– Уеду я, – сказал он коротко. Он снял со своих плеч ее руки и прижал их к своим щекам. С минуту они так стояли.

– Да, но и мне надо уехать, – сказала Йенни. – Ведь пока я думала, что твоя мать только взбалмошна… и даже вульгарна… я могла не обращать на ее поведение никакого внимания. Но теперь… если даже ты ошибаешься… Я не в состоянии заставить себя ходить туда… раз я вечно буду задавать себе вопрос, не права ли она. У меня не хватит духу смотреть ей в глаза, и я буду вести себя так, будто я, действительно, в чем-нибудь виновата…

– Иди сюда, – произнес тихо Хельге. Он привлек ее к себе и посадил на диван рядом с собой. – Йенни, я должен задать тебе один вопрос: любишь ли ты меня еще, Йенни?

– Ты это сам знаешь, – ответила она быстро и испуганно. Он взял ее холодную руку в обе свои и сказал:

– Было время, когда ты любила меня… одному Господу известно, за что. Но я знал, что ты говоришь правду, когда ты говорила, что любишь меня. Все твое существо дышало любовью ко мне, и ты радовалась этой любви. Но у меня всегда было мучительное предчувствие, я знал, что наступит время, когда ты перестанешь любить меня…

Она подняла голову и посмотрела на его бледное лицо:

– Хельге, ты мне бесконечно дорог.

– Я это знаю. – На его лице промелькнула горькая улыбка. – Я хорошо знаю, что ты не способна сразу охладеть к человеку, которого ты когда-то любила. Знаю я также, что ты ни за что на свете не хотела бы причинить мне страдания… Ты сама будешь страдать от того, что разлюбила меня… А я… я так безумно люблю тебя, видишь ли…

Она разразилась слезами, нежно привлекла его к себе и проговорила сквозь рыдания:

– Хельге… дорогой, дорогой… бедный мой…

Он поднял голову и тихо высвободился из ее объятий: – Йенни, помнишь… тогда в Риме… ты могла бы быть моею. Ты хотела этого, всем сердцем… хотела принадлежать мне. В твоей душе не было и тени сомнения в том, что нас ожидает полное счастье. Но я не был уверен в тебе… потому, может быть, я и боялся… А потом здесь… я так невыразимо хотел обладать тобою… всецело, потому что я боялся потерять тебя. Но я видел, что ты всегда старалась уклониться, как только замечала, что я страстно… жду тебя…

Она с ужасом посмотрела на него. Так это и было… Но она не хотела сознаваться в этом даже себе самой… Он сказал правду.

– Если я попросил бы тебя теперь… сейчас… ты согласилась бы?

Йенни шевелила губами, не произнося ни слова. Наконец она ответила решительно и твердо:

– Да.

Хельге грустно улыбнулся и поцеловал ее руку.

– Охотно и с радостью? – спросил он. – Только потому, что ты сама хочешь быть моею? Потому что ты сознаешь, что будешь счастлива только в том случае, если будешь принадлежать мне, а я тебе? А не потому, что ты не хочешь огорчить меня? Не потому только, что ты не хочешь изменить своему слову? Говори правду!

Она бросилась ничком к нему на колени и залилась новым потоком слез:

– Дай мне уехать! Я уеду в горы… Хельге, Хельге… я должна снова найти самое себя… я хочу быть твоей Йенни, как это было в Риме! Я хочу этого, Хельге… на душе у меня так смутно… я ничего больше не понимаю… но я хочу любить тебя. Когда я немного успокоюсь, я напишу тебе… ты приедешь ко мне… и тогда я снова буду твоей, только твоей Йенни…

– Йенни, – сказал Хельге тихо, – не забывай, что я сын своей матери. Ведь мы уже ушли друг от друга, да, уже ушли… Если ты не сумеешь убедить меня в том, что я для тебя все на свете… единственный… превыше всего остального… твоей работы, твоих друзей, которые – я это чувствовал – были для тебя гораздо ближе, чем я… Атак как ты чувствуешь себя чужой среди людей, к которым я принадлежу…

– Твой отец не кажется мне таким чужим, – прошептала Йенни сквозь слезы.

– Да, да. Но отец и я – мы чужие друг для друга. Йенни, твоя работа всегда отдаляла бы меня от тебя; туту нас никогда не может быть ничего общего. Я знаю, что способен ревновать тебя и к твоей работе также. Пойми же, Йенни, я ее сын. Если я не буду уверен в том, что я для тебя все на свете, я не в состоянии буду избавиться от чувства ревности, я вечно буду бояться, что когда-нибудь появится человек, которого ты любишь глубже… который лучше будет понимать тебя… Я ревнив по природе…

– Нет, Хельге, ты не должен ревновать. Тогда все рушится. Я никогда не примирюсь с недоверчивым отношением ко мне. Это выше моих сил. Пойми это… я скорее простила бы тебе измену, чем недоверие ко мне…

– Ну, а я на это не способен, – проговорил Хельге с горькой улыбкой.

Йенни отбросила со лба волосы и вытерла глаза.

– Хельге, – сказала она тихо, – ведь мы любим друг друга. Если мы уедем куда-нибудь подальше… и раз мы горячо хотим, чтобы все снова наладилось, то… Если двое людей хотят искренно любить друг друга и хотят сделать друг друга счастливыми…

– Нет, я насмотрелся достаточно на семейные распри. Я боюсь строить что-нибудь на твоей доброй воле или на моей… Ответь прямо на мой вопрос. Любишь ли ты меня? Хочешь ли быть моей… как в Риме? Хочешь, я останусь у тебя? Хочешь ли ты этого искренно и горячо?

– Хельге, Хельге… ты мне очень дорог… – проговорила она в ответ, горько и тихо рыдая.

– Спасибо, – сказал он, целуя ее руку. – Раз ты не любишь меня, то тут уж ты ничего не можешь поделать, моя бедняжка. Я это хорошо понимаю.

– Хельге, Хельге, – рыдала она.

– Йенни, ведь ты не можешь мне сказать, чтобы я остался у тебя, потому что ты не можешь жить без меня. Хватит ли у тебя смелости взять на себя ответственность за все последствия, если ты скажешь теперь, что любишь меня… скажешь это только для того, чтобы я не ушел от тебя огорченный?…

Йенни перестала рыдать и молчала, потупив взор. Хельге надел пальто и взял свой зонтик.

– Прощай, Йенни, – сказал он, пожимая ей руку.

– Ты уходишь от меня, Хельге?

– Да, Йенни. Я ухожу.

– И не возвратишься больше?

– Я возвращусь к тебе только в том случае, если ты ответишь мне так, как я этого хочу.

– Теперь я не могу ответить тебе, – прошептала она с отчаянием.

Хельге слегка провел рукой по ее волосам. Потом он повернулся и вышел.

Йенни сидела на диване и плакала. Она плакала безутешно и долго, не думая и не отдавая себе отчета в том, что произошло. Она чувствовала только смертельную усталость после всех этих месяцев, полных мелочных неприятностей, мелочных унижений и мелочных дрязг, и на сердце у нее было пусто и холодно. Да, Хельге был прав.

Через некоторое время она почувствовала голод. Она посмотрела на часы, было уже шесть часов.

Она просидела на диване четыре часа. Она встала и хотела надеть пальто и тут только заметила, что пальто все время было на ней.

Подойдя к двери, она увидала на полу маленькую лужицу. Она взяла тряпку и вытерла пол, и только теперь вспомнила, что эта лужица натекла с зонтика Хельге. Она приникла лбом к косяку двери и снова горько заплакала.

С обедом она скоро покончила, и, чтобы не думать о том, что ее мучило, она попыталась читать газету. Однако это ничуть не помогло, и она не могла сосредоточиться на чтении. Тогда она решила, что лучше идти домой и сидеть там.

На верхней площадке лестницы ее поджидал какой-то мужчина. Она заметила снизу, что он был высокий и стройный. Она почти вбежала наверх и окликнула Хельге.

– Это не Хельге, – ответил мужчина. Это был отец Хельге.

Йенни протянула ему обе руки и спросила, едва переводя дух:

– Герт… что случилось… говори скорей…

– Успокойся, успокойся, Йенни, – ответил он, беря ее руки. – Хельге уехал… уехал в Конгсберг к одному товарищу… доктору. Хельге поехал навестить его… Господи, дитя мое, неужели же ты предполагала что-нибудь ужасное? – и он слабо улыбнулся.

– Ах, право, не знаю, что я думала…

– Милая Йенни, ты на себя не похожа, ты так расстроена…

Она пошла вперед и отперла дверь в ателье. Там было еще светло, и Грам посмотрел на нее. Сам он был тоже очень бледен.