Но несмотря на все эти размышления, главным для Эзеулу было все-таки то, что теперь он более или менее расквитался с белым человеком. Он еще не сказал ему последнего слова, но в ближайшем будущем он должен будет по-настоящему схватиться не с ним, а со своими же соплеменниками, и в этом единоборстве белый человек станет, сам того не ведая, его союзником. Чем дольше его продержат в Окпери, тем больше будет вина перед ним соплеменников и тем больше будет у него средств для борьбы.
Поначалу мало кто в Умуаро поверил известию, что Эзеулу отверг предложение белого человека назначить его вождем.
— Зачем бы он стал отказываться от того, чего домогался все эти годы? — спрашивали его враги.
Но Акуэбуе и другие постарались донести эту весть до самых дальних уголков Умуаро, а очень скоро молва о поступке Эзеулу распространилась и по всем окрестным деревням.
Нвака из Умуннеоры отнесся к этой истории презрительно. Когда он больше не мог оспаривать ее достоверность, он стал всячески принижать ее значение.
— Этот человек — сумасшедший гордец, — уверял он. — Сами теперь видите, как прав я был, когда говорил вам, что ему передалось по наследству безумие его матери.
Как и все злопыхательские речи Нваки, это утверждение основывалось на действительном факте. Мать Эзеулу, Нваньиэке, страдала тяжелыми, хотя и временными, припадками умопомешательства. Говорили, что, если бы ее муж не был таким великим знатоком целебных трав, она, возможно, бесновалась бы постоянно.
Но вопреки злоречию Нваки и прочих непримиримых врагов Эзеулу в Умуаро день ото дня росло число людей, которые склонялись к мысли, что с верховным жрецом обошлись очень плохо. Все больше и больше соплеменников приходило навестить его в Окпери; в один из дней у него побывало девять посетителей, причем некоторые из них принесли ямс и другие дары.
Через две недели после того, как капитан Уинтерботтом был доставлен в больницу при миссии в Нкисе, он достаточно оправился, чтобы Тони Кларку разрешили увидеться с ним — на пять минут. Доктор Севидж стояла в дверях с карманными часами в руке.
Он был мертвенно бледен, прямо-таки улыбающийся покойник.
— Ну, как дела? — спросил он.
Кларк едва дал ему договорить. Он выложил известие об отказе Эзеулу быть вождем с такой поспешностью, как будто торопился получить ответ, прежде чем уста Уинтерботтома сомкнутся навеки.
— Пусть посидит в тюрьме, покуда не научится сотрудничать с Администрацией.
— Я же предупреждала, что больному нельзя разговаривать, — немедленно вмешалась доктор Севидж, натянуто улыбаясь.
Капитан Уинтерботтом смежил веки и стал выглядеть еще хуже. Тони Кларк почувствовал себя виноватым и тотчас же ушел, но с груди у него свалился большой камень. На обратном пути он восхищенно думал о том, с какой легкостью капитан Уинтерботтом, даже будучи тяжко больным, нашел верное определение. Отказ сотрудничать с Администрацией!
После того как Эзеулу отказался стать вождем, Кларк предпринял через начальника канцелярии еще одну попытку переубедить его, но и на этот раз ничего не добился. Положение, таким образом, стало совершенно нетерпимым. Как должен он поступить: держать ослушника в тюрьме или же выпустить на свободу? Если он отпустит его, это сильно подорвет авторитет Администрации, особенно в Умуаро, где только сейчас, после долгого периода враждебности по отношению к Администрации и христианству, наметился поворот к лучшему. Насколько ему было известно, умуарцы противились переменам более упорно, чем любое другое племя во всей провинции. Первую в Умуаро школу удалось открыть какой-нибудь год назад, а христианская миссия, положение которой до сих пор не очень прочное, была создана там после целого ряда неудач. Какое впечатление произведет на население такого вот края триумфальное возвращение колдуна, бросившего вызов Администрации?
Однако Кларк не смог бы со спокойной совестью упрятать человека под замок, не убедившись до конца в том, что справедливость соблюдена не только по существу, но и по форме. Теперь, когда ответ был получен, прежние сомнения казались ему немного глупыми, но раньше они были для него весьма ощутимыми. Беспокоило же его вот что: как квалифицировать преступление, за которое он держит человека в тюрьме? Что записать в служебном журнале? Содержится под арестом за то, что поставил Администрацию в глупое положение? За отказ быть вождем? Этот явно несущественный вопрос не давал Кларку покоя, как муха во время полуденного сна. Он и сам понимал, что это дело десятое, но сомнений своих прогнать не мог; уж если на то пошло, они только усугублялись. Он не мог взять да и упечь старого человека (да, очень старого человека) в тюрьму без разумного основания. Теперь, когда Уинтерботтом разрешил его сомнения, они казались ему сущей глупостью. Мораль всей этой истории, подумал он, такова: если старожилы вроде Уинтерботтома и не умнее своих младших коллег, они, во всяком случае, владеют искусством управлять, а это кое-что да значит.
Состояние здоровья капитана Уинтерботтома ухудшилось, и в течение двух недель к нему снова не пускали посетителей. Среди слуг и африканского персонала на Правительственной горке поползли зловещие слухи: сначала говорили, что он лишился рассудка, потом — что его разбил паралич. С распространением этих слухов поднимался престиж Эзеулу. Теперь, когда всем стало известно, почему его держат в тюрьме, нельзя было не сочувствовать ему. Ведь он не причинил никакого вреда белому человеку и мог с полным основанием поднять против него свой офо. А раз так, то, что бы ни предпринял Эзеулу, верша возмездие, его действия будут не только оправданными, но и непременно эффективными в силу их правомерности. Джон Нводика пояснял, что Эзеулу подобен шумящей гадюке, которая жалит только после того, как разомкнет один за другим все семь своих смертоносных зубов. Если ее мучителю не хватает ума спастись за это время бегством, он должен пенять только на себя. За те четыре базарные недели, что его держат в заточении, Эзеулу сделал белому человеку достаточно ясное предостережение. Поэтому нельзя его винить, если теперь он нанес ответный удар, лишив своего врага разума или убив одну сторону его тела и заставив другую сторону корчиться в жалком состоянии между жизнью и смертью, что еще хуже, чем окончательная смерть.
Эзеулу держали в узилище вот уже тридцать два дня. Белый человек посылал к нему своих доверенных, упрашивавших его переменить решение, но не осмеливался встретиться с ним еще раз лично — во всяком случае, так рассказывали эту историю в Окпери. Затем в одно прекрасное утро — это случилось на восьмой базарный день же после ареста Эзеулу — ему вдруг объявили, что он свободен и может идти домой. К изумлению главного посыльного и начальника канцелярии, которые пришли сообщить ему об этом, он разразился раскатистым утробным смехом.
— Выходит, белый человек устал?
Оба посетителя улыбкой выразили согласие.
— Я думал, у него побольше силенок для борьбы.
— Таков уж белый человек, — сказал начальник канцелярии.
— Мне больше по душе иметь дело с таким человеком, который, бросив вверх камень, не боится подставить под него голову, а не с таким, кто кричит «Давай сразимся!», а как дойдет до драки, сразу и обложится.
Оба посетителя, судя по выражению их лиц, согласились и с этим.
— Знаете, как называют меня мои враги на родине? — спросил Эзеулу. В этот момент вошел Джон Нводика, чтобы выразить свою радость по поводу случившегося. — Вот спросите у него, он вам подтвердит. Враги называют меня другом белого человека. Они утверждают, что это Эзеулу привел белого человека в Умуаро. Разве не так, сын Нводики?
— Это правда, — ответил тот с некоторой растерянностью, вызванной тем, что он не знал начала истории, которую его попросили подтвердить.
Эзеулу убил муху, севшую ему на ногу. Муха упала на пол; осмотрев ладонь, которой он прихлопнул ее, Эзеулу увидел пятно и вытер руку о циновку, после чего снова стал разглядывать ладонь.
