— Вид у него действительно ничего. Но есть некоторые слабые места. А вернее, все места, которые у него есть, — слабые. За что ни возьмись — ломается практически сразу же. С самого начала практически не работала «молния». Тут я сразу понял, что надеяться не на что, и «молнию» заменил. Обратите внимание, сделал это я сам. Два вечера ковырялся.

— Ну, ты гигант! — покачал головой Ходунов. — Это ты руками так сделал?

— Зачем, на машинке, — с гордостью ответил Шутиков. — Красиво?

Потрясенные Ходунов и Бобров разглядывали «молнию», цокали и качали головами. Ходунов даже наклонился почти вплотную к чемодану, сдвинув очки на лоб.

— Это просто классная работа. Мастер, одно слово.

— Принимаю заслуженную похвалу, — с нескрываемой гордостью сказал Шутиков. — Но на этом злоключения не кончились. Тут ещё два слабых места. Ручка выдвижная и колеса. Ручка — это вообще просто смех. Она вся была сделана из тонкой жести. А так как вставка «молнии» сопровождалась, как вы понимаете, некоторыми сценами из семейной жизни с обильным слезоотделением, я решил не усложнять жизнь. Тихо снял все размеры и попросил соседа. Он у меня на почтовом ящике работает. Так он мне ручку отгрохал из титана. Ее теперь в космос можно запускать. Вот, видите? — Шутиков с силой надавил на выдвижную ручку. — Железный вариант. То есть в данном случае титановый.

— О, вот и наш автобус, — прервал его Ходунов. — Садимся, мужики, в автобусе доскажешь свою захватывающую историю.

Разместившись в автобусе, делегация продолжила слушание вопроса.

— Так вот, — продолжил Шутиков, — колеса у меня тоже вызывали сильнейшие подозрения. Но ведь знаете как — понадеялся на авось. Ну что, думаю, ведь мне только из дома выйти. Я его и нести могу обычным по рядком. Загрузил я его вчера вечером, жена говорит — пройдись, посмотрю, как это будет выглядеть. Прошёл по комнате три шага — трах! Колесо отвалилось. Надя тут же в слезы. Что-то этот чемодан на нее очень сильно действует. Прямо необъяснимое явление какое-то. Паранормальное, наверное. Ладно, выгружаю все вещи, обследую чемодан. В общем — все надо менять. А время — уже около одиннадцати. Надя уже не плачет, но смотрит на меня так, будто это не чемодан, а тонущий младенец, которого я не хочу спасать. Что делать? Слава богу, нашел из чего сделать скобы и оси. К двум часам ночи все закончил. Но чтоб было наверняка, все тяжелое положил в сумку. В чемодане у меня теперь только кроссовки да тренировочный. А в тренировочный я литровую бутыль завернул, чтоб не разбилась.

— Ты что, спать совсем не ложился? — сочувственно спросил Бобров.

— Нет, лег все-таки, но, представляете, заснуть не могу! Так меня вся эта чемоданная эпопея завела — лежу и не могу заснуть. Только задремал — будильник…

— Да, жуткая история, — заключил Ходунов. — Будем надеяться, что больше у него ничего не сломается.

— Не знаю, — с сомнением покачал головой Шутиков. — У меня какое-то чувство к нему, что в нем обязательно что-то будет не так.

— Вот, Валентин Евгеньевич, — Ходунов покачал головой, — на ваших глазах рождается суеверие. Леонид Павлович, выброси ты все это из головы. Вот мы сейчас приедем, сдашь свой чемодан, пойдем в буфет и — по коньяку. И все твои предчувствия моментально забудутся.

— А что, у нас в программе коньяк с утра? — радостно удивился Шутиков.

— А ты разве не знаешь? У нас традиция. Как пройдём таможню, регистрацию, пограничников — идём наверх. Руководитель делегации угощает. Знаешь, как в народе говорят — с утра стакан принял, целый день свободен.

— И что же, большие у вас стаканы?

— Ну, ты губы-то не раскатывай. По рюмочке примем, и хорош. А то ты еще после своих злоключений в буйство впадешь. Или того хуже — заснешь.

— Почему же хуже? — изображая обиженного, сказал Шутиков.

— С буйным у нас хоть какой-то есть шанс, а спящего мы тебя должны будем в самолет отнести. Тут два хилых интеллигента точно не справятся.

В зале вылета, как обычно в это время, было людно. Регистрацию на рейс уже объявили, и путешественники пристроились в хвост длинной очереди.

— Прошу меня извинить, — обратился к стоявшему последним Боброву элегантный дородный господин с точно таким же чемоданом, как у Шутикова, — вы не на Женеву? Здесь будет регистрация?

— Да, — ответил Бобров.

— Благодарю вас, — бархатным, хорошо поставленным голосом сказал господин, становясь в очередь. — Ну, что же, подождём.

Свой чемодан господин поставил рядом с чемоданом Шутикова. Очередь немного продвинулась, и пассажиры задвигали свой багаж по гладкому полированному полу. Стоящий сзади господин аккуратно приподнял свой чемодан и поставил его опять рядом с чемоданом Шутикова. Шутиков посмотрел на господина и переставил чемодан ближе к себе. Господин улыбнулся и вежливо поклонился. Шутиков тоже поклонился. Оба остались довольны друг другом.

Ходунов, продолжая с удовольствием легкую пикировку с Шутиковым, который, в свою очередь, пытался растормошить сосредоточенного Боброва, спокойно и с удовольствием оглядывался вокруг. Вглядываясь в разные, большей частью возбужденные или напряженные лица людей, стоящих в очереди и около нее, он вдруг случайно встретился взглядом с человеком, который стоял в стороне от очереди, прислонясь к колонне. Среднего роста, светлый, лет тридцать — тридцать пять, одет он был в какую-то неопределенного цвета помятую куртку. Ходунов отметил про себя, что лицо этого человека ему показалось интересным. Спокойное, умное лицо сильного и уверенного в себе человека. Когда через пару минут Ходунов снова взглянул в том же направлении, человека там уже не было.

Очередь между тем двигалась довольно шустро, и делегация, толкая перед собой багаж, уже подошла к ограждению зоны таможенного контроля.

Стоявший сзади господин, приподняв голову, вглядывался в глубину зала, там, где были стойки регистрации.

— Э-э, простите великодушно, — обратился он к Шутикову. — Я что-то плохо вижу. На Женеву уже объявили регистрацию или ещё нет?

Шутиков, а за ним Бобров и Ходунов попытались из-за голов впереди стоящих людей увидеть номера рейсов. Бобров даже отошел чуть в сторону.

— Да, одиннадцатая стойка, — сказал он импозантному господину. — Номер рейса есть, но, похоже, ещё не начали регистрировать.

— Спасибо большое. Я, наверное, тогда ещё успею позвонить.

Господин взял чемодан и величаво покинул очередь. Очередь продвинулась на несколько шагов. И тут Ходунов снова увидел того крепкого блондина, который раньше стоял у колонны. Теперь он стоял с другой стороны, у барьера, огораживающего таможенную зону. Но вот очередь сделала ещё один рывок, и Ходунов оказался уже под равнодушно-строгим взглядом таможенника. Протянув паспорт с вложенными в него билетом и декларацией, Ходунов поздоровался и поставил свою сумку на движущуюся ленту, которая вползала в камеру для просвечивания багажа. Таможенник пробежал глазами документы, расписался и шлепнул печать. Ходунов поблагодарил, взял документы, подхватил выползшую сумку и направился к стойке регистрации. Пройдя немного, он остановился, чтобы подождать остальных. Светлый незнакомец так и стоял у барьера, видимо, ожидая кого-то.

Проведя полчаса в буфете наверху и пройдя еще один контроль, делегация расположилась в креслах, ожидая приглашения на посадку. Прямо напротив них уселся тот самый вальяжный господин, который стоял за ними в очереди на таможню.

— Я вот думаю, у этого типа, вон того, который за нами в очереди стоял, чемодан-то небось настоящий, — тихо сказал Шутиков. — Не с рынка.

— Да уж, — усмехнулся Ходунов. — Лощеный господин. У него вон, видишь, одни ботинки стоят больше, чем все наши, вместе взятые. Этот, наверное, в первом классе летит.

— Это точно, — согласился Шутиков.

В самолёте места у них были в середине салона. Когда они проходили к своим креслам, Ходунов обратил внимание на то, что тот самый дородный господин с чемоданом все-таки был здесь, а не в первом классе. Место у него было во втором ряду от входа, и он с трудом устраивался в том узком пространстве, которое отечественное авиастроение предоставляет пассажирам туристического класса. Экономным конструкторам среднестатистический пассажир представляется, наверное, очень худым, с коротенькими ногами и с причудливо изогнутым позвоночником. Атак как господин этим критериям не соответствовал категорически, процесс размещения его тела в кресле шел очень туго. Буквально. Лицо и даже руки господина побагровели от напряжения. Казалось, наступи сейчас темнота, он бы просто светился.