улицы.

— Слуга,— пояснил Эдвард.— Или тюремщик. Скимпол не выпускает меня без него.

Крибб помахал левой, четырехпалой рукой, и человек смиренно коснулся котелка.

— Как вам мистер Скимпол? Мистер Мун поморщился.

— Уверяю вас, когда все кончится, вы его зауважаете.

Иллюзионист сам удивился собственному смеху.

— Полагаю, вы видели это прежде. В будущем.

— Не забывайте,— заметил Крибб с комичной серьезность,— я знаю сюжет.

Эдвард закатил глаза.

— Конечно, тут есть свои правила, но я, пожалуй, могу сказать вам одну вещь: смерть Скимпола будет тяжелой.

— Жаль,— заметил мистер Мун совершенно без эмоций.

К его удивлению, Крибб встал на защиту альбиноса.

— Он незлой человек. И действует во благо. По своему искреннему убеждению.

Губы Эдварда дернулись в ухмылке.

— Чудовища всегда считают, будто действуют во благо.

— Он не чудовище.

Иллюзионист огляделся по сторонам. Судя по всему, они заблудились. Знакомые улицы исчезли. Вокруг все казалось чужим и непривычным.

— Куда мы идем?

— В доки,— ответил Крибб.— Не спрашивайте зачем. Я скажу вам, когда мы туда доберемся.

— А есть какая-то причина, по которой мы не возьмем кеб?

— Чтобы понять город, надо ощутить его почву у себя под ногами, вдохнуть его воздух, попробовать его бесконечную изменчивость.

— Знаете, вы феноменально неприятный человек.

— Мне уже говорили.

Они продолжали идти, странно удовлетворенные обществом друг друга. Ищейка Скимпола добросовестно трусила за ними следом.

— Скажите, какие у вас самые ранние воспоминания? — наконец вымолвил Крибб.

Мистер Мун мельком взглянул на хромавшую рядом с ним кособокую фигуру. Неуклюжий Вергилий сопровождал строптивого Данте.

— А вам зачем?

— Это может быть важным.

— Помню отца, который будит меня ночью, трясет, чтобы сказать, что мать умерла.

Крибб чуть ли руки не потер от радости.

— Чудесно! — хихикнул он.

— А ваше воспоминание? — Эдварда немного рассердила реакция спутника. — Ваше самое раннее воспоминание?

Крибб нахмурился.

— Я искренне сомневаюсь, что вы мне поверите.

— Прошу вас.

— Улицы в огне. Город снова охвачен чумой и пожаром. Трескаются огромные камни. Я стар. И я умираю.

— Вы стары?

— Это... трудно объяснить.

— Я только что понял, — вдруг произнес мистер Мун.

— Что?

— Вы правда во все это верите, до такой степени?

Крибб лишь улыбнулся в ответ, и они пошли дальше.

— Как я понимаю, вы уже встречались с мадам Инносенти, — немного погодя уточнил девятипалый коротышка.

— Кто вам рассказал?

Крибб устало отмахнулся.

— Я не в союзе с Директоратом, если вы об этом.

— Да, я об этом думал.

— Ну, так выбросите эту мысль из головы. Но что вы узнали в Тутинг-Бэк?

У мистера Муна запершило в горле. Он сглотнул, не желая oтвечать.

— Вы ведь говорили с Мухой, правда?

— Честно? Я не могу с уверенностью сказать, с кем я говорилна самом деле.Это было противоестественно.

— Вы еще с ней увидитесь,— твердо сказал Крибб.— И в другой раз узнаете всю правду.

— Далеко нам еще? — оглянулся Мун.— А то наш дружок вроде начинает уставать.

 — Мы почти на месте.

Они прошли еш,е немного, и перед ними возникли знакомые башенки Тауэр-бридж. За ними раскинулись верфи и склады доков. Они напоминали мистеру Муну какой-то индустриальный Багдад с почерневшими шпилями, мрачными зиккуратами и закопченными минаретами. Между ними прокладывала себе путь Темза, похожая на грязную ленту, брошенную на землю.

— Подойдем поближе.

Не обращая внимания на легион предупреждающих надписей и запретительных знаков, пробираясь сквозь бесчисленные ворота и перебираясь через ограды, они наконец с трудом спустились к реке. Эдвард, с величайшей осторожностью ступая вдоль берега, поежился ог всепроникающего запаха разложения. Грязь и слизь Темзы сползала по его ботинкам.

— Грязь.— Голос Крибба приобрел те же проповеднические нотки, что и некогда на Лондонском мосту.— Прославленная грязь...