Лили обнаружила тело мужа вскоре после восхода солнца, когда еще шел дождь. Он лежал на асфальтовой площадке перед теплицей лицом вверх, с открытыми глазами и ртом, в которых скапливалась дождевая вода.

Даже мертвый хорошо выглядит в такой позе – обвислая морщинистая кожа натянулась под действием силы тяжести, стершей следы восьмидесяти четырех лет страданий, тревог и улыбок.

Лили немного постояла над ним, морщась от звучно капавших в глаза капель.

Ненавижу глазные капли.

Сиди спокойно, Мори. Перестань моргать.

Она говорит, перестань моргать, капая мне в глаза химикаты.

Тише. Это не химикаты. Натуральные слезы, видишь? На пузырьке написано.

Надеешься, слепой прочитает?

В глазу крошечная песчинка, и ты сразу слепой? Здоровый крепкий парень.

Никакие не натуральные. Откуда они берутся? Фармацевты ходят на похороны, держат пробирки под глазами плачущих? Нет, смешивают химикаты, выдают за натуральные слезы. Обман, вот что это такое. Ложная реклама. Не слезы, а пузырек вранья.

Заткнись, старик.

Вот в чем суть, Лили. Никогда нельзя выдавать одно за другое. На всем должна быть крупная этикетка, где сказано, что это на самом деле, чтобы не было путаницы. Как называлось удобрение, которое мы внесли в том году в клумбы, после чего погибли все божьи коровки?

«Зеленая травка».

Точно. А оно должно называться «Зеленая травка и дохлые божьи коровки». Забудем о крошечном нечитаемом примечании на обороте. Правда на этикетке – вот что нам нужно. Хорошее правило. Богу следовало бы его соблюдать.

Мори!

Что я такого сказал? Тут Он совершил большую ошибку. Разве трудно было позаботиться, чтобы все выглядело таким, как есть? Я хочу сказать, Он же Бог, правда? Вполне мог постараться. Подумай. Впускаешь в дверь симпатичного парня с широкой добродушной улыбкой, а он убивает всю твою семью. Вот где Бог ошибся. Зло должно выглядеть злом. Тогда ты его в дом не впустишь.

Тебе лучше любого другого должно быть известно, что это не так просто.

Именно так просто.

Лили набрала в грудь воздуху и присела на корточки – поза не по возрасту для глубокой старушки, но колени еще крепкие, гибкие. Не удалось плотно закрыть глаза Мори, осталась щелка, отчего взгляд показался зловещим. Она испугалась впервые за долгие годы. Вновь взглянуть не решилась, принявшись приглаживать потемневшие под дождем седые волосы, облепившие череп.

Палец скользнул в дырку сбоку, Лили заледенела, шепнула:

– Ох нет, – и быстро вскочила, вытирая руку о комбинезон. – Я тебе говорила, Мори, – упрекнула она мужа в последний раз. – Я тебя предупреждала.

Апрель в Миннесоте всегда непредсказуем, а приблизительно раз в десять лет оборачивается настоящим садистом, бешено кидая людей и природу из соблазнительных объятий весны в злобные когти упрямой зимы, которая вовсе не собирается мирно уйти.

Выдался как раз такой год. На прошлой неделе в апреле, который должен был стать самым теплым на памяти, разразилась ужасная снежная буря, адски перепугав пустившие почки деревья и возбудив во всем штате дискуссии о переселении во Флориду.

Впрочем, весна неизбежно берет верх, деловито и весьма успешно приукрашиваясь в данный момент. Ртутный столбик преодолевает отметку в двадцать пять градусов, ошеломленная снегом растительность бесстыдно вспыхивает зеленым неоном, и, главное, личинки будущих туч комаров возобновляют размножение в озерах и болотах. Легкомысленные жители Миннесоты, изголодавшись по солнцу, высыпают на улицы в полном составе, внушая недолговечную иллюзию, будто штат действительно обитаем.

Детектив Лео Магоцци развалился в колченогом кресле у себя на передней веранде с воскресной газетой в одной руке, с кружкой кофе в другой. Он не забыл о метели на прошлой неделе, прагматично допуская, что и для следующей еще не поздно, но бессмысленно портить цинизмом поистине прекрасный денек. К тому же нечасто предоставляется вечно желанная возможность воспользоваться редкостным совпадением каникул сотрудников отдела убийств с каникулами убийц, которых можно отнести к категории самых трудолюбивых граждан страны. По какой-то необъяснимой причине Миннеаполис переживает самый долгий за многие годы перерыв в убийствах. По живописному выражению Джино Ролсета, напарника Магоцци, отдел убийств умер. На протяжении нескольких последних месяцев детективы занимаются исключительно «глухарями» и, даже если когда-нибудь все их раскроют, будут вынуждены вернуться к дракам, к отлову трансвеститов, сокрушаясь, что стали не дантистами, а полицейскими.

Прихлебывая кофе, Магоцци наблюдал за окрестными мазохистами, истязающими себя всевозможными способами: задыхаются, пыхтят, потеют, лихорадочно бегают против стрелки климатических часов, которые через несколько месяцев снова разгонят всех по домам. Семенят трусцой, катаются на роликах, носятся за своими собаками, празднуют повышение температуры на каждый градус, сбрасывая с себя очередной предмет одежды.

Вот что ему особенно нравится в жителях Миннесоты. Ни один из обитателей штата – толстый или тощий, мускулистый или дряблый – не осторожничает в теплое время года, а в столь погожий день, как сегодня, почти все полуголые. Смотреть, конечно, не всегда приятно, особенно на Джима, ближайшего и на редкость волосатого соседа. Никогда точно не скажешь, в шортах он или нет. Возится в данный момент во дворе, то ли в нижнем белье, то ли без, трудолюбиво вскапывает цветочные клумбы, стремясь выйти в первые ряды соискателей премии на лучший сад Двойного города.[1] Если хочет пристыдить нерадивого домовладельца Магоцци, то зря старается.

Магоцци оглядел собственный жалкий двор – парочка грязных луж после вчерашнего дождя, несколько отважных одуванчиков, несколько елок на разных стадиях умирания. Мельком время от времени вспоминается, как это выглядело до развода. Кругом цветы, настороженный луговой мятлик, который Хитер ежедневно запугивала острыми инструментами и суровыми взглядами, стараясь привести в подчинение. Она умела подчинять и запугивать – даже вооруженного мужа.

Магоцци дошел до второй кружки кофе и почти до спортивной страницы газеты, когда на подъездную дорожку влетел фургон «вольво», откуда выскочил Джино Ролсет с огромной сумкой-холодильником и пакетом из гастронома. Живот испытывает на прочность широкую багамскую рубашку, мясистые ляжки выпирают из чудовищно безобразных штанов-бермудов.

– Эй, Лео! – Джино взбежал на веранду, бросил сумку. – Несу в подарок животную плоть и перебродившее зерно.

Магоцци вздернул темную бровь.

– В восемь утра? Признайся, что Анджела, в конце концов, дала тебе коленом под зад. Если так, то я ей позвоню, предложение сделаю.

– Не думай, не мечтай. Чистая благотворительность. Старики повезли Анджелу с ребятишками в кустарные мастерские в торговом центре «Мейплвуд», так что у меня свободное воскресенье. Решил приобщиться к твоей серой жизни.

Магоцци встал, заглянул в сумку:

– В какие кустарные мастерские?

– Ну, знаешь, ларьки, где делают всякую белиберду из старых продуктовых упаковок и прочей дряни.

Магоцци покопался в сумке, вытащил пакет с тошнотворными с виду толстыми серо-белыми сосисками.

– Что это? Похоже на твои ноги.

– Сырые колбаски, доставленные прямо из Милуоки, пигмей. Где гриль?

Магоцци махнул рукой на старую заржавевшую жаровню в углу веранды.

Джино толкнул ее ногой, она рухнула.

– Неси скотч.

Магоцци взвесил на ладони темно-оранжевый кусок сыра.

– Двенадцатилетний чеддер? Нелегальный?

Джино ухмыльнулся: