— Пошли, — внезапно сказала она.

Я встал, и мы вышли.

Было уже около трех, и на улице Бурбон стало намного спокойнее. Мы немного прошлись, затем развернулись и направились к Джексон-сквер. Мы шли медленно, обняв друг друга, с интересом наблюдая за своими руками и за тем, что они собирались делать. Не знаю, о чем думала Рита-Мэй, но я от всей души желал, чтобы эта прогулка не кончалась. И все пытался собраться с силами и спросить ее, не сталкивалась ли она с проблемами времени.

Мы добрались до угла площади, и Рита-Мэй остановилась. В темноте тихая и безлюдная площадь выглядела весьма заманчиво. Я поймал себя на мысли, что покинуть Новый Орлеан будет гораздо труднее, чем я ожидал. Не раз за свою жизнь мне приходилось покидать разные места, оглядываться на мгновение и продолжать путь. Но в этом случае все оказалось не так просто.

Рита-Мэй обернулась ко мне и взяла меня за руки. Затем она кивнула в сторону Декатур и рядов лавок.

— Там я работаю, — сказала она. Я привлек ее к себе. — Будь внимателен, — улыбнулась она. — Сейчас произойдет нечто важное.

Я слегка покачал головой, чтобы изгнать оттуда туман. Я знал, что Рита-Мэй права. Мне нужно было знать, где она работает. Минуту я пристально разглядывал «Орлеанскую кладовку», запоминая ее местоположение. Как выяснилось, я все равно забыл это место, но, возможно, это было частью спектакля.

Рита-Мэй, по-видимому, осталась довольна моими стараниями и, протянув руку, привлекла меня к себе.

— Это будет нелегко, — предупредила она после того, как мы поцеловались. — Для тебя, я имею в виду. Но не сдавайся, прошу. Я хочу, чтобы однажды ты догнал меня.

— Обещаю, — ответил я, твердо намереваясь выполнить свое обещание.

Я постепенно начинал понимать. Отняв от фонарного столба одну руку, я взглянул на часы. Прошла всего одна минута. Риты-Мэй по-прежнему не было видно, вокруг, поджариваясь на солнце, неспешно вышагивали толпы туристов в яркой одежде. Издалека донесся долгий монотонный звук трубы, и он показался мне не таким уж отвратительным. Я взглянул на улицу Декатур в направлении звука, размышляя, где же она, долго ли мне еще ждать. И решил спросить.

— Сколько потребуется, — ответила она. — Ты уверен, что хочешь этого?

Через минуту Рита-Мэй должна была дать мне розу, и мне предстояло отправиться обратно в бар и потерять сознание, как множество раз до этого. Но в тот момент я все еще находился на безлюдной площади, где единственными живыми существами были несколько усталых туристов, потягивающих cafe au lait в полумраке Cafe du Monde. Воздух был прохладным и каким-то нежным, словно кожа женщины, которую я держал в объятиях. Я подумал о доме, о Лондоне. Я буду вспоминать о них с любовью, но без тоски. Моя сестра позаботится о коте. Придет день, и я встречу Риту-Мэй и, встретив ее, уже никогда не отпущу.

Здесь хорошо варят кофе, пекут превосходные beignets, а за углом всегда можно найти muffelettas. Будет ночь, будет день, но я буду двигаться в правильном направлении. Я буду чувствовать себя как дома, стану одним из завсегдатаев, буду мелькать на всех фотографиях, где изображается Новый Орлеан и его прелести. И Рита-Мэй будет здесь, с каждым днем она будет все ближе ко мне.

— Уверен, — сказал я.

На лице ее отразилась огромная радость, и это укрепило мое решение. Она поцеловала меня в лоб, в губы и затем склонила голову.

— Я буду ждать тебя, — пообещала она и легонько укусила меня за шею.

День выдался почти невыносимый. Он уже шел домой, но привычная маска все еще давила на него, словно ржавые доспехи. Поднимаясь по лестнице, он разорвал конверты: блестящий буклет от фирмы, производящей бинокли, пакет скромнее — от Общества защиты дикой природы. Он раздраженно швырнул бумаги на кровать и присел у окна, чтобы расслабиться.

Пришла осень, дни становились все короче. Процессия автомобилей, напоминающая похороны, двигалась вдоль Принс-авеню под сенью золотой листвы, толпы людей спешили домой. Безостановочное движение безликих масс, казавшихся меньше ростом с высоты третьего этажа, нагоняло на него тоску. Люди с такими же лицами, как у этих смутных, расплывчатых видений, — самовлюбленные, поглощенные собой, уверенные, что они ни в чем не виноваты, — приводили к нему в клинику своих питомцев.

Но куда же запропастились все местные жители? Он наблюдал за ними с удовольствием, это занятие увлекало его. Где мужчина, бегавший по улице, гоняясь за клочками мусора, словно за мухами, и запихивавший их в свой рюкзак? Или другой человек — он шагал по тротуару со свирепым видом, пригнув голову, хотя никакого встречного ветра не было, и кричал что-то, ни к кому не обращаясь? А Радужный Человек, выходивший в самые жаркие дни в нескольких ярких разноцветных свитерах, надетых друг на друга? Блэкбанд уже несколько недель не видел ни одного из них.

Толпа редела; по проезжей части ползли последние машины. Зажглись фонари, окрашивая листья в серебристый и неестественно золотой цвета. Часто с появлением этого освещения — ах, вот и она, она возникла из боковой улочки, словно по сигналу — приходила и Леди Лампы.

Она передвигалась старческой походкой. Увядшее лицо напоминало лежалое яблоко; голова была закутана в изорванный шарф. Просторное пальто, доходящее до щиколоток, покрытое пятнами неопределенного цвета, развевалось на ходу. Дойдя до пятачка на середине улицы, она остановилась под фонарем.

Хотя рядом находился пешеходный переход, люди сознательно пересекали дорогу в других местах. «Как всегда», — подумал Блэкбанд с горечью. Точно так же они игнорировали стаи бродячих собак, ничто их не касалось, прохожие не замечали животных или надеялись, что кто-нибудь усыпит их. Возможно, они считали, что бездомных людей тоже следует усыпить, возможно, кто-то уже усыпил Радужного Человека и остальных!