— Чушь. Мы едва знакомы.

О, мы с вами вместе смотрели в лицо смерти. Мы пережили самые страшные дни этого города и остались в живых, чтобы поведать об этом другим. Я хочу сказать, что для меня великая честь быть знакомым с вами. Быть...— У него перехватило горло от чувств. Крибб замолк, отчаянно хватая ртом воздух. Придя в себя, он с несчастным видом закончил: — Быть вашим другом.

«Этот человек пьян»,— решил мистер Мун. Резким движением он наконец высвободил руку.

— Сейчас вы меня не понимаете. Но вы поймете. Я обещаю. Вы пожалеете об этом. Пожалеете, что не попрощались со мной.

Мистер Мун быстро зашагал прочь. Уродец не стал преследовать его. Еще более печальный, целиком ушедший в себя, он медленно побрел в дом.

Словно повинуясь инстинкту, Эдвард вернулся на место преступления.

Несмотря на поздний час, улицы оказались забиты теми же отбросами общества, что провожали Сирила Хонимена в его последнее путешествие. Однако при появлении иллюзиониста они поспешно убирались в сторону, по всей видимости уловив внутренним чутьем, насколько опасны шутки с ним. Мистер Мун едва замечал их, подобно призраку целенаправленно продвигаясь по переулкам и боковым улочкам к башне.

По пути он словно ощутил на себе всю тяжесть прошлых лет, как будто воды истории стремились вот-вот сомкнуться над его головой. Неожиданно для себя Эдвард стал припоминать легенды о genius loci, способности определенных мест оказывать влияние на людей, проходящих через них. Если здешнее место и имело влияние на обитателей, то влияние это было откровенно недобрым. В самой топографии района таилось какое-то особое зло. Он, казалось, притягивал к себе всю мерзость в городе, все самое чудовищное и греховное. Место жаждало новой пищи. Оно требовало жертв.

Мистер Мун достиг башни, молчаливо нависающей над окрестными улицами, поднялся на последний этаж и обнаружил все помещения совершенно пустующими. Их никто никогда не занимал. Даже временные импровизированные меблирашки отсутствовали напрочь. Весьма странно для района, полного самой откровенной и вызывающей нищеты. Уже одно лишь сделанное им открытие должно было удивить его. Как ни странно, удивления Эдвард не испытал ни малейшего.

Помещение, где произошла трагедия, оказалось очищено от протухшей еды, и мистер Мун вновь задумался о деталях вызывающего тревогу убийства, о подозрительно малом количестве вещественных доказательств, о мучительном ощущении, будто за всем этим таится нечто большее, неуловимое. Эдвард уселся прямо на холодный пол, достал из кармана сигарету с зажигалкой и закурил. Так он провел всю ночь. Скрестив ноги и закрыв глаза, подобно современному Будде, в терпеливом ожидании неведомо чего.

За много лет миссис Гроссмит привыкла к своим эксцентричным нанимателям и спокойно относилась ко всем их вывертам и причудам. А потому ее испуганный вид, почти на грани истерики, с каким она встретила иллюзиониста, не мог его не встревожить.

— Мистер Мун! Где вы были?

— Это не ваше дело.

— Незачем мне грубить,— резко осадила его экономка.

Повисло долгое молчание. Эдвард вздохнул.

— Простите. В чем дело? Что случилось?

— Вас ждал один человек. Всю ночь.

— Кто?

— У меня от него словно мороз по коже, честное слово. Прямо всю душу вывернул. Невысокий такой. Коротенький и весь белый.

— Альбинос?

Гроссмит скривилась и нахмурилась.

— Да, наверное, их так называют.

— И что он сказал?

— Просто сказал, что хочет увидеть вас и это очень важно. — Миссис Гроссмит сунула руку в карман передника и протянула ему маленькую четырехугольную карточку.— Он оставил вам это.

Мистер Мун рассмотрел странную визитку.

— Там ничего нет.

— Знаю. Я спросила, не ошибся ли он, но он сказал «нет» и добавил, что вы поймете. Откровенно признаюсь — я вся издерганная. Что это за люди такие, если оставляют подобные карточки?

Эдвард швырнул картонку в печь, и пламя с радостью накинулось на новый корм. Пока визитка горела, он принял решение.

Сомнамбулист неуклюже вошел в кухню. Монолит его тела плотно окутывал ярко-лиловый халат. Мистер Мун пожелал ему доброго утра. Великан в ответ зевнул.

— Сегодня вечером представление отменяется. Пора переходить в наступление.

Сомнамбулист потянулся и снова зевнул. Затем нацарапал:

Иллюзионист ответил. Взгляд великана мигом сделался ясным, апатия улетучилась, и он явно ощутил себя полностью проснувшимся. Правда, ничего приятного в подобном способе пробуждении Сомнамбулист не находил.

Они выждали до заката и лишь тогда покинули театр, прокравшись мимо недовольной миссис Гроссмит и миновав уже залившего глаза Спейта, устроившегося здесь ночевать. Мистер Мун поздоровался с ним, приподняв шляпу. Бродяга ответил на приветствие какой-то стандартной нелепостью.

В нескольких минутах ходьбы от Альбион-сквер их ждал экипаж. Эдвард и Сомнамбулист молча забрались в него, не говоря ни слова вознице, одетому в черное и с лицом, замотанным шарфом. Впрочем, помощник инспектора всегда в равной мере отличался тактом и скрытностью.

Мистер Мун проинструктировал Сомнамбулиста:

— Сегодня мы отправляемся на охоту. Идем добывать сведения. Просто выуживать их. Я не хочу, чтобы ты вел себя как в прошлый раз.

Сомнамбулист с мудрым видом кивнул.

— Но если дело обернется плохо — а я на сегодня это вполне допускаю, — то могу я положиться на твой... опыт?

Снова кивок.

— Спасибо. В этой короткой поездке я ни на кого не мог бы так положиться, как на тебя.

Великан робко улыбнулся в ответ. Экипаж загрохотал по булыжнику.

Менее чем через полчаса они были у цели — грязного переулка в глубине Ротерхайта. Нехорошее место. Скопище жалких доходных домов, благотворительных кухонь и трущоб-развалюх. Улицы смердели от запущенности, а здешние обитатели, с их мрачными, землистыми и болезненными лицами, казались скорее животными, нежели людьми. Эта часть города отчаянно нуждалась в цивилизации, в милосердии и — да, я не колеблясь произнесу это слово, каким бы немодным оно вам ни казалось,— любви.

Немного вниз по улице, в шеренге полуразрушенных домов, привалившихся друг к другу, между пабом и ночлежкой, где бедняки платят по паре пенсов за право спать вповалку, находилось заведение, очень хорошо известное Эдварду Муну. Иллюзионист столь вежливо кивнул старому пьяному ласкару[10], сторожившему вход, словно тот служил швейцаром в «Рице» или привратником эксклюзивного клуба с пожизненным членством. Лас-кар подозрительно уставился на путников налитыми кровью глазами, но по всей видимости, он уже успел достигнуть того состояния, когда помешать кому-либо войти для него не представлялось возможным, а потому без лишних слов впустил обоих. По кривой полуразвалившейся лестнице гости сошли в самое чрево дома, в его ядовитое сердце, в гигантский подвал, смердевший грехом. В недоброй славы опиумный притон Фодины Яньгоу.

Подвал наполовину затопила пелена плотного ядовито-желтого дыма, а на полу шевелился своеобразный ковер из человеческих тел. Сведенных судорогой, уродливых и противоестественных. Какой-то молодой человек выглядел истинным памятником саморазрушению. Погруженный в блаженство рукотворного рая, он лежал с широко разинутым ртом. Зрачки несчастного, несмотря на раскрытые глаза, собрались в точки. Рядом с ним, ссутулившись, сидел доходяга-солдат, пока еще не успевший сбыть алый мундир своего полка, засаленный и обтрепавшийся за годы небрежения. Их руки, словно клешни, судорожно впились в мундштуки трубок, дарящих курильщикам одновременно и блаженство, и муку. Одуревшие от мака посетители бездумно валялись на лежанках с бледными пастозными лицами, подсвеченными масляными светильниками. Они напоминали беспомощных марионеток, чьи нити вдруг оборвались. Мистер Мун и Сомнамбулист осторожно пробирались между телами несчастных, почти каждый раз вздрагивавших, будто от яркого света, если вновь прибывшие оказывались рядом.