В Урсуле зашевелилось ревнивое чувство. Ей тоже хотелось, чтобы с ней вели умную беседу, а не только лезли в постель во время частых отлучек Мариано ради каких-то таинственных дел.

Дон Лусеро, на ее взгляд, отличался от холодного и скучного, как монах, Мариано. Год она потратила, чтобы возбудить в супруге плотскую страсть, а затем начала принимать любовников в своей спальне, восставая против аскетичности мужа и тестя, дона Энкарнасиона, посвящавших все свое время политике.

Но сегодня ей вообще хотелось забыть, что у нее есть муж и могущественный тесть. Почему стройный мужчина с белым шрамом на загорелой щеке столько внимания отдает коротконогой, но ловкой циркачке, а не ей, молодой сеньоре, – стройной и с благородной осанкой?

Эти мысли, как невидимые электрические волны, странным образом достигали мозга Мерседес, и она представляла, что ее привлекательный супруг стал средоточием чувственных желаний большинства присутствующих на балу сеньор.

На террасе, куда ее проводил после головокружительного вальса прусский лейтенант, Мерседес с жадностью вдыхала прохладный воздух, напоенный ароматами диковинных растений, выращиваемых доном Энкарнасионом.

Она спустилась по ступенькам вниз и прошла несколько шагов по дорожке, обхватив себя руками и прикрывая открытую низким декольте трепещущую грудь. Что с ней происходит? Что-то непонятное, иррациональное, не поддающееся объяснению. Ей приходилось встречать лицом к лицу хуаристских бандитов, иронической усмешкой избавляться от настойчивый местечковых политиков, предлагающих якобы свою защиту в обмен за место в ее постели. Она даже наставила в упор дуло револьвера в лоб уж слишком наглого и распаленного страстью французского капитана.

«Но почему фон Шелинг внушает мне такой страх?» – спрашивала она себя. Он ведь не сделал ничего плохого, лишь расточал цветистые комплименты на нелепом французском и еще более смехотворном испанском… Ну и, конечно, слишком крепко сжимал ее талию, когда они вальсировали.

Но его окружала темная аура, ей казалось, что дух смерти витает над ним. Или он сам должен был скоро умереть, или он принесет смерть в чей-то дом. Кому он мог угрожать? Конечно, Лусеро. Мерседес предчувствовала недоброе. Угроза смерти была в его глазах – пустых и безжалостных. Поэтому, испуганная его взглядом, она повела себя как провинциальная барышня, прекратила танец, попросила проводить ее на свежий воздух и оставить в одиночестве.

Пусть Лусеро веселится в объятиях принцесс и сеньор, пусть смеется, отдыхает от трудов, только пусть он будет жив!

Смешно его ревновать к другим женщинам. Агнеса дю Салм слишком дорожит своим принцем, а Урсула если не мужем, то хотя бы своим богатым тестем. Мерседес видела через широкие окна, как Лусеро флиртует с Урсулой и что-то шепчет ей на ухо.

«Но у меня нет повода его ревновать. Он любит меня, только одну меня… никого больше. Но если я постарею… стану жирной старухой, как все мексиканки после тридцати…»

– Шампанское, которое я вам принес, избавит вас от головной боли, – самодовольно произнес пруссак, склонившись к ее уху.

Дыхание его было горячим, даже обжигающим.

За окном бального зала развращенная молодая сеньора, добившаяся своей цели – а именно, стать женой наследника поместья Варгас, – теперь уже в открытую заманивала в свои объятия широкоплечего, мужественного дона Лусеро Альварадо, побывавшего на войне и покрытого боевыми шрамами. А Ник и не думал сопротивляться ей, осыпал невестку Варгаса комплиментами, преследуя собственные, далеко не романтические цели.

Мерседес пыталась прочесть по губам, о чем они говорят.

– Дон Мариано – счастливейший из мужей, потому что он может наслаждаться вашей красотой и молодостью, – галантно произнес Ник.

Урсула усмехнулась, сделала несколько оборотов в вальсе и шепнула ему в ухо:

– Он пренебрегает мною, он не замечает меня, как будто я невидимка. Я подозреваю, что он мне изменяет, но не с женщиной…

– С кем же – с любовником?

Ник еще ниже наклонил голову и уловил пылкое дыхание истосковавшейся по мужчине молодой мексиканки.

– Не может быть! – Он изобразил на лице удивление.

– Между политиками такие связи повсеместны, – с наивной глупостью поведала Урсула. – Он и его папаша что-то замышляют…

Еще один круг вальса, еще один обмен многообещающими взглядами, и можно задать вопрос.

– Неужели? Не верю, что люди, пускающие столько денег на фонтаны из вина, фейерверки и прочие роскошества, способны еще на что-то серьезное.

О Боже! У Урсулы, у юной развращенной красотки, были такие соблазнительные губки. Они мило зашевелились, когда она торопливо заговорила:

– Я один раз подслушала… – Ее фиалковые глаза просияли. – Я пошла за Мариано следом. Я думала, что он изменяет мне с какой-то шлюхой… Но там был мужчина, затаившийся в кустах, по виду настоящий разбойник. Он клялся, что прикончит индейца, который возомнил себя президентом. По-моему, он был пьян, напившись кактусовой водки. Мариано дал ему денег, очень много денег, по-моему…

– А вы не ошиблись, милая Урсула? Откуда пьяный пистолеро узнал про президента Хуареса, который сидит в Эль-Пасо за тысячу миль отсюда?

– Может быть, и ошиблась. Мне уже было все равно. Я так замерзла по дороге туда, а еще более – обратно. А Мариано так и не вернулся в нашу спальню и не согрел мне постель.

Чтобы со всей убедительностью сыграть роль Лусеро, Ник должен был бы тотчас увести маленькую шлюшку куда-нибудь наверх, в одну из бесчисленных комнат дворца, удовлетворить проснувшееся в нем естественное желание, а потом спуститься вниз, встретиться с женой и, как ни в чем не бывало, сказать ей, как она прекрасна.

Он уже был готов так и поступить, но вдруг поймал устремленный на него пристальный взгляд Агнесы дю Салм-Салм.

Она как бы взывала к нему, передавая ему безмолвное послание, чтобы он покинул свою партнершу по танцу и вышел в сад. Телепатия подействовала.

Ник поспешно поцеловал ручку Урсулы, пересек бальный зал, приблизился к принцессе, услышал от нее одно слово: «Поторопитесь!» – взял ее за руку и доверчиво последовал за ней на веранду, даже не утруждая себя предположениями, что его ждет. Она увлекала его в темноту сада, и Ник послушно шел за принцессой, не задавая вопросов. На пути своем они разбудили заключенных в клетки птиц, и пернатое население сопроводило их разноголосыми криками, клекотом и визгом.

Николас издали увидел Мерседес. Она склонилась над маленьким фонтаном, и он подумал, что ей сделалось дурно в духоте бального зала. Подойдя ближе, Ник понял, что она прижимает ко рту мокрый платок.

Ник, в два прыжка оказавшись возле нее, обхватил ладонями головку жены, повернул ее лицо к себе и при бледном свете луны рассмотрел, что совершила грубая мужская рука с тем воплощением изящества и красоты, которому Ник поклонялся. Струйка крови текла по подбородку из рассеченной губы, а разорванное по кромке платье свисало с правого плеча.

Мерседес пробирала мелкая дрожь, но не от холода или страха, а от гнева. Она видела, что рука Лусеро опустилась к бедру в инстинктивном желании выхватить кинжал, которого там не было. Но пальцы ее супруга все равно сжались, словно обхватывая невидимую рукоять.

Он был готов расправиться с мужчиной, посмевшим ударить… посягнуть на его Мерседес.

– Я вполне сама с ним справилась, – поспешила заверить Мерседес, стараясь погасить в муже вспышку ярости.

– Мне не терпится увидеть физиономию нашего Арнольда завтра поутру. Вряд ли он выйдет на охоту за красавицами, получив урок от доньи Мерседес.

Принцесса шутила, стремясь ободрить Мерседес и разрядить обстановку.

– Лусеро, остынь, – тихо попросила Мерседес.

– Я не могу оставить это так, без последствий… – Он ласково гладил ее руки и плечи, но сам был напряжен, как тетива индейского лука.

– Если ты пошлешь ему вызов, то еще больше возбудишь сплетни.

В этот момент он уже перестал быть североамериканцем Ником, а стал своим двойником Лусеро Альварадо – гордым гасиендадо с горячей мексиканской кровью.