Роман «Человек из народа» был написан в переломные годы жизни писателя и его родины. Время надежд было недолгим. Страх за свои позиции и влияние привел в движение могущественные крути за рубежом, зашевелились и реакционные силы внутри страны, не без оснований полагавшие, что близок и их конец. Клевета, организованные провокации – все было лущено в ход, чтобы отравить отношения между этническими группами Нигерии, – всколыхнули волну насилия и погромов. Начавшиеся трагические события поколебали веру писателя в возможность сохранения единства страны. Как никогда остро чувствовал он неразрывность связей с родным народом игбо, оказавшимся в фокусе инспирированных реакцией националистических провокаций. Когда группа политических и военных деятелей игбо приняла решение о провозглашении независимости Восточной области Нигерии, названной ими Биафрой, то писатель поддержал это решение.

Биафра не была нигерийской Катангой. В Биафре все обстояло сложнее. Среди сепаратистов, добивавшихся отделения от Нигерии, были люди – и они занимали ключевые посты, – тесно связанные с нефтяными монополиями и защищающие их интересы. Но одно время к движению примыкали политические деятели и деятели культуры, придерживающиеся прогрессивных убеждений и искренне надеявшиеся на возможность создания подлинно демократического государства. На определенном историческом этапе идея отделения находила отклик и у народа игбо, глубоко потрясенного погромами и преследованиями.

Чинуа Ачебе был не единственным нигерийским писателем, связавшим свою судьбу с Биафрой. Такой же шаг сделал старейший нигерийский прозаик Сиприан Эквенси. В гражданской войне на стороне Биафры погиб молодой поэт Кристофер Окигбо, которого Ачебе относил к числу лучших поэтов всей Африки.

В небольшом сборнике рассказов «Девушки на войне» (1972) Чинуа Ачебе описал трагическую сторону биафрских событий, напрасные жертвы родного народа. Читая эту взволнованную книгу, легко понять силу его разочарования, горечь его потерь. И после окончания гражданской войны он надолго замолкает. Лишь сборник стихотворений «Брат, осторожно, душа» и вышедший в 1975 году том критических статей «Еще утро дня творения» прервали это молчание.

Именно сегодня, как никогда раньше, велика слава Чинуа Ачебе в Нигерии. В его творчестве прогрессивная общественность страны видит стремление к правде, трезвый самоанализ, верность народному делу, любовь к простому человеку, особенно необходимые сейчас, когда продолжается борьба за подлинное обновление Нигерии.

В. Иорданский

Вот уже третий вечер всматривался он в небо, ожидая появления новой луны. Он знал, что луна должна выйти сегодня, но, как всегда, начал выглядывать ее за три дня до срока, потому что рисковать тут нельзя. В нынешнее время года его задача была не такой уж трудной – не то что в сезон дождей, когда приходится подолгу обыскивать напряженным взглядом небосклон. Тогда луна иногда по многу дней прячется за тучами и впервые показывается уже наполовину выросшей. А покуда она играет в эту игру, верховный жрец из вечера в вечер допоздна дожидается ее.

Его оби было построено иначе, чем хижины других мужчин. Кроме обычного широкого входа с порогом в передней части строения, тут имелся еще один проем, поуже, тоже с порогом – как входишь, справа. Скат крыши над этим дополнительным входом был укорочен, для того чтобы Эзеулу, сидя на полу, мог видеть ту сторону небосвода, где находится дверь, через которую выходит луна. Темнело, и он часто моргал, очищая глаза от влаги, набегавшей из-за пристального вглядывания.

Эзеулу гнал от себя мысль, что зрение у него теперь уже не такое острое и когда-нибудь ему придется полагаться на чужие глаза, как это делал его дед, когда его собственные глаза ослабли. Правда, тот дожил до таких преклонных лет, когда слепота является как бы украшением. Если Эзеулу доживет до такой же глубокой старости, он тоже спокойно примирятся с подобной утратой. Но пока он ни в чем не уступит любому молодому мужчине; пожалуй, он даже покрепче их; ведь молодые мужчины теперь не те, что прежде. Эзеулу любил подшучивать над ними, применяя свой излюбленный прием. Когда кто-нибудь из них здоровался с ним за руку, он напрягал мускулы и вкладывал в рукопожатие всю свою силу, так что здоровающийся вздрагивал от боли и отшатывался.

Луна, которую он увидел в тот день, была тоща, как сирота, наголодавшаяся в доме жестокой приемной матери. Он пригляделся еще внимательней, чтобы убедиться, что не принял за луну перышко облака. И в то же самое время он, волнуясь, потянулся за своим огене. Так с ним бывало каждое новолуние. Теперь он уже стар, но страх перед новолунием, который он испытывал в раннем детстве, был жив до сих пор. Конечно, после того как он стал верховным жрецом Улу, радость от сознания своего высокого положения часто пересиливала страх, но страх не умер. Он только был побежден, пригвожден радостью к земле.

Эзеулу ударил в свое огене: бом, бом, бом, бом… И сразу же со всех сторон зазвучали детские голоса, подхватившие эту новость. Онва атуо!.. Онва атуо! Онва атуо!.. Он вложил колотушку внутрь железного гонга и прислонил его к стене.

Ребятишки в усадьбе Эзеулу тоже громко приветствовали новую луну. Пронзительный голосок Обиагели выделялся в общем гомоне – он звучал как маленькое огене среди барабанов и флейт. Различал верховный жрец и голос своего младшего сына Нвафо. Женщины тоже вышли во двор, и было слышно, как они разговаривают.

– Луна, луна, – воскликнула его старшая жена Матефи, – загляни мне в лицо и принеси удачу.

– Где же она? – спросила Угойе, младшая жена. – Не вижу ее. Или я ослепла?

– Да она прямо над верхушкой дерева, вон того – уквы. Нет, не там. Смотри, куда я показываю пальцем. Видишь?

– Теперь вижу. Луна, луна, загляни мне в лицо и принеси удачу. Но хорошо ли она сидит на небе? Что-то мне не нравится ее поза.

– Почему? – спросила Матефи.

– По-моему, она сидит в опасной позе – как злая луна.

– Нет, – возразила Матефи. – Дурную луну все сразу узнают по виду. Как ту, под которой умерла Окуата. Ее концы тогда были задраны вверх.

– Разве луна убивает людей? – спросила Обиагели, дергая за кусок ткани, прикрывавшей тело ее матери, Угойе.

– Ну что за ребенок такой! Хочешь раздеть меня догола?

– Я спрашиваю, луна убивает людей?

– Она убивает девчонок, – сказал Нвафо.

– Тебя не спрашивают, Нос-как-муравьиная-куча.

– Сейчас ты у меня заплачешь!

У Обиагели все на свете превращалось в песню.

Эзеулу зашел в свой амбар и взял один клубень ямса с бамбукового помоста, сооруженного специально для двенадцати священных клубней. Осталось восемь. Он знал, что должно остаться восемь клубней, но тем не менее тщательно их пересчитал. Три он уже съел, а четвертый был у него в руке. Еще раз проверив оставшиеся клубни ямса и плотно затворив за собой дверь амбара, он вернулся к себе в оби.

В очаге теплился огонь. Эзеулу выбрал из поленницы в углу несколько поленьев, осторожно уложил их на красные угли, а сверху водрузил, словно жертвоприношение, клубень ямса.

Пока ямс поджаривался, он размышлял о предстоящем празднестве. Сегодняшний день – ойе. Завтра будет афо, а послезавтра – нкво, день большого базара. Праздник Тыквенных листьев падает на третий нкво после этого дня. Завтра он пошлет за своими помощниками и поручит им объявить день праздника всем шести деревням Умуаро.

Всякий раз, когда Эзеулу задумывался о своей беспредельной власти над временами года, над всеми полевыми работами и, следовательно, над людьми, он спрашивал себя, реальна ли эта власть. Спору нет, он назначает день праздника Тыквенных листьев и день праздника Нового ямса, но ведь он не выбирает любой день. Он не более как простой дозорный. Его власть подобна власти ребенка над порученной его попечению козой. Ребенку скажут, что коза принадлежит ему, и, пока коза Живет, так оно и есть: он кормит ее и заботится о ней. Но в тот день, когда ее забьют, он увидит, кто был настоящим владельцем. Нет! Верховный жрец Улу – это значит куда больше; должно значить больше. Если он откажется назвать день, праздника не будет – не будет ни посева, ни жатвы. Вот только может ли он отказаться? Ни один верховный жрец никогда не делал этого. Так что отказаться невозможно. Он не отважился бы.