Интересно еще, что в инквизиционных наставлениях к ведению следствия и допроса, в числе всяких подвохов, которыми истязали обвиняемого, ничего не упоминается об астрологии, по крайней мере в наставлениях, изданных в XIII и XIV столетиях. В 1290 году парижский университет, вкупе с местным великим инквизитором, издал список запретных книг, трактующих о некромантии, магии и прочих тайных науках; в нем вовсе не упоминается об астрологических сочинениях, которые в то время обращались в публике во множестве. Да и нельзя их было запретить потому что в числе их, например, книга Гермеса-мага была получена кем-то из древних мудрецов прямо от архангела Гавриила; таково было о ней общее мнение. А между тем, по словам Лие, в этой книге можно найти немало таких вещей, которые относятся прямо к области колдовства. Первым авторитетным духовным писателем, восставшим на астрологию с некоторым жаром, был Иоанн Салисберийский (XII в.). Он говорит, что влияние звездных сочетаний на судьбу человека грубо преувеличено, что астрология должна быть запрещаема церковью, а занимающиеся ею — подвергнуты каре; что астрология нечестива по существу, потому что лишает человека разумной и свободной воли, внушает ему веру в предопределение; что она клонится к язычеству, потому что переносит всемогущество создателя с Его Самого на его творения. Он прибавляет, что знал лично многих астрологов, но не звал из них ни одного, на которого бы в конце концов, так или иначе, не обрушился гнев небесный. Впоследствии эти взгляды приняты были знаменитым столпом католического богословия Фомой Аквинатом. Он, однако, установил разницу между разными видами астрологии, разделил ее на дозволенную и недозволенную. Если она занимается предсказанием обычных явлений природы, например, бурь, засухи, то в ней нет ничего дурного; но если она вторгается в область свободного произвола, тщится угадать будущую судьбу человека, то она становится невозможной без содействия демонических сил, и тогда она превращается в злодейство. Итальянский казуист, инквизитор Цангино, говорит, что хотя эта наука входит в круг семи свободных искусств и законом не воспрещена, тем не менее, имеет явную склонность к идолопоклонству и осуждается знатоками церковного права. И он тоже главным образом опирается на тот довод, что астрология порождает веру в предопределение, фатализм, подрывает догмат свободной воли, принятый церковью; она подкапывается даже под всемогущество Божие, раз она осмеливается утверждать, что предсказываемая светилами судьба человека неизбежна и неизменна. Замечательно, что холодный и легко впадающий в сомнение Бекон в астрологию свято верил. Он говорит, что светила в их движении и взаимном положении суть настоящие источники судьбы человека, что весь характер и склад жизни человека определяется положением их на небе в момент его рождения, и что нет ничего легче, как познать и прошедшее, и будущее с помощью астрологических таблиц, которые, кстати сказать, самим же Беконом и были изготовлены. Но он впадает в странное противоречие, утверждая в то же время, что воля человека вполне свободна, что он, следовательно, может распоряжаться собственной особой, как хочет. Таким образом, в сущности, положение астрологов было довольно щекотливое. Духовное начальство, и особенно инквизиция, когда она явилась и установилась, могли их побеспокоить каждую минуту и потребовать от них разъяснений по поводу отправления ими своей специальности. Надо было распознать, какой именно астрологией человек увлекается: дозволенной или недозволенной, а сверх того, не присоединяется ли к астрологии еще что-нибудь. Ведь раз человек получил вкус к тайным наукам, то, пожалуй, я не ограничивается одним созерцанием позиций светил небесных. При колоссальном искусстве инквизиторов раздвигать пределы виновности очень невинный на самом деле звездочет-любитель мог оказаться и колдуном, и некромантом, да вдобавок еще еретиком. И если такие происшествия случались не часто, то, как мы сказали, это зависело лишь от чрезвычайного почтения, каким астрология пользовалась у сильных мира сего, светских и духовных. Но, однако, все же с астрологами бывали пренеприятные приключения. Об этом свидетельствует дело очень известного в свое время ученого врача Петра Апонского. Его многие считали величайшим магом своего времени; но собственно магией он не занимался, а занимался медициной и астрологией; славу же мага приобрел за свои необычайно удачные исцеления. За что собственно он был притянут к инквизиционному судилищу, об этом трудно судить. Но что его было за что притянуть, это вне сомнения. В одном из своих сочинений он рассыпается в пышных восхвалениях астрологии и неосторожно заявляет, что медицина немыслима без содействия астрологии, причем приписывает звездам такое влияние на судьбу человека, что у него перед светилами как бы вовсе стушевываются божественная воля и всемогущество. Таковы по крайней мере общий смысл и характер его гимнов могучему влиянию светил. Самые крупные события мировой истории у него прямо подчинены влиянию светил; так, например, всемирный потоп, по его толкованию, случился потому, что в то время земля была под влиянием планеты Марса, и как раз в это время случилось соединение Марса с какими-то другими планетами в созвездии Рыб; от этого и произошел потоп; кабы не это сочетание светил, то потопа бы и не было. Так рассуждать под носом у инквизиции было очень легкомысленно. В той же книге ученый толкует о влиянии луны на нравы жителей Содома и Гоморры, на исход евреев из Египта, доказывает, что соединение Сатурна и Юпитера в созвездии Тельца, случающееся однажды в 960 лет, всегда сопровождается величайшими событиями, что ко времени такого соединения относятся болезнь Навуходоносора, рождение Моисея, Александра Македонского, Магомета и т. д. Кончилось тем, что инквизиция вчиталась «эти зазорные места книги Петра Апонского и взялась за ученого автора. Притом он был человек очень богатый, врачебная практика принесла ему огромный доход, значит, он представлял собой очень ценную добычу. В первый раз ему как-то удалось вырваться на свободу из цепких когтей священного судилища. Но скоро его опять схватили. и на этот раз он, значит, оказался уже еретиком нераскаянным, вновь впавшим в прежнее прегрешение, а в этих случаях инквизиция пощады не знала. Его, наверное, сожгли бы на костре, но он упредил это событие естественной смертью. Почти такую же, но много более поучительную участь испытал Чекко из Асколи. Он еще в ранней молодости предался свободным искусствам и, между прочим, имел обширные сведения по астрологии. Скоро он приобрел славу первого астролога своего времени. Он был молод, тщеславен, ему было мало приобретенной славы, и он хотел, чтобы его считали первым астрологом в мире, начиная со времен Птолемея. Он был очень остроумен и едок, и невоздержан на язык, и, конечно, как водится, нажил себе ожесточенных врагов. Конечно, на астрологию он смотрел, как на науку из наук, и создал себе из нее что-то вроде особой, своей собственной веры, т. е. ереси. Чекко до того вник в звезды, что даже хвалился, что по звездам можно узнать, о чем человек в данную минуту думает или что держит в зажатой руке. И у него все это истолковывалось в смысле отчаянного фатализма; человек-де должен неотразимо и фатально думать в данную минуту о том-то, если он родился под такими-то сочетаниями светил, а в данный момент (т. е. когда предстоит определить его мысли) состоялось такое-то их сочетание. В глазах инквизиции все это составляло уже не только отрицание свободной воли, но и явную ересь. А между тем Чекко то и дело делал предсказания разным самым выдающимся лицам насчет их судьбы; так, он предсказал, что предстояло Людвигу Баварскому, Карлу Калабрийскому, сыну короля неаполитанского Роберта, и многим другим. И все его предсказания сбывались, что, конечно, доставило ему колоссальную славу по всей Италии и даже далеко за ее пределами. Но опять-таки эти предсказания ведь не были плодом откровения свыше, а добыты путями совсем иными, и это инквизицией тоже было взято в соображение. Тем временем Чекко сделался придворным астрологом Карла Калабрийского. Это почетное положение, конечно, создавало вокруг него весьма надежный оплот против натиска инквизиции, но Чекко не сумел удержать за собой эту позицию; он был и молод, и надменен, и самонадеян, и страшно высоко ценил свою ученость; придворный из него вышел самый неудачный. У Карла родилась дочь, и Чекко, конечно, должен был составить ее гороскоп (предсказание судьбы по звездам). И вот он объявил, что принцесса не только склонна от рождения, но даже прямо вынуждена будет, когда вырастет, продать свою честь! Это скандальное предсказание было равносильно прошению об отставке от придворного звания. Почему в этот момент инквизиция не овладела своей добычей, не умеем сказать. Чекко до поры до времени оставили на воле. Он перебрался в Болонью, начал там профессорствовать. В это время ему пришла охота напасать толкования на знаменитую книгу Сакробоско «Брпаега» . (В этой книге ученый автор делает свод всех современным ему воззрений о небе и земле и строении вселенной). Книга была написана ловко, не заключала в себе ничего такого, что могло бы причинить цензурные неприятности автору. Злополучный Чекко. нападая на какие-то положения Сакробоско, вздумал доказывать, что с помощью известных чар и при известном сочетании светил вполне возможно принудить злых духов совершать чудеса. Надо полагать, что сам Чекко едва ли в это верил и во всяком случае не делал этого, а отразил в этих своих словах ходячие народные верования, быть может, в погоне за популярностью. Эта его книга произвела нехорошее впечатление на благочестивых читателей. Вдобавок, он пустился в ней в исторические соображения самого рискованного свойства. Это были неосторожные слова: в них все увидели прямой вызов духовенству. Болонский инквизитор фра Ламберто поднял брошенную перчатку. Чекко притянули к суду инквизиции и на первый раз обошлись с ним чрезвычайно милостиво: заставили только публично отречься от заблуждений и выдать инквизиции все астрологические книги, какие у него были; сверх того, ему запретили преподавать и наложили, конечно, епитемью и денежную пеню. После этого процесса его положение сделалось в высшей степени щекотливым. Он оказался изобличенным и покаявшимся еретиком и, следовательно, в случае новой провинности, становился уже нераскаянным еретиком, рецидивистом, которому на пощаду нечего было и рассчитывать. Значит, ему теперь следовало быть, что называется, тише воды, ниже травы. Но он был не такого склада. После суда он переселился во Флоренцию, где тогда властвовал его прежний патрон, Карл Калабрийский. Здесь Чекко снова принялся за старое. Он начал продавать свои сочинения, уверяя публику, что в них введены все поправки, потребованные болонским инквизитором; но это была неправда: книги продавались без всяких поправок. Начались опять и предсказания. В мае 1327 года в Италию вступил во главе своих полчищ Людвиг Баварский; Чекко предсказал, что этот немецкий принц займет Рим к будет там коронован. Всем этим воспользовались его враг и ненавистник канцлер Карла Калабрийского и знаменитый доктор философии Дино дель Гарбо. В 1327 г. Чекко был арестован флорентийским инквизитором Аккузио. Инквизиция, ни на минуту не выпускавшая его из вида, пересчитала по пальцам все его провинности. Но ей хотелось добиться от него полного покаяния и она щедрой рукой применила к нему пыточный метод. После того его торжественно судили в присутствии флорентийской духовной и светской знати и приговорили к сожжению. После этих случаев астрология продолжала некоторое время занимать еще твердое положение незапрещенного свободного искусства, но на нее стали смотреть все более и более косо. Многие в то время разделяли очень разумное мнение гениального Петрарки, который говорил, что астрологи народ очень полезный, пока они занимаются предсказанием затмений, гроз, бурь, дождей, но когда они принимаются предсказывать судьбы людей, то становятся лжецами. Инквизитор Эймерих говорил, что если человек подозревается в некромантии и в то же время окажется астрологом, то можно быть уверенным, что он некромант, потому что эти две науки тесно соприкасаются и почти всегда изучаются вместе. Герард Гроот обвивял астрологию в нечестии, ереси, попрании божеских законов. В Испании Петр Жестокий Кастильский и Петр IV Арогонский держали при своих дворах толпы астрологов (около середины XIV столетия), а в конце столетия Иоанн I Кастильский причислил астрологию к запретным видам ворожбы. Но гонимая наука все еще находила страстных приверженцев даже среди высшего духовенства. Так, между прочим, славой великого астролога пользовался кардинал Петр д'Альи. Он любил делать предсказания на далекое будущее время, и одно из них странным образом сбылось; именно, он предрек, что в 1789 году, если до тех пор мир еще будет существовать, то человечеству угрожает великий переворот; он, значит, невзначай предсказал французскую революцию. Однако для астрологии рано или поздно должен был пробить час крушения. К этому неизбежно шло дело. Чаще и чаще стали раздаваться против нее грозные, обличительные и в то же время авторитетные голоса. Так, знаменитый демонолог Шпренгер высказал мнение, что занятие астрологией необходимо предполагает безмолвный договор с дьяволом. Притом много других тайных наук уже было признано делом бесовским, и эта же участь неизбежно ждала астрологию. Первый решительный удар был ей нанесен во Франции приговором по делу Симона Фарееса. Это было в 1494 году. Фареес был астролог. Его притянули к епископскому суду в Лионе, изобличили и приговорили к сравнительно пустяковому наказанию: годовому посту по пятницам; но при этом ему пригрозили, что в случае повторительного грехопадения ему будет худо. Книги его, конечно, отобрали. Фареес, человек строптивый, не покорился епископскому приговору и подал на него апелляционную жалобу в парламент; этот последний передал его книги на цензуру в университет. Ученое учреждение пришло к заключению, что астрология паука ложная, суеверная и потому вредная, «искусство, изобретенное сатаной» , и потому подлежит строгому преследованию духовных и светских властей. Посему парламент объявил во всеобщее сведение, что занятие астрологией впредь воспрещается, как равным образом запрещается и публике прибегать к услугам астрологов. Типографам запрещено было печатать астрологические книги, а книгопродавцы обязывались все имеющиеся у них книги по этой части представить местным епископам. Правда, это запрещение в значительной мере оправдывалось тем, что около того времени к астрологии постепенно пристроились и припутались совсем другие отрасли волшебных искусств. Так, многие астрологи изготовляли кольца, ладанки, зелья, сообщая ин силу в влияние известных планет и созвездий зодиака; эти вещи обладали, значит. волшебными, сверхъестественными свойствами и являлись, в сущности, предметами колдовства; особый прибор, якобы астрологический, так называемая астролябия, служил для ворожбы о пропажах, для предсказания будущего. И все это подробно описывалось в астрологических сочинениях, иногда занимая в них далеко не второстепенное место. Эта примесь к астрологии простого колдовства и сгубила ее. Из других тайных наук немало мучений духовенству доставила онироскопия или онирокрития — искусство снотолкования, т. е. та самая галиматья, которая наполняет наши нынешние «сонники»  московского изделия. С ней тоже долгое время не знали, что делать, как и с астрологией. Ссылались на книгу «Второзакония»  (гл. XVIII), где снотолкование объявлялось запретным делом. С другой стороны ссылались на сны библейских патриархов, на Иосифа, на Даниила, знаменитых библейских снотолкователей. Приводили также текст из книги Иова (кн. Иова, XXXIII, ст. 14–17), Выходило как будто бы, что снотолкование не заключает в себе ничего подозрительного, недозволенного, соблазнительного, такого, в чем можно было бы видеть след участия адских сил. Богословы не решались высказываться вполне определенно. Так, Фома Аквинат говорил, что есть сны от Бога и есть сны от дьявола, но не объясняет, как их различать. Порешили молча на том, что если искусник по этой части толкует сны просто, по собственному разумению, не прибегая ни к каким приемам, которые наводили бы на догадку, что он пользуется при этом содействием лукавого, то и оставить его в покое, пускай толкует. Затем богословам-казуистам пришлось немало подумать над заупокойными обеднями. Случалось, что люди заказывали такие обедни по живому человеку и притом с тайной целью его погубить. У нас в простонародии, кажется, до сих пор держится суеверие, что если поминать живого человека за упокой души, то этим можно его извести. Духовные соборы строго запрещали такие обедни и грозили за них наказаниями и тому, кто такую обедню заказывает, и тому, кто ее служит, если, конечно, ему известно, что служится она о живом человеке. Надо полагать, что такие обедни нередко заказывались, потому что в правилах исповедания патерам предписывалось, в числе прочих прегрешений, спрашивать исповедующихся и о том, не служили ли они таких обедней.