Только лишь потому, что он захотел обладать ею. Она прочла это в темном взгляде, неотступно преследующем ее. Неужели она ответила тем же? Мерседес уже знала, что желают получить от нее мужчины, потные, разгоряченные от скачки и стрельбы, являющиеся в поместье, требовавшие сначала воды, потом спиртного и тяжелым, напряженным взглядом ощупывающие женскую фигуру. Ее обольщали, ей угрожали, перед ее глазами размахивали долговыми расписками, вынуждая Мерседес покориться их похоти в обмен за краткие дни покоя. Но она устояла…

А сейчас Лусеро пробудил в ней женщину, причем его желание льстило ей. Вся дрожа, Мерседес прикрыла дверь спальни и некоторое время сохраняла неподвижность, окутанная успокаивающей темнотой. Постепенно ее возбуждение утихло. Она чиркнула спичкой, зажгла свечной огарок, опустилась на обитую бархатом круглую банкетку перед туалетным столиком и взглянула в зеркало на свое отражение. На нее смотрела незнакомка, в глазах которой горел огонь, в зрачках метались какие-то призраки.

За плотно прикрытой боковой дверью располагались покои Лусеро. Сквозь стену до ее слуха донесся легкий шум. Хозяин возвратился к себе…

Лусеро потребовал, чтобы из его покоев убрали пса, и слуга, молча исполнив приказание, возвратился и возложил на спинку кресла алый ночной халат, принадлежавший покойному отцу молодого сеньора. Лусеро быстро скинул тесный парадный наряд, набросил на плечи легкое одеяние и зажег сигарету.

Сладкий, возбуждающий дымок проник в его легкие, щекоча их и слегка пощипывая, как игривые прикосновения коготков любовницы. Ощущение это было ему давно знакомо, и он тянулся к нему, с каждым разом получая все большее удовольствие. Мысли его все время возвращались к Мерседес. Как она восприняла произошедшие в нем изменения? А ведь, несомненно, она заметила разницу.

Он представлял ее себе именно такой, какой она появилась перед ним недавно, – маленькая, изящная фигурка на пороге огромного обеденного зала, такая ранимая и такая соблазнительная своими женственными формами и заявляющая, что она теперь совсем другая женщина, независимая от него.

Он зажег новую сигарету, набитую табаком, смешанным с дурманящей травкой, и рассмеялся громко, восхищаясь причудливостью выдумки фортуны, устроившей им это свидание.

Его взгляд скользнул к широкому окну, за которым простиралось бездонное ночное небо, усыпанное колючими звездами, потом переместился к двери, отделяющей его комнату от спальни супруги.

– Да, ты теперь не та девица, на которой женился Лусеро Альварадо четыре года тому назад. Чтобы стать твоим мужем, мне придется самому преобразиться! Или вернуться к своей истинной сущности. Может быть, так будет по-честному?

Дурман от травки, смешанной с табаком, как ему показалось, прояснил его мысли.

Он выбросил тлеющий красным угольком окурок в распахнутое окно, во тьму, где и надлежало ему быть, а сам погрузился в воспоминания о своем недавнем прошлом.

Какой странный поворот колеса фортуны привел его в Гран-Сангре!

Он с улыбкой наблюдал, как призраки скапливаются над ним в темноте. Их лица проявлялись на белом потолке спальни, заполняя все пространство, превращая потолок в монументальную фреску.

Усмехнувшись, он прошептал в темноте свое истинное имя:

– Ник Фортунато, рыцарь удачи.

Он был рожден нью-орлеанской шлюхой и крещен под именем Николаса, а мать его звалась Лотти Форчун, но она, считая себя актрисой и танцовщицей, сменила простецкую фамилию на благозвучный псевдоним Фортунато. Под ним она и выступала перед зрителями в местном борделе.

Мать отправила мальчика к милому дедушке Исидору Бенсону, когда сыну исполнилось семь. Там он жил и рос, пока бесконечные нравоучения и предсказания, что он обречен сгореть в аду, как зачатый вне брака ребенок, подвигли его, уже теперь юношу, убежать на войну. И техасская жалкая ферма с ее постоянным смрадом и тяжким ежедневным трудом ему до смерти надоела. Он ушел воевать, уверенный, что война – это нечто героическое и возвышенное.

Героизм и благородство! Боже, это никоим образом не относится к войне. Он расхохотался, вспомнив о своих наивных иллюзиях.

Перед его мысленным взором появились, сменяя друг друга, лица тех, кого он безвозвратно потерял с тех пор, как в пятнадцать лет стал наемным солдатом Иностранного легиона… Лишь некоторые предстали перед ним в эту ночь, а вообще им нет числа – Крымская кампания в России, битва с австрийцами при Сольферино, Северная Африка… туареги, форты в жаркой пустыне, вечная жажда пересохших глоток, песок, впитывающий в себя кровь… Но ничто не могло сравниться по дикости с резней в Мексике.

Он высадился в порту Веракрус в январе 1862 года вместе с французскими регулярными полками, исполненный надежды обогатиться за счет золота Габсбургов и расстаться наконец с опасным ремеслом, зажить в роскоши в тропическом климате. Первый же взгляд, брошенный им на унылые строения порта, на тучи коршунов и воронья, кружащихся над городом, убедили его в тщетности всех надежд.

В этой стране наемного воина ждало не богатство, а бесславная смерть. Но однако Николас вместе с французскими колоннами промаршировал до столицы и увидел, что местное население живет словно в раю, среди фруктовых деревьев, с которых по Божьему благословению падает им прямо в рот готовая пища – и апельсины, и бананы, и лаймы, и ананасы. Прозрачные прохладные ручьи орошали землю, а в листве распевали на разные голоса пестрые тропические птицы.

Но за войском оставался черный след и ничего, кроме пепла, раздуваемого степными ветрами.

Богатые гасиендадо приглашали императорских наемников в свои дома, обставленные с вызывающей роскошью. Они видели в солдатах императора Мексики спасителей от восставших пеонов и мстительных индейцев. Они устраивали молебны в честь иноземных солдат в изумительных по красоте храмах, расположенных на живописных возвышенных местах. Те, кто находился в голове «змеи», на которую походило вытянувшееся в колонну войско, наслаждались щедрым гостеприимством, но «змея» ползла дальше и хвостом своим уничтожала источники богатства этой страны в неразумной жажде разрушения и скорой наживы.

Из тайников вытаскивались жалкие монеты, утаенные пеонами от жадных хозяев и сборщиков налогов, но честно заработанные ими. Чтобы кормилец семьи выдал упрятанное, его подвешивали над раскаленными углями и коптили, словно свиной окорок, а когда мужчина выдавал тайну «клада», его «из милости» пристреливали.

Все шло как нельзя лучше. В Пуэбло и Синко-де-Майя, на главных площадях изумительных по красоте городов, были распахнуты двери таверн и солдаты удачи утоляли свою жажду.

А потом республиканцы Хуареса вдавили твердыми каблуками тело «змеи» в сухую мексиканскую землю, и эта тварь бешено забила хвостом, чуя, что ей предстоит быть перерубленной пополам.

Страшное поражение при Пуэбло было предвестником будущего краха, но Максимилиан беззаботно вступил в столицу Мексики, не ведая, что грозовые тучи уже сгустились над ним. Каждый холм и каждая роща в этой стране, такой обманчиво красивой и благоденствующей, таили в себе опасность. На каждом шагу воина ожидал предательский удар в спину ножом или пуля. Бесшумные, как привидения, хуаристы спрыгивали со скал или с раскидистых ветвей тропических деревьев и поражали насмерть.

А те из них, кто разжился огнестрельным оружием, метко подстреливали иностранных солдат, и никакая погоня не достигала цели, и следов убийц не оставалось на раскаленной, отвердевшей от солнечного жара мексиканской земле.

Получать за службу большие деньги вначале было очень приятно, особенно когда они выплачивались полновесной монетой, а не обесцененными ассигнациями. Но императорская казна вскоре исчерпала запасы серебра, а наемников было много, и пришлось их разместить для прокорма в богатых гасиендах. И тут их владельцы уразумели, что наемные солдаты слишком много едят, слишком много угоняют и продают неизвестно куда дорогих чистокровных лошадей, и их штыки не оправдывают расходы на свое содержание.